Он ушел

Кладя телефон на прикроватную тумбочку, Андрей судорожно вздохнул. Ему было больно. Больно от того, что ему приходилось обманывать его новоиспечённую вторую половину, от того, что он умирает, медленно и незаметно. От осознания того, насколько больно будет Максу, если он умрет или они расстанутся. Он не хотел. Не хотел бы знать, что умирает, не хотел бы знать и о своей лжи, не хотел бы причинять любви всей своей только начавшийся жизни боль. Да такую сильную, что он был уверен, Макс закроется в квартире, перестанет существовать для всех, и будет каждый день проверять телефон на наличие сообщений и звонков с таким посылом: «Шутка! Сегодня 1 апреля, никому не веря, Максутка, ты чего?» Или… Нет, об этой Андрей думать не хотел тоже. Единственное, что он реально хотел, так это попасть домой, обнять Макса, и выжить. Попытаться, хотя бы. Но от знания того, что это почти что невозможно, хотелось выть и лезть на стены. У него осталась только надежда. Надежда. Вроде хорошее слово. Да вот только не всегда помогает. А чаще всего от него только хуже. У тебя есть этот самый лучик света, и вот он уже гаснет, а ты ничего не можешь сделать. Только плакать, молить и кричать. Голова гудела, словно чугун, о который бьют здоровенными молотками, пальцы начали подрагивать с завидной регулярностью, а глаза считали пятую по счету плитку и, сбиваясь, просто блуждать по потолку, пытаясь зацепиться за что-то снова. Отчаяние захватывало все больше и больше. Хотелось плюнуть на все, встать, да уйти. Зайти в ближайший бар, напиться и забыть все как страшный сон. Или… вообще не знакомиться с Максимом. Только для того, чтобы не мучить его. Как сейчас, такими новостям с «нихера». Повезло, что его поселили в одноместную палату, это уже чудо, учитывая ситуацию с новой болячкой. В ней тихо, никто не шуршит или дышит. Только он. Его мысли. И смерть, хрипло дышащая ему спину, выжидающая, когда же можно будет сопроводить его на ту сторону.И все эти мысли хотели его сожрать, в отличии от той же смерти, ей он был безразличен, он всего лишь ещё один из сотни тысяч таких же смертельно больных жизнью. Хотя бы это радовало. Но сбежать все равно хотелось. А еще очень хотелось прижать этого, чрезмерно волнующегося за него, парнишку за плечи, поцеловать в висок и сказать, что все реально хорошо, и он будет рядом еще очень долгие годы, и никуда Макс от него не денется. Но это была бы самая большая ложь, проводящаяся по сердцу не кинжалом, а сразу топором, тупым и заржавевшим, оставляя неровный, кровоточащий и гниющий след. Выждав какое-то время, перед этим собрав некоторые свои вещи, он выглянул в коридор, в нем не было никого, так как ночной осмотр уже завершили. Без никаких сомнений он вышел из своей палаты, целенаправленно идя ко выходу, но тут он замечает, выходящую из комнаты, женщину с торчащей трубкой капельницы из-под большой больничной рубашки. Она его тоже заметила, и уже было хотела задать вопрос, как Андрей потянулся к своему рту с указательным пальцем, строя самую очаровательную и слезливую мордашку, прося ее ничего и никому не говорить, только жестами и взглядом, потому что говорить у него не получилось бы все равно. Горло давно саднило от рвущегося наружу крика беспомощности, а голос дрожал, словно его постоянно трясло на ухабах по пути к квартире Макса. После того как женщина махнула рукой и ушла дальше по коридору, ему ничего больше не препятствовало. Он ушел. А на больничной койке осталась безразмерно огромная рубашка в горошек с парой мокрых пятен. Он не останавливался нигде, ни на станции, ни в метро, ни даже в очереди магазина, в котором купил любимые Читос Макса. Но перед его домом, он застыл, как истукан. Смотрел наверх, отсчитывая окна и этажи, дышал спертым воздухом ночного Питера, но не заходил.Он просто стоял, смотрел и надеялся, как идиот, что завтра он проснется, обнимая его, и все это окажется дурацким сном. Эта болезнь и ее летальность, больница, и смс-ки. Он проснется и пойдет готовить завтрак, для того чтобы побаловать парня, который волнуется о нем больше кого-либо. И любит. Всей душой любит. Иногда даже выносит мозг своей любовью.Глаза зеркало души, как говорят, все видно. Так у Макса в глазах одна сплошная любовь, исходящая от него на километры радиусом. Заставляющая всех добреть и любить его. А юмор… А юмор — это то за, что как раз-таки Андрей то и полюбил его в самый первый просмотр видео. В боку закололо, а горло сдавило и зачесалось изнутри. Прокашлявшись, он увидел бордовую, смешавшуюся с грязью на асфальте, кровь, покрывающуюся корочкой. Это конец. Он действительно умирает. Только уже быстро и мучительно. Он очень медленно, обдумывая каждый шаг, заходит в подъезд, поднимается по лестнице, лифт слишком быстрый, шумный. И вот ступая на бетонную кладку двадцать первого этажа, Андрей снова замирает. Любовно оглядывая входную, такую до смешного знакомую, дверь, он прислоняется к ней лбом — холодит — и руками, сдерживая всхлипы и шмыганье носом.Ему плохо. Очень плохо. Но он должен. Пока его не хватились в больнице. Хотя бы пару часов или может быть дней. Время. Вроде бесконечно, но вроде и моргнёшь и уже четыре года пролетели, как один взмах крыла бабочки. В большинстве случаев оно такое тягучее, как загустевший мёд, такое медленное, что хочется повеситься, лишь бы не ждать. А сейчас хочется, чтобы оно вообще не двигалось, замерло, дало хотя бы иллюзию контроля над ситуацией, что он выживет, что все будет хорошо. Но ничего не произошло. Время все также неумолимо двигалось вперед к двум часам ночи, и не собиралось даже задумываться о чем-нибудь. Андрей вздохнул, вытер лицо, похлопал по нему руками, чтобы взбодриться. Оборот ключей в замочной скважине, заставил вздрогнуть двоих. Тот, что был в квартире подорвался с кровати, что сейчас служила местом скорби, а другой настроил себя на хорошие мысли и зашел в прихожую. Мимолетные касания, сброшенная куртка, сапоги, лежавшие рядом со стойкой для обуви, и два тела лежали на остывшей кровати, прижатые друг к другу в надежде согреться. Вихрь сожаления и любви в сердцах. Андрей зацеловывал слезы на лица Макса в попытке успокоить и уверить, что вот он совсем близко. Никуда уходить не собирался. Уснули они лишь под рассветные лучи, цеплялись друг за друга, словно коалы за деревья, дышали в унисон. Днем этого же дня Максим сидел в реанимации. Больше у него не было второго сердца под грудной клеткой, что заставляло работать весь организм, вырабатывая серотонин. Парень задыхается и не чувствует собственные удары сердца, когда из операционной вывозят каталку с не двигающимся телом. Он рыдает навзрыд, просит не увозить его, попробовать еще раз. Но доктора лишь зовут медбратьев и медсестер для того, чтобы Максу вкололи успокоительное и посадили. Коридор опустел, как и мир парня, только что увезли его вторую часть, без которой он навряд ли протянет очень долго. Он чувствовал опустошение и предательство. Сейчас он хотел бы почувствовать себя в объятьях родного человека. Но он уже ушел.