Es ist kalt

      Сначала было невыносимо больно.       Потом стало никак.       И только за никак пришёл холод.       Она бесцельно бродила по комнатам, сжимая в дрожащих руках платок. Садилась, вставала и вновь садилась, будто деревянная, неживая. Бесцельно глядела в окно, и ей всё казалось, что в отражающемся отсвете свечей она видит его, дорогого Карла, глядящего на неё так, как когда она, не успев толком выйти из кареты в Париже – ей едва открыли дверцу, со всхлипом бросилась в его объятия, а он кружил, кружил её… Теперь же голова шла кругом от горечи бессонных ночей.       Добрая Нани, божественная Нани, дорогая Нани… Как только Карл не называл её! Она всё пыталась вспомнить его голос, интонацию, очаровательный сбивчивый шёпот между поцелуями, но с тоской понимала: с каждым разом это удаётся всё хуже и хуже… У них было так мало времени друг для друга, ещё меньше — для их счастья. Нани вспомнила вдруг, как Карл хотел дочь, как хотел жить семьёй, настоящей, а не на пару недель, и как тяжело ему было вновь и вновь уезжать, оставляя её. И Нани всегда боялась признаться и себе, и Карлу, как тяжело ей всякий раз его отпускать. Она сжимала холодные руки мужа, вырываемые сначала долгом, железным и неповоротливым, с которым, однако, Нани могла бороться, не боясь приехать к нему едва ли не на поле боя. Но она не могла бороться со смертью.       И от этого Нани было особенно холодно…       …и Карлу тоже было холодно.       Он слонялся за Нани по тянущимся во тьму коридорам, скитался по комнатам и всё пытался поймать её взгляд в отражении окон. Призраки невидимы людям, да и Карл не знал, хотел бы он, чтобы Нани увидела его, знала, что он здесь, он рядом и теперь будет хранить её покой невидимой тенью. При жизни Карл следовал за долгом в надежде, что после всех его жертв и усилий наконец наступит спокойная и счастливая жизнь в кругу семьи, рядом с его сыновьями, его нежной Нани…       Вместо счастья Карла ждали удушливый запах затлых комнат и слёзы Нани — она до последнего молилась и верила.       Отражение в окне было зыбким, рассыпалось тысячей осколков, но Карлу всё равно от этого становилось немного легче. И он надеялся, что Нани тоже.       Его беспокоил её холод.       К своему холоду он привык, да и почему-то теперь он казался чем-то обыденным, неотъемлемым. Карл не особо верил в загробную жизнь и потусторонние силы, но если благодаря им он мог побыть с его бесценной Нани, то и пусть, он готов был поверить во что угодно. В кого угодно. Только бы эта вера ему помогла: живому человеку чувствовать то, что чувствует мертвец, ни к чему, и поэтому больше всего на свете Карл хотел согреть Нани, как согревал прежде. Теперь это было единственным, что он вообще мог для неё сделать. Но мог ли?       Он касался Нани украдкой, как бы невзначай, чтобы она думала, что это сквозняк или вроде того, но делалось только хуже: Нани, зябко кутаясь в шаль, дрожала. Бесцельно бродила из комнаты в комнату, бралась перечитывать его письма и лишь ещё сильнее дрожала. Холод поглощал Нани с головой, и призрачные губы Карла искажались в беспомощно-горькой улыбке. На что он надеялся? Разве может мертвец согреть? Глупо было даже надеяться, что он хоть как-то сможет помочь ей теперь, когда его уже и нет…       Но всё-таки Карл пытался. Раз за разом, вновь и вновь. Нани пряталась и куталась в шаль, а он следовал за ней по пятам и всякий раз надеялся, что ему всё-таки удастся подарить хоть немного тепла. Того, что он не успел подарить при жизни. Касался и верил. Касался и любил её так, как любил при жизни: настолько безумно, настолько болезненно, что даже забвение смерти не смогло украсть эту любовь.       Карл приобнимал её за плечи, касаясь губами затылка, и однажды Нани на мгновение накрыла его холодную ладонь своей тёплой и тут же встрепенулась, словно пригревшаяся на солнце весенняя птичка, огляделась, ища кого-то взглядом.       Его. Нани искала его. Искала и не могла найти, пусть Карл сжимал её в объятиях.       Нани тем временем снова замерла и, вернувшись к шитью, украдкой промокнула глаза платком – она с ним не расставалась с тех самых пор, как он заболел в последний раз. Но сквозь слёзы, сквозь безмерную тоску посеревшее лицо его милой Нани озарилось счастливой улыбкой. Той, что она дарила Карлу, когда он был рядом. Нани сжала платок и произнесла ясным голосом:       — Я люблю тебя, Карл.