Телеграм-канал «НОВИНІЗАЦІЯ»
Алексея Арестовича на самом деле не существует
В офисе президента раскрыли тайну, что именуемый
«Арестович» это сборный образ, что был создан с начала вторжения для поднятия
морального духа.
2,8 тыс. просмотров
20 августа, 20:36
«Параноидная шизофрения – тип шизофрении, характеризующийся доминированием галлюцинаций и (или) бреда, при этом аффективное уплощение и кататонические симптомы могут присутствовать в лёгкой форме, но не являются основными в клинической картине бредового расстройства. Особенность этого типа – обязательное наличие бреда парафренного, параноидного и паранойяльного типов. Характерно преобладание галлюцинаторно-параноидных клинических картин, менее выраженные дефицитарные симптомы и более позднее по сравнению с другими формами шизофрении начало (обычно около 25-35 лет, но может быть и позже). Поведение характеризуется враждебностью и агрессивностью, подозрительностью, напряженностью, нетерпимостью, раздражительностью.» [Википедия] Яркие лучики весеннего солнца прокрадывались сквозь простые белые занавески, желая поцеловать теплом. Но холодное, плотное стекло окна предупреждало любую такую возможность. И сама комната была холодной, продрогшей, избавленной от резких, ярких цветов внешнего мира. Лишена любых раздражителей, лишена эмоций. Таким же безэмоциональным выглядел человек, лежащий на белой кровати в самом уголке пустой невзрачной комнаты. Кажется, истощённое долгим лечением и препаратами тело работало полностью на износ, а сил иногда не оставалось даже на каждодневную прогулку под теми самыми лучами солнца. В вену мерными каплями вливалась панацея – по крайней мере, так ему говорили, но как только игла касалась нежной кожи, мир для него почему-то тускнел, угасал и стихал. Становилось как-то никак, эмоции притуплялись и не действовали внешние раздражители. Исчезали голоса. Михаил знал, что болен, он был рационален и честен сам с собой всегда, в те моменты, когда был сам собой. Когда аномальные события только начинали проявляться, он на них внимания особого не обращал: ну, подумаешь, говорит и советуется сам с собой, когда работает над очередной статьей, ну, бывает, что-то в окне померещилось – это зрение подводит от постоянной ночной работы с большим количеством материала. И упустил мужчина тот момент, когда он начал отвечать тем голосам и вести с ними беседу, которая казалась приятной и интересной, не заметил, как стал провожать незнакомые силуэты взглядом и замечать их в своей квартире. Он перестал замечать, как становился раздражительным или агрессивным, заводясь буквально из-за пустяка, не придавал значения кошмарам, что беспокоили его все чаще своей вычурностью и необычными картинками. Чрезвычайная умственная нагрузка была причиной, но не она послужила триггером. У него занятно стремительно росла карьера. Журналистом он был успешным, дотошным и толковым. Материал печатал качественный, факты приводил железные и многие редакции мечтали его себе заполучить. Он извечно ходил по тонкому лезвию, мало спал и много работал. Такой способ жизни неумолимо подталкивал его к краю пропасти, только Михаил этого не замечал и не ощущал. Ну а пока он печатал очередную роковую статью про очередное отмывание денег членами правительства Республики Беларусь. В редакции были довольны, хорошо платили, но предупреждали. Намекали, что долго с огнём он играть не сможет, что у него нет такой власти, что голос справедливости он не возродит – точно не здесь. И это лишь вопрос времени, когда за него возьмутся как следует. И он стал замечать странные вещи: как возле дома напротив кучкуются несколько незнакомых людей – в разное время, но одни и те же, как одна и та же машина будто невзначай останавливается под окнами редакции. На домашний номер звонили и молчали в трубку, а на адрес редакции приходили письма на его имя с хвалебными отзывами и цитированием его статей. В дополнение к этим письмам шли ехидные замечания с интересом о его здоровье или вопросами, не хочет ли он уйти в отпуск. Михаил плевал на всё и продолжал работать. Просто потому, что ненавидел всех этих продажных тварей, просто потому что хотел и мог что-то изменить, просто потому что, если не он то кто? В тот день они праздновали юбилейный тираж своей газеты, в большинстве своём – заслуга именно Михаила, очередная сенсация на тысячи долларов, очередной скандал. Домой он возвращался уже далеко за полночь, чуть захмелевший и пешком. Ноги немного запутывались, а настроение было приподнятым, как и всегда, когда Миша цеплялся зубами в горло очередного подонка. Оставалось всего два квартала до его квартиры, как кто-то резко схватил его за горло, буквально втаскивая в тёмную подворотню. Их было трое, все были выше и сильнее. Они особо не баловали его разговорами или попыткой наладить диалог – ограничились ударами: точными, быстрыми, жестокими. Они не церемонились, причиняли боль, избивали до полусознания, издеваясь над ним, кто с самого начала не имел и шанса защититься. Когда все прекратилось, Миша не чувствовал себя от боли во всем теле, но все ещё был в сознании. Один из них, тот, кто поймал его, повторно схватил за горло, заставляя задыхаться от нехватки кислорода, поднял и прижал к кирпичной стене. Сам Миша стоять не мог, но чужие пальцы сжались вокруг шеи крепко, не давая упасть на землю. - Надеюсь, ты усвоишь навсегда урок не лезть туда, куда тебя не просят, - с отвращением вглядываясь в его глаза, протянул незнакомец. Ещё крепче пережал пальцами трахею, от чего Миша лишь беспомощно открывал и закрывал рот, и с размаху ударил его головой об кирпичную стену. У Михаила потемнело в глазах и пропало чувство осязания. Мозгу не хватало кислорода для нормальной работы слуха и зрения. - Завтра наши парни придут к тебе с официальным документом о депортации. Советую до того времени собрать все свои вещи, они ждать долго не будут, - прошипел вкрадчиво голос. – Ты должен быть благодарен, мальчишка. Ты легко отделался, - незнакомец почти что выплюнул последние слова и со всех сил швырнул Михаила на землю. Последнее, что он почувствовал, резкую боль в виске от удара головой о брусчатку, а потом сознание погасло мутным кадром трёх удаляющихся незнакомцев. Он очнулся спустя пару часов, от ужасающей головной боли и холода, тело продрогло и замёрзло. С трудом поднявшись, опираясь одной рукой на стену, Миша попытался сфокусировать зрение и сосредоточиться. Голова пульсировала от набатов накатывающей боли. Очень медленно, все также используя стены домов как опору Михаил упрямо шёл домой. Кое-как добравшись до квартиры, он трясущимися руками еле вставил ключ в замочную скважину и открыл двери. Закрыл их за собой и, борясь с соблазном опуститься на пол прямо в коридоре и забыться, поплёлся в ванную комнату. В зеркале отразилась картина не из лучших: на лице уже проступили ссадины, нижняя губа и нос были разбиты и с засохшими следами крови возле, справа от разбитого виска тянулся алый след крови до самого подбородка. Игнорируя истошный вопль боли всего тела, Миша разделся и шагнул под тёплые струи душа, смывая следы крови. Голову немного отпустило, рецепторы переключились на новые раздражители. Благо, ему ничего не сломали, но ссадин и ушибов было достаточно, чтобы иметь неудобство в передвижении и разжиться множеством ссадин и синяков. Приняв душ, но так толком и не согревшись, Миша нашёл в аптечке обезболивающее и выпил сразу две таблетки. Утихомирить голову так и не получалось, он осмотрел свои раны на лице и обработал, но ничего страшного не увидел – рассечения да царапины. Спать пока было нельзя, сотрясения он не исключал, так что он обессилено опустился на стул в маленькой простой кухоньке, ожидая, пока вскипит чайник. Михаил горько осознавал, что его жизнь и карьера в этой стране подошла к концу. Если с хулиганами, которые на него напали и избили, ещё можно было бороться и успешно, факт того, что они были посланцами от высшего правительства, урезал все возможности на корню. Он грустно усмехнулся, невольно соглашаясь с тем незнакомым человеком – да, в этой стране он ещё легко отделался. Он просто возвращается домой. Он теперь никто и возвращается в Украину. То была первая ночь, когда он почувствовал и увидел чужое присутствие. Как будто бы ему и так не хватало приключений! Он все-таки отключился, прямо в кухонном кресле, так и не допив чай. Мозг был ослабленным и уставшим, а подсознание было неспокойно и подкидывало разносортные образы. Странный то ли шум, то ли гул наращивался звуком в голове, а когда он открыл глаза, перед собой увидел высокий и подтянутый силуэт мужчины, который по-хозяйски расположился возле газовой плиты, попивая чай из серой кружки. - Кто ты? Как ты сюда попал? - Ты забыл закрыть двери изнутри, Миша. Совсем не рассчитываешь, что те парни вернутся за тобой? Они явно хотели бы продолжения. - Откуда мне знать, что ты не один из них? – он силился рассмотреть его лицо поближе, но улавливал лишь общие черты, как человек с сильной близорукостью, лишь размытость. Остальное было абсолютно чётким и запоминающимся, темно-серые джинсы, черный свитер, обычные черные кроссовки, даже часы на левой руке рассмотрел. Только не лицо. - Я не один из них, - он тихо хмыкнул и подошёл чуть ближе. Протянул ему свою чашку. – Бери. Мой ещё горячий. – Миша засомневался, но почувствовав лёгкий травяной аромат, все-таки решил попробовать. Напиток оказался вкусным, изобилуя количеством разных трав, даруя одновременно как сладкое, так и горькое послевкусие. Тепло сразу разлилось по конечностям, принося облегчение, головная боль осталась где-то на задворках и, даже казалось, не так ноет избитое, измождённое тело. - Спасибо, - он тихо выдохнул благодарность. – Но всё же, кто ты такой? Вместо ответа мужчина приблизился вплотную и коснулся холодными как лёд пальцами раненого виска. Миша зашипел от боли, тут же взорвавшейся новой волной, отдававшейся по всему телу, парализуя его. Но незнакомец руку не отнимал, а мигрень настолько ослепила Михаила, что как он не силился, не мог разглядеть лица напротив. Не было сил даже оттолкнуть чужую руку, невозможно было противиться хладным касаниям. - Не смей слушать голоса, - голос резал слух будто острый нож. – Голоса тебя погубят, - и мир погас. Странное чувство не отпускало Мишу по пробуждению. Как будто что-то произошло, а он это забыл. Головная боль пряталась на задворках и была хоть и похмельной, но всё ещё опасной, а тело ныло и болело. Под носом навязчиво крутился запах трав: что-то типа ромашки, мяты и тысячелистника, этот запах отдавал и на вкус, травы крутились на языке послевкусием. Странно, с чего бы это? У болеутоляющего, которое он принял накануне, такого привкуса точно не было, у зубной пасты тоже, а он ею и не пользовался ночью. В дверь громко постучали. На пороге стояли неизвестные люди в костюмах и хмуро оглядывали его с ног до головы. Один из них протянул ему какой-то листок. - Михаил Михайлович Подоляк? – Миша только обречённо кивнул. – Документ, подтверждающий немедленную вашу депортацию с территории Республики Беларусь. У вас есть двадцать пять минут. Советую поторопиться. Что ему оставалось делать? Ему даже запретили позвонить в редакцию, объясняя, что сами доложат и известят. Он собрал, все что мог бы унести с собой, ещё больше оставил здесь навсегда, переоделся, все ещё с трудом совершая движения, и последний раз вышел за дверь своей маленькой, но уютной квартирки, ставшей ему полноценным домом. Люди, которые пришли за ним, сопровождали его прямиком до железнодорожного вокзала, отобрали паспорт и поставили штамп прямиком в автомобиле, вернули его вместе с билетом в один конец до Киева. Под надзором он дождался своего поезда и вошёл в вагон. Они караулили его вплоть до полного отправления поезда, а потом просто исчезли в толпе зевак и провожающих. Чем дольше он в Киеве, тем больше его одолевает навязчивое ощущение, что его преследуют до сих пор. Он видит тёмные, но такие знакомые образы на улице и в толпе. Он чувствует взгляды, которых на самом деле нет, направленные на него в упор. Он ощущает чужое присутствие рядом с собой, но все же, резко оглядываясь, никого не видит. Это его не пугает, но заставляет всегда быть настороже и начеку, Миша объясняет себе это тем, что информация, с которой он совладал в прошлом, слишком серьезна и уникальна, и власти другой страны продолжают его пасти. Его жизнь наполнена… враждебностью. Он враждебен к новым знакомствам (даже с девушками), несколько нелюдим и недоверчив. Он твёрдо считает, что все люди – враги, которые ищут причину, чтобы воспользоваться его преимуществами. Поэтому он всегда действует на опережение: благодаря таланту журналистской ищейки, он отыскивает и поднимает на поверхность грязные секреты и незаконные действия. Этот рефлекс очень быстро выходит за рамки нового рабочего офиса редакции, он должен знать всё и обо всех, даже если не напишет об этом статью. Он хочет быть умнее всех остальных, хочет быть на шаг впереди и оглядывается назад в постоянном ожидании удара в спину. Он чувствует тени белорусских преследователей и ждёт их нападения. Во что бы то ни стало. Голоса в голове поощряют его к этому. Михаил Подоляк несдержан и агрессивен в своих высказываниях и словах. Он не дает спуску ни одному своему коллеге, позже подчинённому, позже интервьюеру. Он не боится марать руки, чтобы узнать и не видит проблемы в том, чтобы задеть этим. Женщин подобная черта одновременно и отталкивает, и привлекает, а он же не отказывает. Упивается каждой, но единственную искать не спешит – голоса предупреждают его об этом. Нашептывают, чтобы не доверял. Он слушает их. Он подозрителен ко всем людям и поэтому для заработка на жизнь выбирает создать компанию, которая полностью подходит под его умения. Занятие, которое позволяет отбеливать репутации подозреваемых и шить всё белыми, но качественными нитками. Миша врёт и приукрашивает так, что не подкопаешься, но в то же время, оставляя файлы и информацию себе, дабы воспользоваться ею вдруг что. Таким образом, находит знакомых, которые прикрывают его и его деятельность, людей, которые боятся правды и готовы ему помогать и служить. Голоса советуют не водить с такими людьми дружбы, но полезные ни к чему не обязующие знакомства поощряют. Михаил Михайлович Подоляк напряжен, когда ему предлагают работу в самом Офисе Президента. Он чувствует это почти постоянно, особенно, когда видит подозрительный автомобиль в своём ряду или темный силуэт напротив. До того времени, как он получает предложение, уже успевает стать успешным и уважаемым, но очень противоречивым. Он яростно критикует существующую власть и давит на все точки подряд. Он жаждет, чтобы его заметили, из кожи вон лезет, ведь вон он какой, как не скупится на выражения! Дает легкие намёки в социальных сетях, где глаголит о том, какой информацией на самом деле владеет, что он может и хочет сделать для страны. Но все ещё напряжен таким долгожданным и выстраданным предложением. Он крепко пожимает руку Андрея Борисовича и голоса в голове удовлетворительно урчат в ответ. Вот она – власть. Михаил нетерпим ко многим типам людей. Может быть, даже ко всем. Он нетерпим к опаздывающим, глупым, необоснованно зазнавшимся, тем, кто пытаются к нему дорваться и доказать что-то и ещё многих других. В Офисе его сторонятся, но руководство ценит и поощряет. Эффективность его работы высокая, дисциплинарная составляющая неотъемлема. Он задерживается на работе допоздна, а иногда задерживает и других. Он не терпит глупых вопросов очередной журналистки на очередном интервью, перебивая и продолжая говорить своё. Чем, с одной стороны получает некоторые выговоры от Ермака, а с другой выстраивает свой идеально-скандальный властный образ. Он обманчиво приветлив, красив и манящ, пока не откроет рот. Но его начинают жаждать ещё больше от того, что и как он говорит. Голосами в своей голове. Михаила Подоляка бесконечно раздражает Алексей Арестович. С первых секунд знакомства, с первого рукопожатия, от головы до пят, от привычки крутить зубочистки в руках до манеры облизывать губы языком. Он не может назвать конкретной причины, но он раздражает его до скрежета в зубах, до боли в сжатых кулаках, всё в нём: его имя, его прикосновения, его пальцы и его лицо. Как будто знакомое, как будто он всегда его знал. Бесит запахом любимого травяного чая и ароматом дерева и бергамота от парфюма. Спокойствием и тишиной, исходящим от его души и нутра. Тем, что рядом с ним он становится слабее, умиротворённее, добрее в конце-концов. Алексей Арестович заглушает голоса в голове. Мише некогда их слушать, на работе они исчезают, голос Алексея почему-то глушит их, а домой он добирается каждый раз за полночь у полусознательном состоянии и сразу выключается. Ему снятся странные сны, его терзает головная боль, он видит чудные образы и силуэты в окне, но утром все исчезает. Они работают много и бок о бок, Миша не спрашивал, а Алексей не рассказывал, почему тому не выделили отдельный кабинет, тот просто поставил его перед фактом. Миша злился, но молчал, стало интересно, насколько хватит его соседа. Но он ошибся. Общая работа и человек рядом раздражал только поначалу, и постепенно они сближаются. Когда он остаётся на ночь спать в Офисе, ему всегда снится Алексей. Иногда он говорит с ним, сидя где-то в бескрайнем поле или лесу, иногда они просто гуляют по родному городу и молчат. Когда он просыпается, Алексей приходит на работу и всё начинается по новой. Дни становятся напряженнее и холоднее – к ним идёт война и они отчаянно готовятся к ней. Мишу дёргают на собрания, достают на интервью, он утопает за кипой бумажной работы. Но стало таким извечным и незыблемым – чашка травяного чая на столе и присутствие другого человека рядом. Они постоянно меняют даты, разведка переносит числа наступления, и Миша чувствует, как выдыхается. Как не хватает сил на ожидание, как хочется уже либо действия и вперёд, либо просто сдохнуть. Лишь бы только не сидеть и не ждать своего рока. Двадцать третьего февраля он остаётся ночевать (читай – дожидаться рассвета) в Офисе, но так и не успевает сомкнуть глаз. Он слышит, как звучит война сиренами и взрывами. Вот и началось. Он сосредоточено собирает важные документы и планшет, выверенными шагами спускаясь в убежище. По пути звонит Алексею, но тут не берёт трубку и Миша отправляет ему сообщение. Ответа также не получает. Позже, уже сидя в подвальном помещении, Михаил совсем некстати вспоминает, что все работники с военным опытом обязывались защищать Офис снаружи. Кровь стынет в жилах, но Миша старается быстро взять себя в руки – Алексей был опытным и сильным военным. Да и вряд ли ему доведётся что-то делать помимо охраны. Когда даже за толстыми стенами их убежища отчётливо слышатся звуки автоматной очереди, Михаил понимает, что ошибался. Время тянется медленно, истощаясь тиканьем настенных часов. Когда им наконец разрешают выйти, Мишу вызывает Президент для записи видеообращения. Он вместе с остальными выходит на улицу в промозглый февральский вечер. Мёрзнут они относительно недолго, снимают на телефон, от руки искренне и правдиво, но Михаил успевает известись и на видео выглядит несколько напряженным. Когда всё готово, исчезая из поля зрения остальных коллег, Миша почти срывается на бег, преодолевая расстояние до своего кабинета. С силой открывает дверь и облегченно вздыхает: Алексей в военной форме устало снимает куртку и отстегивает кобуру пистолета. Напряжение выплескивается наружу резкими и быстрыми шагами: Миша притягивает к себе человека, впивается с силой пальцами в плечи и крепко обнимает. Он ощущает, как болят глаза от накопившихся там слёз, но так и не позволяет им пролиться. Лишь обнимает, как оказалось, единственного близкого для себя человека, и прерывисто дышит. Леша хмыкает и крепко обвивает свои руки вокруг него в ответ. Так они и замирают. Михаил Михайлович рад, что Алексея не включили в переговорную группу. Почему-то его пугала мысль о том, что тот видел бы его таким: нелюдимым и яростным. Миша воспринимал делегацию соседней страны вражески и реагировал соответственно, как бык на красную тряпку, поддаваясь голосам в голове, которые возвратились в полной мере, стоило только влиться в прежнюю среду. Он сжимал зубы и кулаки, кидал взгляд исподлобья и раскидывался такими жестокими тирадами и эпитетами, что остальным коллегам оставалось лишь удивлённо смотреть на него в ответ. Переговоры результатов не дают. Миша не удивлён. Это всё бесполезно, решить всё можно только силой, только оружием и только войной. Победой на поле боя. Возвращаясь, он пересказывает свои убеждения и мысли Алексею и тот внимает и слушает, соглашаясь. На столе несменная кружка с тёплым травяным чаем, а напротив – тёплые карие глаза, цвета гречаного мёда с переливающимися золотыми бликами. Иногда Миша считает этого человека чем-то потусторонним и неземным – он работает рядом почти целые сутки, даёт интервью, отвечает на звонки, защищает Офис, когда его об этом просят. Говорит с Мишей и укрывает пледом, когда тот совершенно без сил отключается прямо за рабочим столом. Кажется, что он всегда рядом. Они много говорят, когда не обременены работой. Всё чаще это происходит ночью – когда кричат сирены или закончились бумаги бесконечных речей и нужд. Михаил рассказывает о себе, всё, чем жил раньше, что чувствовал всегда, о чем думал, когда у него не было Алексея. Миша тихо шепчет об одиночестве и печали, что не покидают его никогда. О том, что у него никого нет и нет смысла, кроме этих стен и этой работы. Умалчивает Миша лишь о голосах и навязчивых видениях, не считает нужным выдавать своих тараканов в голове. Лёша, его Лёша – именно так он про себя его называет – слушает внимательно, отвечает тихо и иногда касается его – легко и непринуждённо, приобнимает за плечи, сжимает руку, касается ладони. Прикосновения обжигают током, но не кажутся Михаилу чем-то плохим или неприемлемым. Он позволяет это Алексею. Когда от не стихающих сирен у Михаила случается сильнейший приступ головной боли – Алексей сидит рядом, прямо на полу, возле маленького диванчика и держит его за руку. Говорит, что всё пройдет, а голоса исчезнут, просто Миша должен бороться и идти дальше. Михаил внимает. Он не понимает, как тот узнал про голоса в его голове, но рядом с ним всегда и всё становится легче и проще. В глубине своей раненой души он хочет, чтобы Лёша был с ним рядом всегда. Алексей старается как можно тише работать за клавиатурой, с силой приглушая раздражающее клацанье. Когда человек на диване наконец-то отключается, рука бессильно повисает в воздухе. В кабинете никого нет. Одним весенним солнечным днем Михаил хочет поехать домой, дабы взять ещё вещей для более комфортной жизни в Офисе. Предлагает и Алексею, но тот вежливо отказывается, аргументируя это огромным количеством накопившейся работы. Обещает ждать Мишу здесь. Подоляк торопится, впопыхах разгребая шкаф, забирая только самое нужное, записывает коротенькое видео прямо во дворе и уже собирается назад, как замечает между деревьев темные силуэты. Они то исчезают, то снова появляются и что-то еле слышно шепчут. Он засматривается на них, не смея отводить глаз. Тишина разрывается шумом далёких взрывов и воем сирены. Пора возвращаться к укрытию. Уже в офисе он вытаскивает из сумки свою самую тёплую кофту и накидывает на плечи Алексея, который шмыгает носом и часто чихает. Весенняя простуда. Он и сам чувствует лёгкое недомогание. Когда в кабинет врывается Андрей Ермак, с целью преподнести Мише ещё работы, он как будто нарочно не замечает Алексея Арестовича, хотя тот довольно вальяжно раскинулся за круглым белым столом, закинув на него ноги. Миша внимательно выслушивает все требования и кивает головой в знак согласия, беспрерывно записывая задачи в планшет. На вопрос, будут ли поручения для Алексея – руководитель Офиса удивлённо вскидывает брови и спрашивает, кого тот имеет в виду. Миша тотчас злится и вскидывает руку с жестом напротив – вот он, смотри. А кабинет пуст. И Андрей Борисович списывает это на простое переутомление, советуя Мише больше отдыхать. Советник переводит пустой отчаявшийся взгляд на стул, рядом со столом и видит свою кофту, аккуратно расположенную на спинке. Мише становится дурно. Он еле дожидается, пока Ермак покинет его кабинет и, окинув ещё раз взглядом действительно пустой кабинет, сам сбегает от пугающей его пустоты. Идёт, не разбирая дороги, а глаза застилает пелена отчаянных слёз. Голоса нарастают силой неразборчивых слов, а голова разрывается от боли. В самом тёмном уголке коридора он натыкается на преграду в виде мешков с песком, что закрывают окна и солнечный свет, и просто обессиленно опускается на пол. Чувствует холод, отчаяние и растущий набат голосов в голове. Хочет сдаться им. Хочет просто сдаться. Кадры черно-белого кино сменяются один за другим, представляя ему реальность. Кадр первый – его кухня в квартире чужой страны – он вспоминает, что в шкафчике завалялся сбор различных трав и хочет заварить себе, дабы попробовать успокоить нервы и выпить чего-то тёплого. Он сам заваривает себе травяной чай. Кадр второй – в тот осенний вечер его коллега сам зашёл в его кабинет. Сам там появился, будто из ниоткуда, хотя Мишу всегда знакомили с его коллегами. Андрей Борисович никогда не представлял Михаилу Подоляку нового внештатного советника Алексея Арестовича. Кадр третий – в первую ночь войны, после того, как исчезли взрывы и стихли сирены, он торопился к себе в кабинет, торопился к нему. Только вот объятий не было. Тепла чужого тела, что так его согрело – не было. Он говорит в пустоту, изливаясь болью пустыми, холодными ночами войны. Он засыпает и просыпается один в кабинете. У него на самом деле никогда никого не было рядом. А Алексея Арестовича никогда не существовало. Мягкими теплыми движениями его руки отнимают от лица. Алексей смотрит мягко, но с невосполнимой грустью и сожалением. Так смотрят на неизлечимо больных, на обреченных, на душевно раненых людей. Его губы так близко, что хочется попробовать безумство на вкус столь отчаянно, будто это его последнее желание в этой жизни. Миша закрывает глаза и ощущает на своих устах нежные прикосновения. Одна единственная слезинка катится по щеке, а губы продолжают втягивать во власть сладостного видения. И Миша понимает – эта иллюзия - это всё, что ему нужно в его жалком существовании на этой бренной земле. Глаза напротив не меняют своего выражения, когда они разрывают поцелуй. И Михаил решается. - Тебя нет на самом деле? Я тебя придумал? – он задерживает дыхание, как перед чем-то опасным или таким, что разрушит всё мировосприятие в его жизни. Алексей молча кивает. Михаила Подоляка находят в том же коридоре, без сознания. Сразу же вызывают скорую, аргументируя сильнейшее переутомление, но приходя в сознание, он точно знает, к какому специалисту ему требуется обратиться. Яркие лучики весеннего солнца прокрадываются сквозь простые белые занавески, желая поцеловать теплом. Но холодное, плотное стекло окна предупреждает любую такую возможность. И сама комната холодная, продрогшая, избавлена от резких, ярких цветов внешнего мира. Лишена любых раздражителей, лишена эмоций. Такой же безэмоциональный и человек, лежащий на белой кровати в самом уголке пустой невзрачной комнаты. Кажется, истощённое долгим лечением и препаратами тело работает полностью на износ, а сил иногда не остается даже на каждодневную прогулку под теми самыми лучами солнца. В вену мерными каплями вливается панацея – по крайней мере, так ему говорят, но как только игла касается нежной кожи, мир для него почему-то тускнеет, угасает и стихает. Становится как-то никак, эмоции притупляются и не действуют внешние раздражители. Исчезают голоса. Больной неизлечимой болезнью, рассудок кричит о желании все прекратить. Просит о возможности освобождения от тишины, нужды хоть что-то почувствовать. Он не хочет с этим бороться, он устал от одиночества. Он снова хочет Его увидеть. Когда Михаила освобождают от надобности излечиваться капельницами и переводят на таблеточные лекарства, он перестает их принимать. Благо – он непревзойдённый лгун. Понемногу – возвращаются голоса и говорят о диких вещах. Толкают на безумные поступки. Вопрошают о несбыточном. Врачи констатируют его грусть и легкую депрессию истощением от долгого лечения и разрешают побольше гулять и проводить время за стенами больницы. В одну из таких прогулок он долго смотрит на стройные ряды кипарисов, высаженные вдоль высокого забора его последнего пристанища. Он подходит ближе и касается хвойных веточек. От них исходит еле слышный аромат хвои и спокойствия. Тишины. На земле, прямо под корнями одного из деревьев в лучиках теплого солнца что-то еле поблескивает. Михаил присматривается внимательнее и тянется рукой, винимая из земли еле заметный, но острый осколок чего-то, что в прошлой жизни был стеклом. Он чувствует чужое присутствие, и счастливо улыбается, пряча осколок и оборачиваясь. Они вместе входят в двери лечебницы, и Алексей не отстаёт от него ни на шаг. Уже в палате Миша неторопливо скидывает верхнюю куртку и идёт умыться. Когда он входит в комнату, силуэт Леши нежно светится лучами заходящего солнца. Миша садится прямо на пол, напротив окна и мужчина опускается рядом с ним. Делая глубокие порезы на своих руках, он почему-то не чувствует боли. Алексей наклоняется и целует раны, из которых изливается жизнь, растекаясь кровавыми пятнами на полу. А Михаилу кажется, что ласковые тёплые губы касаются его души, излечивая её. Руки Алексея охватывают пошатывающийся силуэт, а губы нежно касаются лица. И в этом наступает его освобождение. Он больше не один. - Я не слушал голоса, - он заворожено смотрит в карие глаза напротив. – Но я очень хотел снова тебя увидеть. - Как и я, - Леша улыбается, кивая. – Но действительно ли ты хочешь выбрать такой конец? Ты смог бы жить ещё, - его глаза внимательно всматриваются в любимое и родное лицо. – Без печали, без грусти, без болезни… - О нет, - Миша лишь вздыхает и устало качает головой. – Печаль будет длиться вечно, - и обессиленно падает на холодный пол.