Боже, у меня будет ребенок от Алфи

***

Сделав глоток шампанского, я устало посмотрела на двупольную дверь, ведущую вон из душного холла особняка. Очередной прием отца обещал быть назойливо скучным. Подобные вечера обычно начинались между десятью и одиннадцатью часами вечера. В течение всего мероприятия гостям предлагали чай, виски и легкие закуски, а также музыкальное сопровождение. Ужин, как и всегда, подавали около полуночи. — Лили, будь добра, задержись. Я хочу, чтобы ты присутствовала за столом, — папа взял меня за локоть, пресекая мою последнюю попытку улизнуть к себе в комнату. Я опустила взгляд на его руку, на безымянном пальце которой красовалось тонкое обручальное кольцо. Аккуратно высвободившись из захвата, я натянула вежливую улыбку. Именно благодаря этому человеку, я получила уникальный шанс родиться на белый свет, а еще оказаться во всей этой приторной роскоши, которая изначально была не по мне. — Я думала вернуться к Чарли и Руби, пап. Наверняка, они еще не спят. Отец улыбнулся мне, довольный тем, что я испытывала исключительно нежные чувства к сводным брату и сестре. — Экономка позаботится о них. Пойдем, я представлю тебя кому-нибудь. Я мысленно скривилась, разгладив несуществующие складки на кремовом платье, вздрагивая от ладони отца, что легла на мои плечи. Его гордый взгляд прошелся по моему стану и остановился на лице, в частности, на глазах, потому что они были того же цвета, что и у моей мамы — орехового. — Порой мне кажется, что я вижу в тебе Грету. Все в его интонации указывало на тоску по моей матери, только вот я не верила его ни единому слову. Кивая Лиззи, его второй жене, я остановила взгляд на семейном портрете, где была изображена его первая законная — миссис Грейс Шелби. — Ты еще вспоминаешь о ней? — мой взгляд был сконцентрирован на глубине ее грустных глаз несмотря на то, что вопрос непосредственно касался моей матери. Отец мрачно улыбнулся. — Каждый день моей гребаной жизни, Лили. — Добрый вечер, — я поздоровалась с дамами и джентльменами, к которым папа подвел меня. Все выглядели солидными, помпезными, местами чванливыми. Да и с их суммами на счетах в Лондонских банках это было обычным делом. Около десяти минут я общалась с гостями, которые в своем большинстве представляли собой партнеров моего отца по бизнесу и политике. Вскоре мои губы устали от фальшивых улыбок, которые я была вынуждена дарить этим мужчинам и их супругам. Желание вырваться и раствориться в октябрьской прохладе стало почти невыносимым. Отвечая на пустые вопросы, я почувствовала на себя чей-то взгляд. В районе затылка что-то сильно обожгло. Обернувшись, я обвела глазами гостиную и заметила его, Альфреда Соломонса. Он выделялся в обществе немногословной харизмой, представляя собой еврейского мужчину сорока лет с каштановыми волосами, небрежно уложенными набок. Глубокий и проницательный взгляд его серых глаз был уставлен точно на меня, пока длинные и широкие пальцы поглаживали ухоженную бороду. Яркие аплодисменты музыкантам вынудили меня отвести взгляд от Альфреда, который, держа бокал с ромом, иронично уставился на окружающих. Обычно я не стеснялась мужчин и уж тем более их внимания, но взгляд мистера Соломонса, с которым у нас было чуть больше общего, чем могло, словно снимал с меня одежду, оставляя отметины на коже. — Пап, я хочу пойти к себе, — я дернула отца за рукав пиджака, скривив измученную гримасу, панически заметив, что Альфред сделал шаг по направлению к нам, — Мне что-то нездоровится. — Может, тебе нужно подышать свежим воздухом? — папа обеспокоенное взглянул на меня через призму круглых очков, прежде чем спохватиться и протянуть раскрытую ладонь своему наиболее близкому другу, если такие вообще возможны в гангстерском мире. — Добрый вечер, мистер Соломонс. — Да, есть такое, Томми. — чуть влажная ладонь еврейского типа как бы невзначай коснулась моей спины, и в уголках его губ мелькнула похотливая полуухмылка. Мне стало не по себе, но не от прикосновения, что обожгло мою кожу жаром, а от осознания, что прошлым летом я лишилась не только рассудка, но и невинности с этим человеком, годящимся мне в отцы. Сердце забилось об ребра. Я молниеносно попала в зону поражения еврейской харизмы, которая расползалась, обволакивая меня невидимой дымкой. Тело стало ватным, и я забыла, как дышать, ретируясь. — Какая чародейка выросла у тебя, Шелби, чтоб меня, а… — пробасил Алфи, обращаясь к моему отцу и не сводя с меня свинцового взгляда, однажды ставшим моей погибелью. — Добрый вечер, мистер Соломонс. — промямлила я, вымученно улыбнувшись, цепляясь за еще одну попытку уйти. — Ты куда, звездочка моя ясная? — негромко спросил Алфи, схватив меня за локоть, стоило папе отвлечься на кого-то с очередным приветствием. Мое детское прозвище противно ужалило недавно залеченное сердце. — Я должна выспаться, у меня завтра экзамен. А вы располагайтесь, мистер Соломонс, — соврала я, подавляя дрожь в голосе, пытаясь выглядеть безразличной. — Сбегаешь? — он прижался чуть теснее, выдыхая мне в щеку табачное дыхание, и навевая одеколоном с кожи, — Что было, то было. Не трону тебя я больше, да? Я гордо выпрямилась, проглатывая досаду от его слов, что разбивали меня каждый раз своей неосторожностью. Алфи попытался заглянуть мне в глаза. — Выпускной экзамен? — спокойно уточнил он, и я смазано угукнула, желая поскорее отделаться от притяжения еврея, которое препарировало мои воспоминания все больнее и больнее, — Понимаю. Вещь-таки определяющая, да. Глядишь, после успешного окончания школы твоему старику будет легче подобрать тебе достойную партию из местных гончих. Услышать это было гораздо больнее, чем я ожидала. — Да, так и будет, — выдавила я ему назло, стоя в пол оборота к все еще любимому мужчине, который не сравнится ни с одним гончим. — Идем, закоптелым бирмингемским воздухом подышим. Расскажешь, как у тебя дела в школе, сперва. Ты ж мне не чужая, так? После того-то, что было, м… — продолжал он, ловко выпроваживая меня в прихожую под сладкие песнопения, кивая моему абсолютно ничего не подозревающему отцу. Я приняла пальто, укутываясь в него как можно теплее, подсознательно желая охладить разгоряченное Алфи сердце и одновременно избавиться от нервного озноба. В воздухе пахло вечерней прохладной и гнилыми листьями, а еще дождем и дымом. Сделав глубокий вдох, я прикрыла веки. — Чем занималась под кромку лета? — от собственных мыслей и явной дрожи меня отвлек мужественный бас. Я медленно повернулась и моментально попала в омут серых глаз. Алфи стоял передо мной, заложив руки на груди. Он рассматривал меня пристальным взглядом, и я поймала себя на странной мысли, что хочу снова оказаться в его объятиях, прижаться к поросшей растительностью шее, вдохнуть его запах. Я бы отважилась на этот шаг, если бы Алфи не был таким хладнокровным и даже трусливым. Я смущенно пожала плечами, рассматривая Алфи в ответ. А он ничуть не изменился за эти два месяца с тех пор, как я вернулась в Бирмингем из Лондона. Мне хотелось верить, что наше расставание ударило его чуть сильнее, чем меня. — Наслаждалась пейзажами и морем в Довеле. Алфи сценически нахмурил густые брови. — В Довеле? Шелби ненавидит Францию также сильно, как и любой бывший вояка. Я закусила губу, понимая, что сморозила глупость, но было уже поздно. Глаза мужчины сузились, в них мелькнуло что-то хищное и опасное. Чувственные, пухлые губы расползлись в кривой усмешке. — Ты совершенно разучилась врать мне, душа моя. — Да, наверно, — я зачем-то кивнула. До его уровня лжи мне было не добраться ни вплавь, ни в брод, как ни старайся. Я получше завернулась в полы пальто, улавливая стук собственных зубов, потирая кончик замерзшего носа. Ночь выдалась холодной. Первые заморозки, как никак. Продрогшие ветки яблонь, плавно перетекающих в сад на заднем дворе, пугливо звякали об окна спален, одна из которых была сегодня выделена для Альфреда и других особо близких гостей. Когда он тихонько подошел сзади и невесомо обнял меня, я брыкнулась, по-настоящему, безумно и искренне. Шлейф его тела, вырвавшийся из-под рубашки и драпового пальто, близкий и родной, заставил меня пролить поток горячих слез. По мне разлилось непрошенное тепло, о котором я грезила ночами, однако разум еще мог оставаться холодным. — Не надо, — прошептала я, слизывая с верхней губы соленую влагу. Алфи не слушал и мягко целовал мою шею, покалывая бородой и плавая ладонями по талии. — Нет, прекрати, — я вывернулась из его рук, точно змея, ударяясь спиной о стену летней беседки, толкаясь в хлипкую дверку, скрываясь во мраке строения. Резкий запах старого дерева и сырости ударил по пазухам, и я рефлекторно сморщилась. Хриплый вздох последовал за мной, прежде чем его владелец нашел опору в хлипком проеме. — Чего шугаешься-таки? Вроде не зверь я. Я недоверчиво фыркнула. — Это как посмотреть. Алфи облокотился о порог спиной в опустошенном жесте. — Каждый раз, когда ты отвечаешь в таком измученном тоне, мне приходится задаваться вопросом — в какой момент мы зашли в тупик? Я вспыхнула изнутри кипящей яростью, но постаралась не подать виду. Я украдкой взглянула на Алфи, которого так не хотела видеть и страстно желала одновременно, прорываясь к выходу. — Мне пора возвращаться… Как я и опасалась, Алфи перешел в открытые домогательства. То ли перебрал рома, то ли он вел себя так со всеми женщинами на белом свете. Алфи рванул за мной и поймал, с легкостью и в один короткий рывок. Он уже порядком распалился, прижимая меня к стене всем телом. Я услышала скрип гнилых доск за спиной. Алфи слегка придушил меня за шею, запуская дерзкую ладонь под подол моего платья, задевая там, где я так долго этого хотела. — Пусти, — тут же потребовала я, смотря в его блестящие от похоти глаза, замечая и плотоядную улыбку в уголках поросших растительностью губ, — Или закричу! — Ты будешь кричать, только если я так решу, поняла? Я стала царапаться и кусаться, пытаясь вылезти из тисков, но он сграбастал меня и прижал к себе еще теснее. Так крепко, что я не могла пошевелиться. Когда я оказалась полностью обездвижена, Алфи скользнул в мое белье и принялся нежить меня своими шершавыми горячими пальцами, которые я видела каждую ночь под закрытыми веками. — Ты рехнулся! — все, что мне оставалось в моем положении — это отбиваться словами. — Ненавижу тебя! Урод! Алфи накрыл своими клешнями мой рот, лишая меня возможности издать какой-либо членораздельный звук. — А ну цыц! Он прислушался к голосу моего отца во дворе. — Лили! Лили? Я испугалась, что нас застукают, часто дыша в ладонь Алфи. Он внимательно следил за маячющей тенью возле двери, вероятно, оглушаемый бешенным стуком моего сердца. — В другой раз, дорогуша, в другой раз. Почувствовав ослабление хватки, я быстрым шагом направилась в сторону дома, мечтая поскорее добраться до порога, а там — до лестницы и своей спальни. Закрыться в ней и не высовываться до завтрашнего дня, пока Алфи не покинет особняк. Возможно наутро, когда он проспится, то поймет, что перегнул палку, как сейчас, так и прошлым летом.