Nobody knows

      (Plaza — Nobody Knows)       Под общий смех Чанбин пародирует какого-то мультяшного персонажа и валится на пол прямо так, навзничь, когда смех перерастает в истерический гогот, крича, что больше никогда не хочется чувствовать себя таким униженным. Чонин смотрит искоса и очень осторожно. Никто не замечает его взглядов, брошенных, будто в пустоту. Какая разница — всего лишь на своего очередного хена.              — Расслабься ты, — шепчет ему на ухо Хенджин, игриво кусая за хрящик, отчего младший дергается в другую сторону, но тут же попадает в заботливые сильные руки с тяжелыми браслетами.              — Попался, — голос Чана баюкает, такой теплый и ламповый. В окружении старших он тает, как плавленный сырок, даже если знает, что отношение некоторых к нему, скорее, как к лялечке. Не слишком серьезно, слишком заботливо, правда, хен?              Чан только улыбается и тыкается носом в его висок с такой улыбкой, что половина компании точно сблевала бы, тогда как другая ослепла от красоты. Чонин точно знал, что тут хотя бы двое, которым нравится Чан, который просто заботлив и вежлив, а еще любит их, как самых пушистых котиков. Чонин не был уверен, почему так часто попадает в его объятия, но и не то чтобы рвался быть в курсе.              — Хен, переста-ань! — смеясь, он выкручивается из рук, которые будто назло ни в какую не отпускают.              — Ах, серьезно, Нинни, — Хенджин, будто вырывая победу, буквально вынимает его из рук Чана и обнимает за шею, прижимая виском к своей щеке, — Не будешь же ты вечно смотреть на него, как на восьмое чудо света, — Чонин мгновенно тушуется, только услышав. Опускает глаза в пол и становится сильно смущенным. Но, будто игнорируя все чувства мальчишки, Хенджин поднимает голову младшего и заставляет посмотреть на смеящегося старшего с угольно-черными волосами — такими же, но совершенно другими. Минхо улыбается ему вскользь, но Хенджин только льет в его ухо “Вот видишь”. Если честно, Чонин ничерта не видит и не думает, что Минхо — это его (если только не крайний) вариант. Всегда был кто-то, кто готов оторвать за него руки, правда, Джисон? Чонин хорошо знал, что Джисон был страшен в любовном гневе.              — Ты отстаешь, — с нежной улыбкой Феликс пихает ему в руки розовый прозрачный стакан с колой и ромом.              — Отстань от него, — со смехом громогласно почти рычит Чанбин, утаскивая хихикающего веснушчатого парня в объятия буквально одной рукой за шею, и бегло чиркает по Чонину своим черно-угольным взглядом, не оставляя поводов усомниться.              У Чанбина принцип: никаких отношений с малолетками. Малолетками были все, кто был младше, чем он. В идеале — плюс два года, и теперь вы его главная фантазия. Особенно, если вы любите вечера в баре, мотоциклы и железо. Чонин читал много книг, из-за чего к девятнадцати его зрение стало мутным и бликующим, проводил вечера дома, иногда вызволяемый из книжного мира друзьями, носил пастельно-розовые свитера и толстовки. Ни одного попадания — сплошь промахи. У него действительно не было шансов, и стоило бы смириться с этим, но Чонин все продолжал и продолжал смотреть. Мечты. Даже Феликсу везло больше с этим побочным скиншипом.              Чонин пьет из своего розового стакана свою разбавленную бурду, наблюдая за тем, как между губ Чанбина исчезает ужасно-горький, парящий, заставляющий кашлять и давиться чистый виски. Ни одного попадания — сплошь промахи.              Чонин ни разу не выигрывает в уно, и все смеются над ним, но по-доброму. Чан предлагает матч-реванш, но Чонин только с улыбкой отказывается, наигравшийся выше крыши. Хватит на сегодня игр: он недоволен, но сыт. Как сытый кот, Чанбин допивает свой третий стакан и веселится в компании всех его хенов и, конечно, его, но уже не так весело.              И скоро все собираются по домам, потому что Чан с удовольствием оставил бы их у себя дома, но места есть только для двух-трех гостей, а это невежливо. Чонин уже зашнуровывает кеды, когда слышит вопрос-предложение про остаться, но с очередной улыбкой говорит, что не закончил проект по истории архитектуры. Чан совсем немного выпивший, обнимает дольше обычного; Чонин только хлопает по спине и обещает “как-нибудь в другой раз”.              Они быстро разбредаются по разным веткам одной большой улицы. Белый маллет Феликса скрывается за домом, и Чонин набирает шагу в поздне-вечерней густоте октябрьского вечера. В десяти метрах дальше Чанбин докуривает свою сигарету.              Они ровняются, и, как только это происходит, младшего обдает прокуренным ветром справа. Несколько метров в тишине. Шарф постоянно норовит свалиться с плеча, другой уголок забивается под раскрытую полу пальто. Чанбин, идущий рядом, поправляет кожаную куртку.              — Кажется, ты нравишься Феликсу, — слова вырываются изо рта Чонина маленькими рваными клубками пара.              — Кажется, — отрезает Чанбин, засовывая руки в карманы на ходу.              — Не кажется, — недовольно фыркает Чонин, кутаясь в пальто темно-серого цвета.              — Не встречаюсь с младшими, — еще более резко, чем до этого, режет Со. Чонин явно чувствует его небольшой алкогольный раздрай. Маленькая хитрая капризная лисица внутри, любящая кусать за пальцы, точит кости, чтобы выкинуть что-то.              — И только это? — он переспрашивает с намеком вызова. Чуть срезает в правую сторону и идет ближе. Чанбин недовольно сощуривается.              — И я занят, — будто нехотя произносит он, шарится по карманам и прикуривает еще одну.              — Кем? — незаинтересованно шелестит младший. Чанбин гневно чиркает колесиком зажигалки и наконец вдыхает полной грудью. Густой дым вылетает из его рта вместе со словами.              — Черт, тобой.              Чонин едва заметно ухмыляется одним уголком, быстро глотая эту ухмылку и чувствуя некоторое удовлетворение. Это некоторое удовлетворение превращается в огромное удовольствие всякий раз, когда он наступает на хвост Чанбину этим осознанием — тем, что он прокололся, потому что однажды в его жизни случился Чонин.              — Переночуешь у меня, — с очередным дымным выдохом командует Бин, а младший только пожимает плечами и идет нога в ногу — рядом. Оба знают, что довольным таким предложением. Возможно, Чонин доволен даже чуть больше.              Никто из них, в целом, никогда не предполагал возможность их странного союза. Конечно, Чонин, как и многие, мазался по Чанбину взбитыми сливками, но никогда не думал, что все случится взаправду. Кто знал, что из-за острых коленок примерного второкурсника Чанбин изменит своим чертовым принципам? Продался на черные волосы и гортанное “хен”. Подарился за тонкие губы и аккуратные руки.              Единственным условием Чанбина была конфиденциальность в компании. Никто не должен был знать, что он: а) украл лакомый кусочек компании (до его слов Чонин даже не подозревал, что интересен кому-то из хенов в своей компании), и б) разрушил собственный образ с принципами и всей этой мрачной обмундировкой. Поэтому они были кем-то по типу мистер и миссис Смит. Скрывались от мира, вращающегося вокруг них.              Дома у Чанбина темно, и Чонин едва не убивается о брошенные на пороге ботинки: летит носом в пол, но Чанбин вовремя хватает за шкирку и возвращает на пятки.              — Осторожней, — от его тихого голоса в темноте пробирает по ребрам. Чонин облизывает губы и тянется, чтобы включить свет, но Чанбин вовремя перехватывает его руку.              (Always Never — Hopeless)       — Тш-ш-ш… — он останавливает его одним жестом, не выходя из-за спины. И Чонин замирает, будто погруженный в дымку. Не двигается с места.              Чанбин хватается за воротник его пальто и медленно снимает, оставляя на тумбе прихожей. Ян чувствует его дыхание на шее и сглатывает совершенно интуитивно. Но вместо желанных губ по шее скользит стягиваемый шарф и обжигает его не хуже поцелуев. Ощущая это скользящее статическое электричество, младший прикрывает глаза.              Но вскоре все замирает, и Ян не чувствует ни дыхания, ни дальнейших прикосновений. Раскрывает глаза, промаргиваясь, как птенец. Чанбин все еще за спиной. Улыбается — судя по голосу.              — С ботинками сам, — он шепчет близко с ухом, и Чонин отчего-то трепещет, понимая с первого раза. Наклоняется на прямых ногах, чтобы расшнуровать, но все равно вынужденно немного подается назад и, конечно, упирается напряженными ягодицами в Чанбина. В пах Чанбина. Перехватывает дыхание из-за того, что старший и вовсе не прикасается к нему. Почему-то от этого только жарче — будто на нем тысяча пальто из хорошей шерсти.              Приходится поерзать, чтобы перемяться с ноги на ногу, пока он снимает ботинок. Сверху тихо выдыхают через нос. Чонин упрямо расшнуровывает ботинок и, только избавившись от него, выпрямляется, теряя приятное ощущение соприкосновение с чужим пахом через одежду.              Чанбин хмыкает и делает шаг к нему, а у Чонина обрывается все внутри, в голове становится пусто.              — Плохо постарался, малыш.              Следующим мгновением Чанбин хватает его за бедра и вжимает в себя ягодицами с душным выдохом. Чонин удивленно ахает, сил хватает только на то, чтобы упереться рукой в стену и прогнуть поясницу. Его уничтожает то, что вот так, прямо через одежду, Чанбин трется об него со слишком очевидным намерением. Он всхлипывает, когда ладонь опускается прямо на его пах и тоже давит, тогда как он уже почти полностью твердый — от предвкушения. Чанбин только усмехается в ухо, и младший нещадно краснеет.              В несколько торопливых шагов Со загоняет его в самую ближайшую комнату — кухню — и ударяет бедрами о плоскость деревянного стола. Разворачивает к себе рывком под скрип собственной кожаной куртки. И целует сминая губы, пока Чонин податливо раскрывает свои — для него. Из окна попадают лучи холодного фонаря, создавая вокруг них загадочную дымку. Чонин почти ломает ногти о мышцы старшего, когда впивается пальцами в его плечи и сплетает их языки.              Его большой свитер с горлом сильно мешает, и Чанбин быстро сдергивает его, чертыхаясь, чтобы, притеревшись уже крепким пахом с заметной эрекцией, захватить губами столько кожи на шее, сколько он может, чтобы услышать первый стон, такой сладко-болезненный. Такой убивающий. Пятно на шее младшего загорается малиново-синеватым. Занятый прикусываниями и вылизываниям, Чанбин разминает чужую грудь, заставляя откинуть голову и простонать вновь. Чонин успевает только тянуть его за волосы, царапать открытый загривок и оставлять полосы ногтей на кожаной куртке.              — Он не выдержит, — жалобно лепечет младший, когда уже стянувший с него остатки одежды Чанбин подсаживает его на стол и отходит в сторону, копаясь в какой-то тумбочке.              — Тогда куплю новый, — безынтересно бросает Чанбин, и Чонин только хочет сказать про смазку, почти стекающий на, мать его, обеденный стол, как вдруг Чанбин возвращается с тюбиком в руке.              Он хорошо видит, что медлить не стоит, потому что младший уже плох: видит стоящие красные соски, болезненные стеклянные глаза и искусанные губы, втянувшийся от напряжения живот и блестящий тяжело покачивающийся член. Под язык натекает слюна. Нет. Это он сделает позже.              — Давай, — Чанбин подтягивает его к краю стола и оставляет его ногу на своем предплечье. На пальцах греется гель, пока Чонин дышит тяжело и сипло. Ему никак не дает покоя, что он на столе, а Чанбин даже не снял ботинки. Одетый в черное, возбужденный и собирающийся взять его даже без презерватива. Слишком хорошая сказка.              — Начать с двух? — единственное, что спрашивает старший.              — Я готов, — мотает головой младший, который ни в какую не хочет признавать, что делал накануне дома, но, все же скользнув парой пальцев внутрь, Чанбин действительно ему верит, наспех целуя острую обнаженную коленку.              — Потом — во всех подробностях, — почти приказывает он низко и бескомпромиссно, с удовольствием смотря на красные щеки маленького самовольного мальчишки.              Спустить брюки — еще быстрее, чем найти смазку в кухонной тумбе. Чонин все еще громко поскуливающе дышит и укладывается на стол, приподняв ноги, согнутые в коленях. Почти дрожит.              И вздрагивает, когда холодная от геля головка прижимается снизу. Затаивает дыхание. И раскрывает губы, закатив глаза, на первом проникновении до упора. Слушать сиплые полустоны Чанбина — лучшее, что он может сделать в этой жизни. Лучше только, когда этот Чанбин, дав ему несколько секунд на смутное привыкание, задает темп, не самый быстрый, но самый глубокий, громко шлепаясь о его ягодицы каждый гребанный раз и каждый раз заставляя всхлипывать-всхлипывать-всхлипывать, потому что глубина кажется зверской, а желание — невыносимым. Чонина размазывает по столу, где они завтракали этим утром.              — Хен! — Он вскрикивает и извивается с небывалой гибкостью, когда Чанбин поднимает его, сжав пальцы на загривке, и меняет угол, заставляя по-настоящему захныкать и сломать два ногтя о жесткую кожу куртки.              — Держись, — выдыхает Чанбин, и младший хватается за его плечи обеими руками, откидывая голову и туго сжимая его внутри от каждой фрикции. Стол скрипит слишком громко, пошатываясь под его поясницей. Чанбин бьется между его бедер, сильно распирая внутри, и от этого так хорошо.              Под чужой рычащий выдох он протяжно стонет, перебиваемый толчками, настолько сильно уничтожающими его, что пальцы ног немеют от напряжения, а внутри разгорается пламя. Будто чувствуя, Чанбин прижимает ладонь к его животу с легким давлением. И этого хватает, чтобы угол сменился настолько, что дальше гасило свет.              Чонин вскрикивает, поднимаясь тональностью так высоко. Умирает изнутри и почти что — снаружи. Начинает биться в его руках, отпихивать от себя, но Чанбин держит крепко.              — Не хочу… так быстро-о..! — он срывается на стон в последнем слоге, но Чанбин не позволяет улизнуть от всепоглощающего наслаждения, не разрешает растягивать, не разрешает снизить количество удовольствия на каждый квадратный сантиметр.              Чонин кончает в слезах и почти досуха, трясется так сильно, что, расцепляет руки и падает на стол, по которому бьется лопатками. Ему почти больно от того, как чужой член скользит по простате, оргазм настолько сильный и плотный, что ему выкручивает суставы и сводит все мышцы ног и рук. И он всхлипывает действительно со слезами, когда чувствует горячую жидкость внутри, скребется по столу ногтями от последних фрикций застонавшего Чанбина. Чанбина, который, с мутной пеленой оргазма перед глазами, оставаясь внутри, целует его дрожащие коленки и скользит языком по внутренней стороне бедер.              — Плачешь? — хриплый голос отбивается от шкафчиков и стен. Чонин только мокро шмыгает носом, все еще держа ноги на весу. Чанбин подхватывает их под колени.              — Плохо?              Вздох со стола разрушает его на мелкие частицы. Голос Чонина пропитанный патокой и немного надломленный.              — Так хорошо…