ещё немного

Озноб — первое, что чувствует Виолетта, когда открывает глаза. Сквозняк выползает из форточки, обходит комнату и оплетает её конечности. Ледяной кончик носа — второе, что она осознает, прежде чем окончательно просыпается. Встать оказывается сложнее, чем кажется: ватные, онемевшие конечности не разгибаются, в виски бьёт непонятно откуда взявшаяся усталость, а от холода Малышенко не чувствует пальцы. Она делает широкий шаг, наступая на стык холодной плитки босой ступнёй. Внутри агония в чистом виде: пульсация звенит в напряженных мышцах, схлопываясь между зубов, сжатых до давления в челюсти. Вглядываясь в темноту через плечо, запоздало вспоминает — за спиной на кровати сбитая в комки простынь. Шаг. Поворот. Хлопок. Она рассеяно выпускает ручку двери из пальцев, не уверенная, что закрыла её до конца. В ванной тихо. В кипящей голове мелькают образы редких флешбеков: — Хватит? — Хватит. — дальше Виолетта не слушает, сосредотачиваясь на том, как выламывает суставы. Ей больно, невыносимо больно и холодно. Медленно кивая, она выходит из комнаты. Добровольно загоняет себя в ловушку. Стена греет спину, поэтому Виолетта прижимается к ней сильнее, сутулит голые плечи. Дремота успокаивает. — Ты чего здесь? — смутно знакомый голос, обращающийся из темноты. Она поднимает голову настолько резко, что хрустят шейные позвонки. Пытается разглядеть очертания сквозь пелену слез в глазах. Свет не включается. Шаги медленно приближаются, пока Лиза не садится перед ней на колени, неуверенно рассматривая лицо. На подбородке Лизы свежая ссадина, и Виолетта не знает, откуда она. Малышенко не отвечает. Рассеянно ищет чужое запястье, которое вмиг напрягается, пытаясь нащупать пульс. Начинает считать, чтобы отвлечься. Лиза так будто бы немного ближе, чем должна быть. Она не спасательный круг, Лиза — камень, который привязывают к тонким шеям утопленниц. Веки падают, пальцы дрожат и разжимаются. Лиза ответно сжимает её ладонь в последний момент, так и не разрывая контакт. Виолетта улыбается — тёплые. — Я не смогу. — язык вязкий, липнет к зубам. — Не смогу понимаешь? Лиза долго смотрит на неё и кивает — конечно, не понимает. Виолетте хочется смеяться. Хочется кричать. Хочется плакать. Так долго, пока вся вода не покинет измученный химией организм солёными сгустками, оставляя после себя сухое, лишённое крови тело. Это навязчивое желание давно возникает в сознании и никогда не покидает её. В голове ад — кости горят, кожа зудит и чешется, а внутри настолько холодно, что ледяная корка ползет вдоль позвоночника. Этих чувств слишком много для неё одной. Они разрывают. Это сложно. Тяжело мыслить, собирая по слогам каждое слово. Тяжело найти в себе силы, чтобы разжать зубы и напрячь связки. Андрющенко рядом с ней прямая и бездвижная, словно статуя. Виолетта хватает её плечи, комкая пальцами ткань футболки. — Все будет хорошо, слышишь? — перебивает Лиза бессвязный шёпот. Виолетта задыхается. Прижимаясь к чужим губам, словно к кислородной маске, она берет несколько вдохов в кредит. Прекрасно понимает, что расплатиться нечем. Лиза растеряно смотрит на неё, когда Виолетта прикладывается горящей щекой к её холодным коленям. Рука цепляет лодыжку, большой палец на выпирающей косточке. Как будто между ними вовсе не было никакого этапа неловкости. Словно они друг для друга — кто-то. На её ногах россыпь мелких желто-фиолетовых синяков. Как говорит сама Андрющенко — она много падает. — Какая же ты невыносимая, — Лиза закатывает глаза. Виолетта смеётся. Уголок губ предательски вверх ползет. Счастье — болезнь, и они болеют им бессимптомно. Малышенко хочет подольше. Лишь бы опять не проступил очередной чёрно-белый фильтр, и ей не захотелось исчезнуть без следов и последствий. Ещё немного, и это закончится. Ещё немного и им, наверное, станет легче.