Забыть и не вспомнить.

      На деревянном полу уже привычно разбросаны листы бумаги с рисунками тушью. Неудачными рисунками. Немного помятыми.       Особо отличающиеся были разорваны в клочья в бессильной ярости, а некоторые портреты залиты черным цветом. Он разбил о них сосуд с тушью, когда глаза застелила пелена злобы и ненависти к себе. Осколки сосуда разлетелись по комнате и Чжэнмин прекрасно знает, что долго придется на коленях искать маленькие острые кусочки, но сейчас едва ли это его волнует.       Много лет назад подобный перевод бумаги попусту показался бы кощунством... Первое время после той злополучной ночи Янь Чжэнмин старательно рисовал портреты младших братьев на небольших запасах бумаги в заброшенной лачуге, где они остановились. Но денег катастрофически не хватало, поэтому вскоре рисунки обменивались на плошку отварного риса. И пусть это казалось невероятно дешевой ценой за такую работу, — а молодой господин Янь неплохо владел тушью — но тот рис помог им выжить и стать теми, кто клан Фу Яо сейчас. А после листы бумаги закончились и позволить себе их они смогли лишь спустя восемь лет, да только и это было бессмысленным занятием — за эти долгие года портреты любимых людей размылись и остались лишь общие черты. Снова за рисование Глава Янь взялся спустя тринадцать лет, да тут же осознал, что не сможет даже набросать примерную внешность учителя или четвертого брата. Впрочем, портрет сяо Цяня также не отличался точностью.       Прошло ещё двадцать четыре года бессмысленных попыток нарисовать родные черты уже только третьего брата и Янь Чжэнмин пришел к нынешнему моменту. Казалось бы, за сорок пять лет слезам пора бы закончится, но в этот момент они так не вовремя катятся из глаз огромными каплями. Из охрипшего горла вырывается всхлип, тут же заглушенный шелестом бумаги. Все рисунки собираются в стопку и ближе к утру отправятся в печь. Взгляд падает на последний нарисованный им портрет. Янь Чжэнмин неверяще гладит этот лист бумаги. С портретов смотрел юноша лет шестнадцати, вряд ли этот возраст изменится в будущем, уголки его губ изгибались в намеке на улыбку. Кажется будто это на самом деле он, Чэн Цянь. Но Чжэнмин быстро отвергает эту версию: пусть внешность приобрела нужные черты, пусть с годами из памяти стерлось почти всё — саркастические слова, смешки, улыбки, слезы и остался лишь хрип, когда из его груди вырвали сердце... но юноша уверен, что никогда ранее и никогда после третий брат не улыбался и не улыбнётся так широко.       Ещё один смятый лист пополняет стопку неудач неплохого главы клана и никудышного старшего брата.