Любовь слепа

Миколаш с радостью (насколько это вообще можно назвать радостью) обсудил бы вопросы судьбы. Однако, как ни прискорбно, Эдгар, ранее говорливый спорщик, с остервенением отстаивающий своё и в целом Хора мнение, теперь все время молчал. Это, кончено, вполне могло быть связано с тем, что он откровенно презирал Миколаша, однако сам Миколаш склонялся к тому, что Эдгар медленно, но верно терял рассудок. Воспоминания о чудесных днях, проведенных в компании коллег из Хора, ускользали от него, растворяясь глазастом мраке кошмара. Из Эдгара молодой хорист с каждой секундой все быстрее превращался в просто Шпиона Хора. Миколаш находил этот титул довольно странным и, вообще говоря, отталкивающим, но не ему решать. Так вот. В Бюнгерверте деревья были больше, трава — зеленее, небо — чище, а воздух — слаще. И дело было даже не в Великих, хотя, вполне возможно, они оказывали некоторое влияние на длинные коридоры и почти королевские сады университета. Бюнегрверт был раем. Студенты, пропадающие в подземельях, предостерегающие послания, глаза и мертвые, просто легионы мертвецов, — все это было где-то очень далеко. Даже Великие, несравненные и необъятные, даже они только лишь призрачно маячили на горизонте, там, где восходит луна. Где-то среди звезд. Бюнгерверт был раем, эдемским садом и островом блаженства. Может быть, это началось, когда Ром выскочила из комнаты и дернула проходящего мимо Миколаша за рукав его робы. Миколаш, скрепя сердцем, поддел огромного почти циклопического паука, уютно устроившегося в комнате Ром, и тут же выкинул его открытое окно. Ром пригласила его остаться. Так они просидели до утра, разговаривая о новых идеях и высоких материях. Ну и не только это. Может быть, это началось, когда Ром заспорила с Лоуренсом. А с ним никто никогда не спорил. Может быть, когда Миколаш во время лекции положил свою руку на ее. Все это произошло под столом, так что никто не заметил. Но, скорее всего, как и большинство вещей, так или иначе произошедших в Бюнгерверте, это началось с подземелий. Их отправили вдвоем. Вероятно, потому что Ром девушка, а Мастер Виллем консервативен. Возможно, потому что физически слабые люди просто должны держаться вместе. Минус на минус, как известно, дает плюс. Оказавшись в подземельях, они не нашли ничего, кроме пронизывающего холода и безлунной тишины. Они уселись на ледяной каменный пол и сидели некоторое время без движения. Ром шмыгнула носом и тогда Миколаш обнял ее за плечи. Поискав ещё немного, они нашли теплую тьму. Никогда еще губы Миколаша не были такими мягкими, волосы Ром такими бархатными, руки такими горячими, тело таким напряженным и невыносимо расслабленным, слова такими неразборчивыми, касание такими трепетными и тяжелыми. Они оба что-то бормотали, но не могли различить ни молитв, ни признаний, ни мольбы, ни желаний. Только рот, губы, язык, зубы и глаза. Расфокусированные, невидящие, но сияющие болезненно оранжевым светом, глаза с жадным любопытством всматривались куда-то во мрак. Ром выгнулась и зажала себе рот ладонью. Безумно было бы нарушать пронзительную тишину, оставшуюся после Птумеру. Миколаш, дрожа всем телом, поцеловал ее ладонь, ее побелевшие костяшки. Ром ухватилась за его робу. Послышался сухой треск ткани, и тогда Ром перехватила его за волосы, так как будто уже никогда не намеревалась отпускать. Может быть, будь оно действительно так, их жизни сложились бы как-нибудь по-другому. Они начали различать в теплой тьме робкие шаги, шелест платья, лязг орудий, журчание воды, мокрый скрежет и шум моря. Они затаили дыхание пробыли в подземелье еще несколько минут, часов, дней, недель, вслушиваясь и вглядываясь в великий мрак. С этого, наверное, и началось. С озарения. Они не рассказали об этом Мастеру Виллему. Ни кому либо еще. Несколько дней они избегали друг друга. Не потому что им было стыдно, а потому что они первый раз прикоснулись к Великому. К этому нужно привыкнуть. Это довольно странные и неприятные ощущения. Сейчас Миколаш испытывал их постоянно и они не доставляли ему никакого дискомфорта, скорее наоборот, почти ослепительное наслаждение, но тогда, когда деревья были большими, а коридоры не заполнены зелеными немигающими глазами, тогда удовлетворение быстро сменилось тревогой и тотальным непониманием. Человеческое сознание настолько же шатко, насколько шатка хижина в богом забытой рыбацкой деревне. Конечно, это не продлилось долго. Потому что это было чудесно. Это было воистину великолепно. И это был их маленький секрет. Секрет, покрытый голубоватой слизью, глазастый и молчаливый, сверкающий лунным светом и пахнущий кровью. Они ходили в подземелья еще несколько раз, но по всей видимости такая связь с Великими была единичной акцией. Впрочем, все равно было неплохо. Потом нашли древнюю кровь. Примерно в то же время Ром начала видеть. Однажды она пришла к Миколашу и попросила переночевать у него. Ее комната кишела извивающимися телами пауков. Любопытство звало Миколаша пойти и проверить, что происходит и как это может быть связано с их исследованиями, но Ром была слишком напугана, и поэтому пришлось остаться с ней. Его соседа не было, так что в ту ночь Ром, окутанная слабым лунным светом, спала у него. Ещё через некоторое время она сказала ему, что перестала различать лица. Теперь она видела только глаза и мозг. — Как это? — спросил Миколаш. — Я не могу объяснить. Это похоже на то, когда пытаешься различить что-то во мраке. Зрение не сразу привыкает и сначала ты видишь только разноцветные очертания. Они сидели под деревом возле озера. Солнечные лучи отражались от воды и били им в глаза. Они были белыми, как стекло. — И даже я? — У тебя больше всех глаз. Миколаш, честно говоря, завидовал. — Я хочу домой. Меня раздражает звук воды, — Ром кинула в озеро камушек. — Его слышно из каждого кабинета и он ни на секунду не прекращается. Как будто я утопаю в пучине. — Тебе стоит сказать об этом Мастеру Виллему. — Если бы я уехала, ты бы поехал со мной? — И про воду тоже. Это скорее всего связано. — Мы можем продолжить исследования там. Не обязательно быть рядом с подземельями. Птумеру наверняка были расселены по всей земле. — Ром, ты была выбрана для чего-то. Не упускай свой шанс приблизиться к великому. — Если бы от меня ничего не осталось, кроме отголосков Великих, ты бы любил меня ещё больше. — А ты бы нет? Ром кинула в озеро ещё один камушек. Миколаш пробовал возвыситься и с другими. Его раздражало, что Великие обратили свой взор только на Ром. Когда Ром придала огласке свою, скажем так, новообретенную способность, это назвали озарением. Или возвышением (они ещё не знали, что значит по-настоящему возвыситься) Некоторые тоже начали видеть. Миколаш не видел. Это печалило. Он пробовал даже с Лоуренсом. О боги, это было ужасно. Впрочем, у них почти получилось, так что нельзя назвать этот опыт абсолютно провальным. Потом все завертелось и пошло бешеным ходом. Одна сенсация за другой. Действительно новый виток в истории развития человечества и начало конца. Но это почти никак не относится к нашей истории о двух опечаленных студентах. В общем, уже через много месяцев, когда уже была убита Кос (ну или некоторые говорят Косм), когда, дерзко хлопнув дверью, Лоуренс ушёл из университета, когда Луна уже не сходила с темного ярнамского неба, Ром сказала, что у неё был выкидыш. Миколаш, лениво ковыряясь пинцетом в очередной находке из подземелий поднял голову и ответил: — О. — Просто я решила, что ты тоже должен знать. Может, это и не твой ребёнок. Я не знаю. — Тоже? — Мастер Виллем знает. И некоторые другие. Ты просто не интересовался. Миколаш пощелкал пинцетом. Кожа Ром казалась голубой и отдавала серебром. — Я чувствую, что растворяюсь. Я думаю, я скоро воссоединись, ну, с ними. У тебя есть последний шанс попрощаться со мной. Миколаш снова пощелкал пинцетом. Ром обняла его со спины. Он еле ощутимо коснулся губами ее щеки. Ее слезы были холодными и солеными, а в голове у неё был только шум прибоя. Хотя тогда она и не плакала. Миколаш чувствовал себя в клетке. И он снова чувствовал присутствие Великих. Ах, Кос или некоторые говорят Косм. Слышишь ли ты наши молитвы? Как ты однажды поступила с опустошенной Ром. Даруй нам глаза. Взрасти глаза на наших мозгах, дабы избавить от животного слабоумия. В Бюнгерверте высохли все деревья, трава приобрела трупный оттенок, небо заволокло тучами, а воздух больше напоминал зловоние. — Ну вот как-то так, — Миколаш закинул ногу на ногу и повернул шею, как будто разминаясь. Железо клетки глухо звякнуло. Тусклый свет луны падал на стол, за которым они сидели, и освещал каждую пылинку, летающую по несоразмерному залу кошмара. Сверкающие пылинки заменяли звезды на вечно черном, непроглядном небе. — Теперь твоя очередь рассказать что-нибудь о себе, дорогой Эдгар. Эдгар молчал. Ему было уже совершенно нечего рассказывать.