Моя богиня

Она поразительна… Действительно поразительна. Смеётся звонко, когда ты делаешь удивлённое лицо видя бережно сплетенный венок на своей постели. А она щурится, улыбается тебе так ласково, невинно, не ждёт комплиментов и благодарностей. Плела ведь специально для тебя, кропотливо собирая полевые цветы, не оставляя следов на траве, тонкими пальцами вплетала каждый цветок, лишь тебе. Чтобы сделать приятно. Бескорыстная, добрая. Трогательно смотрит на тебя своими голубыми, как небо, глазами, будто душу вынимает, обнимает её незримо, оплетая худыми руками шею, гладя по непослушным волосам. Богиня. А что ты можешь? Только смущенно улыбаться, присаживаясь на одно колено пред ней, словно рыцарь, присягающий на вечную службу. И ведь присягнула. Отдала свою душу за один только чистый взгляд, ничего не прося взамен, молчаливый страж. А она и не подозревает, бережно надевая на твою голову венок, делясь частью своего света с тёмной, заблудившейся душой. И выть хочется, смотря и не трогая. А как прикажете к ней притрагиваться? Своими широкими, грубыми ладонями боязно касаться нежной, светлой кожи. Поцарапать боишься, сломать ненароком или пятно тёмное оставить на светлом лике. А она свои тонкие пальцы пропускает через твои волосы, касается смуглых щёк бледными ладонями так нежно, без задних мыслей. А тебе бы целовать эти руки через каждое слово о безумной любви к ней, к божеству. Чистому, непорочному созданию. Господи, Криста, ты всё-таки богиня. Лежит, сминая твои простыни под боком, сладко сопит тебе под ухо. Безмятежная, будто ребёнок. То ли за отданные ужины решила поблагодарить, то ли просто скрасить одиночество страждущей пришла. Браус невероятно скованная в постели, шептала, чтобы ты не смотрела на неё, смешивая шепот со стонами, полностью поддалась твоим рукам, не противилась даже тогда, когда твои пальцы грубо сжали волосы шатенки, потянув вверх, заставив голову откидывать. Послушно кивала, когда просили не шуметь. И слова не сказала, когда руки распускать начала и потянулась губами к кончику её уха. Никогда бы не подумала же, что гиперактивная Браус может быть такой робкой и податливой. Просыпается, ласково мурлычет на ухо «Доброе утро», целует в щёку. И глаза такие понимающие, как у умного пса. Больше – ни слова. Молча собирает свои вещи и уходит. Ужины выпрашивать не прекратила, но теперь иногда обнимает, нежно гладя по спине, будто согреть пытается. Не согреешь, Саш, не тот это холод, не понять тебе, глупенькая. Не грубишь, молчишь и принимаешь всю эту нежность. Ведь Саша-то ни в чём не виновата. А богиня твоя мимо проходит, босыми ногами беззвучно перебирая. Наивно полагает, что у тебя всё хорошо и ты счастлива. А тебе волком выть от безысходности хочется, падая на колени, замаливая все свои грехи перед чистой, белокурой. Ангел. Не то, что ты, со своими грязными секретами. «Что в кровати у меня забыла, милая?» так и хотелось спросить, когда с тобой постель осмелилась делить непозволительная роскошь, о которой большая часть Сины мечтает. Дорогостоящее тело оказалось в кровати самовольно, опутывая руками полуголое, тощее тело, не тратя много времени на прелюдии. Пар выпускает, наверное, прижимая к кровати за плечи, прикусывая кожу на плече. Там, где одежда скроет все следы пребывания на этом теле. Аккерман всегда лучшая. Во всём. Особенно в постели. Микаса отдаётся молча, честно выкладывает всю себя, взамен высасывая тебя досуха, словно суккуб. Впервые чувствуешь, как тебя кто-то жестоко имеет, окатывая эмоциями. Молчаливый процесс, она лишь глубоко дышит, сдавленно постанывая на пике. И тебе не даёт продыху, грубо оттягивая зубами кожу. Засыпает только под утро, обессиленно падая тебе на грудь и тут же вырубаясь. Иногда еле различимо, шепотом, жалуется на то, что Эрен её не замечает. В одной лодке мы с тобой, Микаса. К подъёму её уже нет, исчезает, пока ты спишь, видя сны про свою богиню. На утро чувствуешь себя дерьмово. А она смущенно улыбается тебе, протягивая стакан холодной воды, будто знает, как тебе сейчас грустно и плохо. А её, наивную и простодушную, тронуть не посмеешь. Встаёт на табуреточку, звонко целует тебя в щёку и вновь улыбается. А ты бредишь её мягкими губами, не смеешь их касаться. Но и другим прикоснуться не позволишь. Окстись, Энни! Ты то куда? Микаса от безысходности приходит, Саша помочь пытается. Кровати не попутала, но от нежности не отказалась. У неё волосы светлые, глаза голубые. Хоть смутно можно представить, что рядом с тобой засыпает она – тощая, в белой ночнушке на голое тело. А ты ласково прижимаешь её к себе, обхватывая узкую талию. Леонхардт распускает руки сама, выводит из себя, бесит своим высокомерием. Но как выгибается под тобой, медленно закатывая льдисто-голубые глаза, когда зажимаешь запястья длинными пальцами и прижимаешь её к кровати. А в голове даже сейчас она, аж тошнить от своей тьмы хочется. Пытаешься забыться любыми способами, даже если они темнее самой тёмной ночи. А ты выкладываешься, утыкаешься в её шею, тихо шепчешь имя своей богини, слышишь в ответ сбивчивое произношение азиатского имени. Леонхардт очень тихо кончает, а затем плачет, отвернувшись от тебя, уходить не хочет, а ты не отпускаешь, представляя с собой рядом недосягаемое божество. Утыкаешься в белокурую макушку, закрываешь глаза и шепчешь её имя. Энни всё понимает, лишь прижимается крепче, в любви тихим шепотом признаётся. Ведь не мне эти слова, Энни, не для моих ушей. И всё равно отвечаешь взаимностью, подыгрываешь, вновь переживая собственные похороны, пред светлым ликом пытаясь вымолить все свои грехи. Знаешь же, она простит тебя, что бы ты не сделала. Для неё ты хорошая, верная и сильная подруга. А как девушка… Не нужна ты ей, Имир, она слишком идеальна. Криста лишь тихо всхлипывает, прислоняясь спиной к дверям казармы, беззвучными шагами выходя в коридор. Не может слушать, как Имир вновь и вновь топит себя в блуде, не понимает, почему же. Сползает по стене, трёт кулачками промокшие глаза. Губы легонько закусывает, пытается обуздать постоянную ревность. Чутко спит, постоянно просыпаясь от тихого, знакомого скрипа кровати на другой стороне длинной комнаты. И странная горечь прорывается в душу. Боится, что Имир узнает. Не хочет, чтобы волновалась лишний раз. И так с ней возится, следит, как за своим ребёнком. А ты тихо любишь и даришь свою любовь. Трепетно, бескорыстно. Для неё ты – хрупкая девочка, которую нужно оберегать. А как девушка… Не нужна ты ей, Криста, сама же видишь.