***
Когда он заходит в палату, в глазах Комаэды нет даже призрака узнавания, и он улыбается виновато, тревожно сжимая пальцами ткань больничного одеяла. — Здравствуй, — звучит он мягко, но в глубине зрачков напряжение переливается через край. Капельница, подсоединенная к правой руке, наполовину уже откапала. Изуру закрывает историю болезни, строчки которой в памяти практически до дыр выжжены, и останавливается напротив больничной койки. Под его взглядом Комаэда не съеживается привычно. Улыбается мирно, все так же без капли узнавания во взгляде. Как странно. — Ты меня не помнишь, — утвердительно Изуру произносит. Костяшки пальцев у Комаэды побелели. Культи не видно из-за длинных и широких рукавов халата. Он позаботился о том, чтобы удалить гниющую руку той девушки. То, что он выжил после подобной карательной операции, проведенной собственноручно им же, ничем, кроме чистейшего везения не описать. Удача, иногда, действительно занимательная вещь. Удача Нагито, в частности. — Мне очень жаль, — голос тихий и хриплый после длительной искусственной комы. — Не мог бы ты напомнить свое имя. — Хината Хадзимэ. — легко слетает с языка имя мертвого мальчика, призраком которого он старается быть. Стать. Так глупо. Комаэда смотрит слишком внимательно, слишком понимающе для человека, потерявшего память. Он улыбается виновато, покачивая головой, но ничего против не говорит. Его выражение лица, как у ребенка, открытое и искреннее. — Приятно познакомиться, — улыбается он ярко. — Но, я так полагаю, что ты уже знаешь меня. Тихо шумит вентиляция. Закатные сумерки бесцветные стены мягко окрашивают в теплые красные и оранжевые цвета. Комаэда улыбается, неловко ерзая в кровати. Кардиомонитор показывает, что пульс и сердцебиение у него повышены. Это страх? Или реакция на стресс? — Я так полагаю, что ты мой лечащий врач? Изуру плечами пожимает неопределенно. — Верно. Своего рода я могу быть твоим врачом. Нагито смеется слабо, звуком похожим на раздавленный колокольчик. Изуру почти слышит, как в его голове шестеренки бешено вращаются, спрятанные за маской беззаботной весёлости. — Какая интересная формулировка. Очень-очень загадочно, мистер доктор. Ты выглядишь очень юным для врача, это так занимательно! — говорит он возбуждённо, когда в его глазах звёзды почти сияют. Будь у него две руки, он бы вероятно ещё и ладонями хлопнул. — Знаете, я люблю загадки. Но еще, я совсем не помню, как вообще оказался, — пальцами он перебирает задумчиво, — здесь. Он хмыкает, глядя на улыбающегося мальчишку из-под ресниц и своему тону позволяет соскользнуть, давая юноше напротив немного пищи для размышлений. — Нервная система у людей действительно очень хрупкая. Головной мозг в частности. Одним из ожидаемых побочных эффектов программы была частичная потеря памяти. Но ты единственный, кто столько забыл как сам факт участия, так и события предшествующие программе. — Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь, — беззаботно отвечает Комаэда, как человек, привыкший к неожиданным, непредсказуемым ситуациям. Даже учитывая, что последствия для него в большинстве случаев плачевны и разрушительны, его взгляд все еще полон чистейшего восторга. — И что за программа? Начать следует с малого. Он садится на стул в полуметре от Комаэды, что внимательно за каждым его действием наблюдает. Под этими внимательными серыми глазами напряжённым он себя отнюдь не чувствует. — Своеобразная программа реабилитации. Полагаю, для начала нам необходимо вычислить объём потерянной информации. Что последнее ты помнишь? Комаэда губы поджимает, брови чуть к переносице сместив. Он смотрит перед собой прямо, брови сосредоточенно нахмурив. Он бледнеет, почти мгновенно, хотя, казалось бы, куда еще бледнее. Его тело начинает шататься, и он упал бы, если бы Изуру за плечи его вовремя не поддержал. История болезни упала на пол, когда он резко подскочил. Красный маленькими каплями падает на простыни, стекая из носа к губам, а после и по подбородку. Нагито выглядит искренне шокированным и растерянным, внезапно распустившимся алым каплям. Комаэда рукав халата к носу прижал, кровь языком непроизвольно слизывая. Изуру ему переносицу и крылья носа зажимает, и Нагито ртом дышит рвано, со взглядом отстраненным, и, почти, кукольным. Требуется несколько долгих минут, для того чтобы кровь остановилась. И Комаэда, сидящий полусогнуто, слишком удивленно смотрит на перепачканный рукав халата. Другой рукав, чуть великоватого халата, сполз вниз по плечу, и Изуру старается слишком долго не смотреть на тонкое плечо и выпирающую ключицу. Кровь, понемногу начавшая сворачиваться, размазалась по низу лица. К счастью, на одеяло она не попала. Нужно принести Нагито сменный халат. Но первоначально, Изуру отходит в смежную ванную комнату, смочить носовой платок. Когда он возвращается, Нагито сидит все в той же позе, но выглядит чуть менее бледным. Он не сопротивляется, когда Изуру его лицо бережно вытирает. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Камукура только, чтобы немного разбавить тишину. Солнце уже село, и палату освещает лишь бледно-голубой свет из коридора. Нагито моргает медленно, осмысливая вопрос Изуру, и отвечает через секундное колебание: — А, извини. Я в порядке, — его голос звучит сипло, а во рту, вероятно, остался неприятный металлический привкус. Он улыбается, как ни в чем не бывало, вежливо руки, руку, на колени положив — О чем мы говорили? — Хорошо, — кивает Изуру сам себе, делая коротко пометки в поднятой истории болезни. Платок он отложил на тумбу. Его он, возможно, чуть позже постирает. Или выбросит. Не то, чтобы в этой ситуации было хоть что-то хорошее. — Можешь описать, что тебя беспокоит. Нагито смотрит вопросительно, рукав обратно на плечо натянув. — Это обязательно? — капризно тянет он. — Я не чувствую себя ни не лучше, ни не хуже чем обычно. До чего же выматывающее удручает. — Комаэда, — придает Изуру строгости в свой тон. — Я не смогу помочь, если ты мне не поспособствуешь. Нагито сдаётся. Смотрит жалобно, когда спрашивает: — Мне перечислить все жалобы? — на что в ответ Камукура твердо кивает. Комаэда горло прочищает, перед тем, как начать говорить. — У меня болит голова практически постоянно, и я чувствую себя ужасно вялым. Меня тошнит. В ушах периодически звенит, — он поднимает свою здоровую руку так, что рукав скатался в районе локте, и Изуру может видеть, насколько сильный тремор охватил пальцы Комаэды. Из-за этого повседневные обязанности выполнять было бы действительно тяжело. — Мои руки, рука, очень дрожит. Мне очень тяжело выполнять физическую активность, вплоть до того, что начинается одышка, когда я просто хожу. Комаэда смотрит на него с выражением странным, и, почти, кукольным, голову набок наклоняет, но в изгибе его улыбки остаётся хорошо скрытая болезненность. Слишком много лекарств. Слишком много побочных эффектов. А анестетика, что сможет перекрыть взыгравшие острые фантомные боли на острове практически нет. Изуру тщательно провел инвентаризацию лекарств, находящихся, что непосредственно в больнице, что и в аптеке на втором острове. Многие из них свез фонд будущего; еще больше — пришлось списать из-за истекшего срока годности. А поставки из фонда слишком редки, и то, что действительно было бы полезно им не доставляют. Страх — такая типичная для людей эмоция. Можно, конечно попробовать использовать эффект плацебо. Но это Комаэда, так что последствия могут стать крайне непредсказуемыми. Комаэда нижнюю губу жует, сидя сгорбившись так, что волосы на лицо падают. — Что случилось с моей рукой? — Комаэда демонстративно культю протягивает, что в широких рукавах халата легко терялась. Нагито руку себе отрезал немногим выше кисти, но заражение затронуло и близлежащие ткани. Руку пришлось ампутировать чуть ниже изгиба локтя. Все ещё, это невероятное везение, что сустав не был затронут. Что сепсис не развился. Что реакция агглютинации не произошла. Что не возникло гнойного расплавления тканей. И множество других не менее плачевных последствий. Тогда пришлось бы ампутировать ещё больше. Если бы Комаэда выжил в первую очередь. — Это последствия моей удачи? Значит, про свой цикл он помнит. Хорошо. С этим можно работать. Изуру волосы пытается поправить, но вместо тяжёлых длинных локонов, пальцы касаются только затылка. Хината бы улыбнулся или рассмеялся неловко, пытаясь ситуацию сгладить. Капельница медленно докапывает свое. В ней смесь антибиотиков и анестетиков, для предупреждения возможного послеоперационного инфицирования. Комаэда выглядит слишком измотанным. Болезненным. Слишком бледным, с лицом слишком осунувшимся. На фоне бумажной кожи тонкие венки кажутся черными, такими же темными, как и тени под глазами. Он выглядит почти мертвым. Даже некоторые трупы больше походят на живых. Хината действительно опасался его. Так глупо. Все что у Комаэды осталось — лишь несгибаемая сила воли, к сожалению, ограниченная пределами его невероятно слабого и хрупкого тела. — Можно и так сказать, — жаль Комаэду половинчатый ответ не устроит. Уступить, в перспективе, порой менее энергозатратно. Или ограничится полуправдой — Комаэда слишком умён, чтобы купиться на явную ложь. — Она была слишком повреждена и инфицирована, пришлось ее в срочном порядке ампутировать. Спасать, объективно, было нечего. Почему она была повреждена Нагито любезно не спрашивает. Комаэда осматривает внимательно край раны. Швы, наложенные Камукурой ровные идеально, с ровно идеальными промежутками между ними. Другая рука безвольно лежит на кровати тыльной стороной в вверх. — Если тебя будут мучить боли — скажи мне, я постараюсь подобрать обезболивающее. Комаэда улыбается и кивает. Конечно, он не скажет. — Знаешь, глядя на нее, меня почему-то переполняет множество самых разных чувств. Отвращение. Гнев. Печаль. Ярость. Сожаление. Отчаяние. Восторг. Комаэда губы поджимает и культю на уровень глаз поднимает. — Это так странно. Я даже не помню почему. Не помню причин и следствий. Но эмоции остались. Ты понимаешь? — Комаэда поворачивается к нему с выжидающим взглядом. Этот взгляд чем-то похож на взгляды учёных создавших его. Выжидающие. Оценивающие. Высокомерные. Разница только в том, что интерес Комаэды искренний. Неподдельный. В том, что Комаэде действительно хочется узнать его мнение. Поэтому Изуру не против ответить. — Это явление диссоциации, характерное для диссоциативной амнезии соответственно. Для нее характерна потеря воспоминаний при сохранении эмоционального отклика на возможный триггер, при этом объём потерянной памяти может быть самым разнообразным — как и определенный травмирующий момент, так и определенный период жизни. — Самое неприятное в данной ситуации — это отсутствие аппаратуры. Без возможности сделать МРТ или КТ, любезно с архипелага свезенные основанием будущего, сложно установить точные причины. Это может быть психосоматическая реакция на весь пережитый стресс. Проявление деменции. Нежелательные проявления последствий программы Нового Мира. Это может быть ничем из этого. Это может быть всем и сразу. — Как я уже говорил ранее, я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе. Комаэда слушал его очень внимательно, даже не смотря на нудность его небольшой лекции. — Зачем тебе помогать мне? Изуру снимает капельницу, заклеивая место прокола, с уже начавшимся образовываться синяком, цветастым пластырем. — Это моя обязанность. Как твоего лечащего врача. А потом взгляд Комаэды заостряется как лезвие скальпеля. Переход резкий, но для Нагито естественный, как дыхание. Это одна из вещей, что Хинату в нем пугало — то, насколько резко и не предсказуемо Комаэда сменял свое безграничное дружелюбие на резкий оскал. Для Изуру это действительно ожидаемо. Учитывая то, в каком мире они живут. Учитывая то, что Комаэда — сирота среди акул — привык сам о себе заботится, находясь постоянно в окружении людей, что только ждали его срыва. Поэтому, когда Нагито хватается за его предплечье, он ничуть не удивлен и не сопротивляется. Увернуться было бы очень просто — сделать ровно шаг назад, или руку Комаэды перехватить. Он не делает ни то, ни другое, позволяя ему вцепиться в руку. На тонком чужом запястье остался небольшой след от не успевшей свернуться крови. — Почему тогда ты выполняешь назначения? Этим занимаются медсестры, а не доктора. К тому же ни одна медсестра ко мне не заглянула, а в больнице, до странного, слишком тихо. Я мог бы предположить, что мы в частной клинике, но все ещё такая тишина больницам не свойственна. Словно нет ни другого персонала, ни других пациентов. Это очень-очень странно. Словно я единственный пациент здесь, а ты единственный врач. В каком вообще отделении я нахожусь, мистер доктор? Иметь с ним дело выматывает. Все ещё… — Ты действительно слишком проницателен, для своего блага. — Изуру глаза закрывает, и голос непроизвольно понижает. Рядом с ним так легко расслабиться и забыть обо всем вне больницы, — Но это и не удивительно, верно, Комаэда Нагито. Я все объясню, но позже. Пока тебе следует сосредоточиться на том, чтобы восстановить силы. И, пожалуйста, не пытайся сбежать из больницы. Я полагаю, что сил тебе максимум хватит на первый этаж спуститься, прежде чем ты от истощения свалишься. Нагито улыбается беспечно и беззаботно. Среди темных стен больницы эта улыбка похожа на луч света. — К сожалению, я все еще не понимаю, о чем ты говоришь. — совершенно честно произносит он. — Но знаешь, ты тоже вызываешь почему-то во мне слишком много чувств. Правда, я не совсем могу разобрать каких именно. Это так странно. Комаэда, с ловкостью человека, не раз лежавшего в больнице откидывается на подушки. Матрасы, к счастью, в этой больнице удобные и многофункциональные. Белые волосы, что рассыпались по подушке мягким ореолом, с белой наволочкой сливаются. Изуру собирается уходить, когда Комаэда окликает его. — Послушай, — Комаэда выглядит растерянным, моргая сонно, но глаза упрямо открытыми оставляя. Видимо, та короткая вспышка действительно утомила его, — моя память восстановится? Изуру чувствует намек на раздражение. Не на Комаэду. На собственную беспомощность в этой ситуации. Незнание пугает. Незнание способствует возникновению бессилия. Камукура понимает частично, как Комаэда себя ощущает. Понимает незнание себя, и своего прошлого, и эту полную диссоциацию от окружающего мира, когда есть лишь мышечная память и смутное узнавание предметов, но нет самого пережитого опыта. Это неприятно, как минимум. Как максимум должно вызывать первородный ужас. Понимает примерно, но все же разница между ними слишком существенна — Комаэда гораздо эмоциональнее, гораздо восприимчивее его, был и будет. — Возможно. Комаэда голову к плечу наклоняет. Взгляд у него слишком проницательный. Выжидательный. Бессильный. — Ты не знаешь? Нет смысла отвечать на риторический вопрос. И Камукура действительно не любит повторяться. Рассказать Комаэде обо всем произошедшем — абсолютно не дееспособный вариант. Он, вероятно, поверит, но и с той же вероятностью, снова забудет все сказанной. Попытаться стриггерить воспоминания, как было выяснено ранее, — подвергнуть его, только вышедший из комы организм еще большему стрессу, от чего последствия станут еще более плачевными. Вряд ли просто кровью из носу обойдется. А не выявленная этиология амнезии только еще больше все усугубляет. Это может быть прогрессирование его деменции. Это могут быть внезапные последствия программы Нового Мира. Это может быть его нежелание помнить весь пережитый стресс. Эти варианты могут переплетаться тонко, как нити паутины. И Изуру эти нити нужно распутать, не порвав и не навредив им. Он — Абсолютная надежда, искусственный Бог, созданный человеческой рукой. Боги тоже люди. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе восстановить память, — насколько это возможно, остаётся невысказанным. Невысказанным в тяжелом молчании, и отстраненном выражении лица Нагито. Комаэда, вероятно, это понял. Несмотря на свою неспособность полностью понять атмосферу и настроение других людей, он действительно неплохо читает между строк. Он улыбается мягко, словно мать, утешающая свое дитя. Улыбка, правда, выглядит неправильной, словно украденной и подсмотренной. — Спасибо. Ты действительно очень добрый человек. Комаэда, пожалуй, все же слишком резко переключается. Камукура поправляет волосы. Пальцы цепляются за пустоту. — Это моя обязанность, — сухо повторяет очевидное он. — Тебе незачем меня благодарить. — Ты не прав, — Комаэда головой качает отрицательно, с лицом упрямым, в противоположность его обычной пассивной кроткости. — Тебе ведь приходится няньчится со мной. Это действительно ужасно плачевная и неблагодарная работа. Так что, действительно, спасибо. Изуру нечего ответить, поэтому он разворачивается к двери. Взгляд Комаэды прожигает его затылок. Хината, вероятно, был бы очень взволнован, напуган даже на его месте. — Я вернусь через два часа поставить капельницу, — полуоборачиваясь говорит он запоздало. — Отдыхай. Можешь вызвать меня, если что-то понадобится. Комаэда улыбается беззаботно, одеяло напряжённо сжимая. Он, видимо, хотел бы сказать еще что-то, но не говорит. Его взгляд прожигает затылок, даже после того, как Изуру дверь закрыл.***
Комаэда болен и не помнит ничего. Не помнит даже его. Это отнюдь не его вина. Это не должно раздражать. Только почему-то в груди сжимается тисками. Сдавливает. Комаэда Нагито ни разу не позвал его по имени. Хотя, назови Нагито его именем мертвого мальчика было бы наверное только хуже. Если надежда рождается в самых безнадёжных ситуациях… точки падения ниже объективно уже просто нет. Нагито это, вероятно, понравилось бы. Жаль только, что он не помнит. Возможно, это к лучшему. В той же степени, что и к худшему. Эмаль раковины под пальцами трескается. Осколки падают на пол, разбиваясь ещё на более мелкие части. Грязно-белый на фоне такой же грязно-серой плитке смотрится убого. Словно в дешёвом хорроре лампочка эпилептично мигает короткими вспышками. Заменять ее или чинить проводку, если дело в ней, нет смысла. Нет сил. Нет желания. Изуру смотрит на свои руки. Чистые идеально. Без ран. Без травм. Даже когда он целенаправленно раковину разбивает, сил не жалея. Звон в ушах оглушительный. Перед глазами мушки назойливо в черно-белую кашу сливаются, стоит глаза из-за всех сил зажмурить. Костяшки пальцев даже не покраснели. Бесполезно. Раздражает. Хината все ещё смотрит на него. Его глаза пустые, кукольные почти. Почти до эффекта зловещей долины. Он молчит. Он всегда молчит, и в этом молчании смысла больше чем в любых словах. Мертвецы не разговаривают. Изуру смотрит ему в глаза. — Я сделал все возможное, чтобы вернуть тебе. Не вышло. Я ошибся. Доволен? Хината, скрестивший в отражении руки на груди, не отвечает. Смотрит насупившись и губы поджав. Голову к плечу наклоняет. Из раны на его голове кровь по лицу стекает. Отчего его волосы грязной тусклой кашей слипаются, а больничная рубаха окрашивается красным. — Я даже не хочу здесь быть. А чего ты хочешь? — Я не знаю. Я ничего не хочу. Если бы ты ничего не хотел и не чувствовал, то и подобных метаний не было. Шрам, что терновым венцом его голову окружает, невидимыми шипами в кожу впивается и зудит. Изуру этот бесполезный, раздражающий скальп собственноручно предпочел бы содрать. Он до скрипа зубы сжимает, от чего только чудом в порошок от силы челюсти не стёрлись. Ладони впиваются в острые осколки раковины, что ран не оставляют.< Боль не отрезвляет, потому что боли нет. Жалкий. Замолчи. У тебя есть все таланты мира, но все равно ты продолжаешь постоянно убегать. Это действительно невероятно жалко, Абсолютная Надежда. Умолкни. Ты и сам знаешь, что это бессмысленно. Ничто в тебе не оправдало заложенных ожиданий. И вот ты здесь — посреди нигде, в центре чёртова океана. В полнейшем, абсолютном застое. Ты так презираешь скуку, но сам стал ее определением, забавно? Заткнись. Из осколков разбитого зеркала на него все ещё осуждающе смотрит Хаджимэ Хината — Как будто я сам этого не знаю.***
На следующем приеме, он приносит с собой рис. Комаэда на рис смотрит странно. Порция маленькая и полужидкая, чтобы желудок сильно не раздражать, но от нее пар клубится мягко, и пахнет она все ещё приятно. Но на вкус, вероятно, пресновато — со специями и солью на острове туговато. Хотя, при желании, соль можно было бы и из морской воды извлекать. У Изуру нет желания этим заниматься. Хотя, пока что, питательные вещества и витамины все равно в его организм в основном поступают через капельницы. Рацион восстановить все же было бы полезно. Хотя бы попробовать. Комаэда, худой настолько, что почти на грани дистрофии находится, маловероятно, что питался нормально когда-либо что до, что после трагедии. Сейчас, этот факт мало на что влияет. — Ты давно не ел обычную еду. Поэтому возобновление приемов пищи нужно начинать с чего-то легкого. Если попробуешь съесть что-то тяжёлое, тебе станет гораздо хуже. Комаэда улыбается напряженно. Пальцы единственной его руки неловко играют с краем рукава халата. Запястье, что мельком из-под него выглядывает, слишком тонкое и бледное, даже на фоне белых простыней. Камукура поднос ставит на близстоящую тумбу, и стул отодвигает без скрипа, садясь напротив кровати. — Я, наверное, не очень люблю рис, — бормочет Комаэда стыдливо, глаза за челкой пряча. — И я не то, что бы очень голоден. Очень жаль. Пахнет действительно приятно. Ты ещё повар к тому же. Как будто сварит рис проблема. Хотя Нагито, вероятно, и сжечь его может. На этапе разогревания воды. Эта мысль забавна. Камукура плечами пожимает равнодушно. Смотрит так не впечатленно, что Комаэда отворачивается немного пристыженный. Немного, потому что стыд при деменции — одно из первейший эмоций, которые пропадают. — В таком случае, ты хочешь питаться через зонд? Это не проблема, Комаэда. Только процедура эта не самая приятная. И, рано или поздно, на твердую пищу перейти все же придется. Нагито вздыхает тяжко, с понимающей улыбкой. Словно не от тут проблемный пациент. — Ты не оставляешь мне выбора в этом вопросе, верно? Ты действительно очень-очень жестокий доктор. Изуру и бровью не ведёт в ответ на слова Комаэды. Но все ещё, быть настойчивым — утомительно. — Дело не в жестокости, а в здравомыслии. Ты умрешь без еды. Но если брать что-то тяжёлое или жирное, то твой желудок пищу только отторгать начнет. Я не буду заставлять тебя съедать все. Просто попробуй начать употреблять твердую пищу. Люди, к сожалению не способны к фотосинтезу. Комаэда дуется, но кивает послушно. Смотрит умоляюще только. — В следующий раз, можно мне тост? — почти умоляет Комаэда, со взглядом невероятно печальным, где-то за пределом щенячих глаз, на уровне выброшенного и промокшего под дождем котенка. Изуру головой отрицательно качает, на провокацию не поддаваясь. — Нет. Твой организм пока не способен переварить клетчатку. Первое время тебе придется есть только жидкие каши и пить разбавленные соки. Потом в рацион можно добавить фрукты и овощи. Только после уже, — смягчает тон Камукура, под печальным взглядом Комаэды, — можно будет употреблять хлеб. Изуру откидывается на стуле, руки перед грудью скрестив, копируя зажатую позу Нагито. Он выглядит почти как ребенок, вот так сжавшись. Хината бы смягчился сейчас, глядя на такого Комаэду Нагито. Хината бы руку протянул в неловкой попытке утешить. Изуру не Хаджимэ. Изуру такого рода сочувствие не свойственно. — Я понимаю, что тебе сейчас очень тяжело. Это нормально. Лечение — это долгий и тяжелый процесс. Все в порядке. Я буду рядом столько, сколько понадобится. — эти слова, сказанные им кажутся слишком неестественными и Нагито, хотя и выглядит скептично и недоверчиво, все еще кивает, соглашаясь. Не то, чтобы у него был выбор особо. Альтернатив попросту нет. Бежать тоже некуда. С тем, насколько сильно дрожит единственная рука, к которой к тому же подсоединена капельница, Изуру приходится самому его кормить. Это странно мирно и так естественно, словно давно привычная, но все еще не надоевшая рутина. Комаэда ест медленно, тщательно пережевывая каждую маленькую порцию риса. Он съедает всего около половины миски за полчаса, запивая после предложенной водой. Тарелка в руках давно остыла, и Изуру чувствует себя странно безмятежно, глядя на сонного после еды Комаэду. Жаль только, что это не может длиться слишком долго. Если он будет отсутствовать слишком долго, то его начнут искать. А к конфронтации между бывшими осколками и таким Комаэдой он не готов. Комаэда тоже не готов. Поэтому он позволяет Кузурю и Пекояме, следующей за ним верной тенью, окружить себя, во время вылазки за припасами для больницы на первый остров. — Хината, ты объяснить не хочешь, где ты постоянно пропадаешь, а? — Кузурю, в порыве праведного гнева, выглядит ужасно разъяренным и внушительным, несмотря на его небольшой размер и рост. Изуру чувствовал бы себя подавленным, не будь он так же якудзой. Рука Пекоямы мирно покоится на рукояти ее деревянного меча. — Мы, черт тебя побери, волнуемся! Изуру голос повышает немного, когда менее гневно отвечает. — Комаэда болен. Он нуждается в тщательном уходе. И я единственный, кто может этот уход обеспечить. Фуюхико действительно раздражён. Пекояма стоит за ним стеной, надежной и поддерживающей. Он кивает ей в качестве приветствия, через плечо Кузурю. Она кивает в ответ, хватку правда не расслабляя. — Ты можешь попросить Микан помочь! Она ведь медсестра! Нет. Абсолютно точно нет. На улице, в отличие от вентилируемой больницы, воздух раскаленный, царапает трахею и бронхи при вдохе. А еще очень жарко. Комаэде такой перепад температуры на пользу не пойдет. Хотя, было бы неплохо вывести его на прогулку. Может быть ближе к вечеру. — Это плохая идея, — Хината нахмурился бы, голос немного понизив, все также уверенно настаивая на своем — во-первых, ты ведь и сам знаешь, какие между ними остались отношения после программы. Это может стать неприятным триггером для них обоих. И, да, я не сомневаюсь в таланте Микан, но с Комаэдой все гораздо сложнее. Ему нужна помощь, находящаяся за пределами ее возможностей. Он состраивает жалобное выражение. — Он действительно очень болен, Кузурю. Не просто травмирован или физически ранен, с чем Микан привыкла и может работать. К тому же ей лучше остаться с вами, на случай неожиданных происшествий. — Ладно, — Кузурю очень неохотно сдаётся, хотя до конца убежденным не выглядит. Пускай. Уж лучше все обойдется малой кровью. — Я объясню ситуацию остальным. Но, знай, что я все равно этого не одобряю. Когда ты в последний раз отдыхал? — Спасибо, — Хината бы, вероятно, улыбнулся, вопрос о своем самочувствии проигнорировав. — Я перед тобой в долгу. Кузурю ворчит и морщится. — Просто покажись завтра на завтраке, придурок. Этого будет достаточно, — Кузурю руки в карманы кладет, взгляд немного отводя. — И знаешь — ты всегда можешь попросить у нас помощь. С Комаэдой, конечно, дело иметь такое себе удовольствие, но он все еще иногда бывает не так плох. Изуру не хочет, не видит нужды ни в чем из этого. — Конечно, — Хаджимэ улыбнулся бы слабо, но искренне. Изуру тяжело скопировать это выражение. Он из-за всех сил удерживается, чтобы навязчиво волосы не поправить. Хината всегда держал их такими скучно короткими. Кузурю хмурится. Его единственный глаз тяжелее грозовой тучи. — Хината, — говорит до этого молчаливая, но всегда готовая к конфронтации, Пекояма и даже стекла ее очков сверкают также подозрительно настороженно, — Ты действительно изменился. Воздух на острове удушающий, больше даже чем в пропитанном смогом Това-Сити. — Мы все изменились, — отвечает он мрачнее, чем хотелось бы. Небо такое надоедливо голубое. — К лучшему или к худшему. Им нечего на это ответить. Но молчаливое признание все еще признание. Он хочет увидеть Комаэду. Абсолютный актер действительно полезный талант. Поэтому, когда они уходят, он слишком быстро капитулирует, собрав все нужное, на третий остров, избегая нежелательных встреч со всеми остальными людьми на острове. Сбегает, пожалуй, слишком быстро. Так глупо. Ужасно глупо.***
Комаэда спит мирно по его возвращению. Истинное воплощение невинности. Если бы не слабо вздымающаяся грудь, его действительно можно было бы принять за труп. Больничный халат на нем слишком большой, распахнут на тонкой груди, полы с ног сползли, слишком много кожи обнажая. В больнице приятно прохладно. В палате Нагито темно — свет даже в коридоре не горит. Изуру это не нужно. Нагито — подавно. Скомканное одеяло упало на пол. Вероятно, он метался по кровати во время быстрой фазы сна. Вероятно, во время нее ему снились кошмары. Возможно, это и есть те подавленные воспоминания. Возможно, это просто его разум над ним решил поиздеваться. Когда Изуру одеялом его бережно и осторожно укрыл, чтобы не потревожить чужой чуткий сон, Нагито тихо пробормотал: — Камукура… Изу…ру… В нем что-то оглушающе треснуло.