Макс «Би-паника» Стинт

Эта подсознательная тяга к темно-красному, даже может бордовому, выводила из себя каждый день. Парень ненавидел вино, блядский учебник по литературе, гвоздики на девятое мая, кровь на собственных ранах и песню эту дурацкую, которую заслушал до дыр, зная каждую ноту и каждую строчку. Вот и сейчас Максим ронял горькие соленые слезы, сжимая в твердых пальцах бордовый листок бумаги, вид которого был не лучше заплаканного вида самого Шабанова. И всё это его дурацкая вера в судьбу, разбивающаяся с каждым новым днем о настоящую болезненную жизнь, будто Титаник, который уже тонет от столкновения с айсбергом. Да, и его корабль уплыл недалеко, но пока он не опустился на самое дно, это остаются в душе Максима лучики той самой веры. «Спокойная ночь – Кино». Он мог сыграть эту песню на гитаре, мог сыграть её на фортепиано, он мог слушать её днями и ночами. Он проклинал её, пока не включал снова. От знакомых до дрожжи звуков внутри становилось тепло и даже сладко. Максим прирос к этой песне, и именно он к ней, а не наоборот. Потому что спета эта песня была раньше него самого и спокойно существовала бы без Шабанова, а вот он без этой песни уже не смог бы ничего спеть и никак бы не существовал. В ней весь смысл, в ней вся суть. Она окружала его с самого детства, и как только он получил в руки странную бумагу с названием и послушал композицию сам, парень понял, что она сопровождала его всю жизнь. Максим тогда вспомнил маленького себя, старый радиоприемник на даче и деда, который всегда комментировал хорошую музыку фразой, по типу «Вот это был настоящий артист!» или «Делал ведь человек великое». Максим вспомнил и пластинки с Цоем, которыми хвастался его друг детства, проводя Шабанову экскурсию по своей квартире. Она всегда была рядом... Максим часто жалел, что подошел несколько лет назад к злосчастному автомату с громким объявлением «Личность твоей судьбы в одной песне!», жалел, что потратил серебряную пятирублевую монетку на эту ересь и жалел что вытащил эту дурацкую-прекрасную темно-красную бумажку, с четко напечатанным на ней названием. А еще жалел себя и время, которое он позже потратил на поиски своей «судьбы». Ему часто казалось – вот оно, вот то самое чувство, бордовые туфли на тонкой шпильке и группа «Кино» в мыслях. Но он видел взгляд глаз напротив и резко понимал, что нет там Цоя, да и эти туфли имели цвет не такой уж и бордовый, а больше какой-то коричневый. И всегда так, постоянно эта зацикленность, которая всё рушила. То цвет помады слишком яркий-красный, «показалось», то мелодию он услышит, но всё не то. Друзья говорили, что Макс поехавший, доверился какому-то автомату и дебильной песне, а Шабанов только зло смотрел в ответ, нахмурив свои густые брови и сжимал темно-красный кусок листка в кармане. Когда парень осознал, что бумага имеет свойство портиться (перетираться или размякать от жидкости), а случилось это лет в 20, когда заветный листочек почти порвался пополам, он немедля склеил листок, перемотал скотчем намертво и кинул под чехол, чтобы не трогать лишний раз, но всегда иметь при себе. Приятель Вова, с которым они познакомились и сдружились в институте, первое время хихикал над Максимом, говоря что-то вроде «Ты охраняешь его лучше, чем Мона Лизу в музее», но со временем понял, что для Шабанова это очень важно, и относился к этой «Максовой особенности» с осторожностью. Понятие «Максова особенность» он придумал, кстати, сам, когда пытался объяснить назойливым дамочкам из института почему Максим реагировал на их знаки внимания с тотальным безразличием. Вове свойственно делать какие-то вещи, не до конца обдумав их, особенно плохо шло с подбором правильных слов. Так что и эта ситуация не была исключением: девочки, получившие отказ в подобном духе, растрепали на весь институт, что Максим Шабанов – гей. Двое друзей ещё долго разгребали этот недуг, но понятие «Максова особенность» из речи не ушло, сроднилось и прилипло, как банный лист. Хотя казус, произошедший из-за Вовиного отставания в развитии, как выражался Макс, дал некие плоды, оставив свои отпечатки. «Гей, значит». Максим, хоть и где-то глубоко в своих мыслях, давно осознал тот факт, что «судьба» его может быть не обязательно девушка, всё-таки только после встречи с Вовой парень принял это полноценно. И жить с того момента стало в два раза тяжелее. И, отвечая на ваш очевидный вопрос, хотелось бы сразу уточнить, что Шабанов, как и все, бывал в пубертате и бывал в отношениях. Были свидания, была страсть, был секс, и всё это повторялось много и много раз, и чем старше становился парень, тем больше опускались его руки, превращая Макса в бесчувственную мразь. Он пытался и старался любить, забывая о своей странной зацикленности, но так и не смог предать веру, будто эта несчастная-счастливая песня была молитвой. И он смотрел на людей напротив, не раз видел в глазах боль, мольбу и даже любовь, но ответить мог только сожалением или сочувствием. Обманывал словами, винил себя за это, а потом резал и резал свою бледную грудь, и даже здесь он не мог найти спокойствие: кровь ручейками текла темная, сучка, темно-красная. На студенческую весну парни зовут Максима развеяться на очередную тусовку, видя, что состояние парня совершенно разбитое. Такое же, как у Титаника. Айсбергом его стал Руслан. Тушенцов был бордовый-бордовый, того самого цвета. Он был и ночью, самой настоящей. Но ночь не была спокойная, она была бурная, быстрая, резкая и страстная. И Максим почти полюбил его, почти не обращал внимания не несоответствие и почти забыл о спокойствии и вере, у парня будто открылось дыхание. Произошло это не быстро, шаг за шагом, по нарастанию. И было это хорошо, чертовски. Прикосновения, поцелуи, кровавые укусы и бордовые, блять, засосы. А потом всё поменялось. Сменилось на слезы, страх, негодование и расставание на всегда. Корабль так сильно врезался в этот огромный айсберг, так больно, что разбился. И вот, спустя несколько месяцев, Шабанов выбирается в люди. Топчется на пороге чужой незнакомой квартиры, из которой слышится громкая музыка и не менее громкие голоса, и машинально смотрит под ноги. Темно-красный ковер. Парень истерично улыбается. Всё это похоже на какой-то ёбаный анекдот. Всё это настолько абсурдно, что теперь смехотворно. – Господи, Максюш, как я рад тебя видеть живым. Только один человек мог называть Максима так. Шабанов оказывается в теплых объятиях друга и Вова так крепко прижимает парня к себе, что вот-вот ребра Макса сломаются. Семенюк носом утыкается в плечо другу и в коридоре становится не так одиноко, как до этого. Вова, хоть он и раздолбай редкостный, всё же самый понимающий друг. «Вот если бы Вовка был песней, то обязательно песней Нойза, «Кури бамбук!», нет, «Устрой дестрой», точно!» – думает Максим, легко заходя в дверь, перед которой так долго стоял. Заходить вместе с Вовой не страшно совсем, он в обиду не даст и всегда будет рядом. Чувство родное, приятное. – Ты всё-таки пришел! – говорит встречающий ребят силуэт. – Да, да, привет, Коля. В нос бьет резкий запах. В воздухе смешались ароматы спиртного и парфюмерии, будто понюхал одновременно сразу несколько пробников в магазине духов, опрокинув перед этим пару стопок водки залпом. В такой атмосфере Макс сам начинает пьянеть. – В честь этого нам надо обязательно бухнуть. Согласен? Ромадов, товарищ Максима из их общей с Вовой компании, смотрит на Шабанова уверенно, но слегка затуманенным пьяным взглядом. Он держит в руках что-то очевидно алкогольное, рассмотреть в темноте не представляется возможным. – Конечно, брат, – смело отвечает Максим. Парень точно решает, что этой ночью он обязательно должен зависнуть и забыться. Да, он напьется до отключки. Спиртное незамедлительно вливается внутрь, причем самое разное. Парню всё равно на градусы и состав, всё равно на то, как он будет чувствовать себя завтра, да всё равно на завтра, и на чувства, и на жизнь в целом. Пора согрешить, забыть про судьбу, и про веру, и про ебучую «Спокойную ночь». Сегодняшняя ночь должна, нет, обязана стать самой НЕспокойной за последнее время. Через пару-тройку часов после начала действия «охуительного» плана, когда Макс уже перецеловывает всех, кого видит на своем пути, и перекрикивает своими фразами все играющие на фоне песни, парень засыпает в ванне, когда ложится в неё, пытаясь полить на себя водой. Отключается он в таком неаккуратном положении на несколько часов, не просыпаясь даже тогда, когда в ванную комнату залетает парочка второкурсников, занимаясь там страшным пьяным поревом. Макса будит Вова, который обливает друга до оцепенения холодной водой из душа. Парень вспыгивает от неприятных ощущений, в голове всё шумит. Шабанов смотрит почти трезвым взглядом на пьянющего в усмерть Вову, который, смеясь, не удерживается на ногах и падает на синий ковер, продолжая при этом размахивать лейкой. Максим, в спешке, выключает воду, перелезает из ванны на пол, становясь на него сырыми ногами. Понимая, что никто сейчас не сможет ему помочь, парень сам вытаскивает нажравшегося Вову из ванной комнаты и ташит на себе на ближайший свободный диван. Убеждаясь, что Семенюк мирно засыпает на диване, Макс с облегчением выдыхает. И от этого вновь вспоминает о тягостной головной боли, и силы начинают его покидать. Здесь так шумно, здесь так душно, надо срочно уйти от этого, куда-нибудь. Максим вспоминает о балконе и это спасение. Спасение утопающего. Он почти бежит на своих размякших ногах в соседнюю комнату, столкнувшись нечаянно с полуживым Колей и остановившись только у грязного, забитого какими-то объедками, стола, чтобы опустошить коробку с апельсиновым соком. Ромадов даже понять ничего не успел. После этого парень стремглав бежит к заветной двери, борется с полупрозрачным тюлем, который кажется сейчас сложнейшим противником, преодолевает это препятствие и оказывается наконец на балконе. Шабанов плюхается на перегородку, отделяющую пространство балкона и улицу, виснет на ней, словно белье, которое сушится на бельевой веревке. Парень наконец слышит только звуки ночного города, звуки шелеста молодой листвы. Бегут мурашки. Он чувствует ветер кожей, особенно в тех участках, которые мокрые от воды и пятен пролитого вина на сырой белой рубашке. Да, надеть белую рубашку было очень опрометчиво. Максим усмехается. Шорох на фоне немного мешает мыслям Шабанова, парень понимает, что на этом свежем прохладном воздухе отдыхает он скорее всего не один, но это его никак не беспокоит, Максим даже не удосуживается повернуться и посмотреть на этого человека. Молодой человек лишь меняет позицию, разгибаясь, становясь в полный рост и теперь наслаждается прекрасным видом. – Это так странно... Внедряется в «тишину» слегка хриплый мужской голос сзади, но это всё ещё не так сильно волнует расслабленного Максима, чтобы обернуться и увидеть инициатора диалога. Странное ощущение, что так и должно быть, одолевает парня. – Что именно? Максим смотрит в небо, облака на нем сегодня такие прозрачные и мягкие, почти пушистые. Они плывут размеренно, подстраиваясь под «ритм» ветра и под тон того хриплого голоса. Спокойно. – Ты напоминаешь мне одну песню... А вслух прозвучало еще страннее, чем в моих мыслях, извини уж за это, я просто... – Какую? Максим замирает, вцепляясь пальцами в толстую холодную перегородку. Его сердце начинает стучать всё сильнее, а мысли о головной боли сменяются мыслями о вере. – Что? Хриплый голос немного притормаживает, и, не видя человека, Максим даже умудряется представить в голове его недоуменное и немного волнующееся выражение лица. – Какую песню? Ноги начинают трястись от этих долгих секунд ожидания, которые кажутся вечностью. – Кхм, а... Старую такую. «Тем, кто ложиться спать...» Сердце замирает. Максим слышит те самые строчки, заветные, желанные, которые прочно засели в голове, под которые он рыдал каждую ночь, которые не давали ему покоя каждый день все эти гребанные года. Он обернулся и увидел его... Парень, осторожно напевающий слова проклятой-обожаемой песни, сидел в глубине балкона, в самом углу, на маленьком деревянном стуле, оперевшись на подходящий по фасону деревянный столик. Лицо его было очаровательно усыпано большим количеством маленьких родинок, тонкие розовые губы были растянуты в приятной улыбке, такое же розовые щечки светились в темноте, в изумительных глазах блестело отражение города и той ночи, которая наконец свела их. Композиция играла в голове Максима, пока он, ошеломленно, изучал человека напротив, понимая, что всё в этом парне точно так, как должно было быть. Последней каплей стал вязаный свитер, вязаный свитер темно-красного цвета. – Давно... Давно ты здесь? – ляпнул Максим, неожиданно заикаясь, но усердно пытаясь справится с собой и со своими мыслями. – Да... давно. Это ведь... Моя квартира. Сердце Шабанова, по ощущениям, всё ещё не стучит, но он переживает сейчас не об этом. Своими глазами парень бегает в уже родных любимых глазах изумрудного цвета. – Я Макс... – Илья... – на выдохе отвечает парень. Максим срывается с места и подлетает к Илье, опираясь руками на стену и стол, надвисая на парнем. Тот, задумываясь лишь на секунду, хватает Шабанова за раскрасневшиеся щеки и целует жадно и шумно его мягкие губы. Они вдвоем валятся на холодный кафель, так, что Макс оказывается в сидячем положении, опираясь спиной на кирпичную стену, слегка ударяясь из-за быстрых рваных движений, а Илья, не прерывая страстного долгожданного поцелуя, садится на ноги парня, обхватывая Макса своими в области поясницы. Губы соприкасаются громко и звучно, это слишком возбуждает. Сейчас сердце Максима стучит учащено, нарываясь выпрыгнуть из груди. Шабанов чувствует, что сердце прижавшегося к нему Ильи, скачет в том же неконтролируемом темпе. Вдобавок к этому Максим чувствует вкус Ильи, это вкус черешни, такой сладкой и приторной, что вкусом этим хочется насладиться полностью. Как же хорошо... Илья холодными руками зарывается в светлые волосы Макса, оттягивая их, тот ощущает взрывы внутри, он вновь пьянеет, но теперь уже от безграничной страсти. Парень неконтролируемо стонет в поцелуй, дико смутившись от этого, и чувствует улыбку Ильи на своих губах. Максим зарывается руками под бордовый свитер, преодолевая его также с трудом, как тот тюль ранее, пальцами касаясь бархатистой кожи, поглаживая бока Ильи. Теперь уже он издает звуки наслаждения, разрывая этот долгий поцелуй и сильнее прижимаясь к Максиму. Шабанов приоткрывает глаза, когда чувствует губы Ильи на своей шее, дыхание сбивается окончательно. Илья выстраивает дорожку из мягких звонких поцелуев от пространства за ухом до крепких плеч Максима, прямо там, где татуировка какого-то иероглифа, расстегивая при этом все пуговицы на его почти белой рубашке, начиная лапать полуголое тело, оставляя невидимые горячие следы. Парень прогибается в спине. – Илюша... Иль... С груб Максима срывается имя и парень, сидящий на нем и бесстыдно вылизывающий его шею, отрывается и подается назад так, чтобы заглянуть Максиму в глаза. – Я так долго тебя искал... Илья замирает, рассматривая глубокие белые шрамы на открывшейся для взора груди. Он всё понимает, кажется, будто он всегда был где-то рядом. Илья гладит своими пальцами те места нежно-нежно, касаясь очень осторожно. И Макс рвется вперед, обнимая парня, и прижимая его к себе крепко, начиная бесшумно плакать от счастья, в которое не может до сих пор поверить. – И я... Илья утыкается носом в плечо парня. – Хочу тебя всего. Почти шепотом произносит Максим на ухо своей судьбе. – Я весь для тебя. В Илье весь смысл, в Илье вся суть. И на этом моменте обломки Титаника касаются дна, дна того моря, нет, океана, называемого именем самого прекрасного человека на всём свете. А каждая их ночь становится спокойной. *** Лежать в этом положении в обнимку с самым прекрасным человеком, пусть даже и на ледяном кафеле, очень приятно. Илью не хочется выпускать из объятий, хочется только наобнимать за те годы, когда они были в разлуке. Илья делает какие-то странные движения и тем самым вызывает у Макса вопросительный взгляд. Ответ следует быстро, без слов, так сказать, материально. Парень протягивает Шабанову коцаный темно-красный сверток бумаги. И сердце замирает снова… – Всё настолько совпало? Теперь уже вопросы в глазах Ильи. Максим шарит по карманам штанов, осознавая, что телефон всё это время находился с ним. А это значит намок. А это значит, что и бумага могла намокнуть. Сейчас только это волновало. Он берет в руки влажный телефон, снимает с него чехол и на пол падает темно-красная бумажка, обклеенная вдоль и поперек прозрачным скотчем. Фух, целая! Защита получилась очень надежная. Шабанов берет её в руки, улыбается себе, а потом Илье, который смотрит завороженно. И они сверяются… – Абсолютно одинаковые. Они только потом выяснят, что постоянно были рядом. На один тусовках, на одних концептах, в одних дворах и в одних подъездах. Удивительно, что и учились они в одном институте, вот прямо сейчас, но не замечали друг друга. – Надо ведь жизни было оттягивать такой замечательный момент нашей встречи с тобой… И зачем? Максим берет Илью за розовые щёки и наслаждается тем видом, который открывается сейчас ему в полных красках. Хочется трогать этого парня постоянно, постоянно смотреть на него и касаться его. Они уже любили друг друга, конечно, ведь знали друг друга, не смотря на то, что познакомились около получаса назад. И Макс думал, что сегодня его второй день рождения. И что могло испортить этот момент?.. – Ого! Парни дергаются одновременно, отвлекаясь на чьи-то пьяные возгласы со стороны двери на балкон. В проходе стоит Коля, который еле-еле держится на ногах. Он смотрит не на ребят, а будто куда-то левее. – Ребятки. Я всё понимаю, любовь и всё дела, но я тут покурю, ладно? Ромадов, не дождавшись ответа, закидывает в зубы сигарету и ползеёт своими руками шарится по собственными карманам. Илья смотрит на Макса и смущенно хихикает. Шабанов и сам растягивается в искренней улыбке. – Пардон, у вас не найдется зажигалки? – На столе, друг. Илья, расслабляясь, нежно обнимает Максима, прыская ему в плечо тихим смешком. Всё снова очень абсурдно. Хотя, конечно, было слишком самоуверенно подумать, что никто из толпы тусующегося народа не зайдет на этот балкон. В это время Коля присваивает себе зажигалку Ильи и медленно закуривает свои дешевые сигареты. – Благодарю. Вы это, ебитесь дальше, я не помешаю. Секс – круто! Атмосфера – фантастика, хоть Коля и вгоняет ребят в краску своими откровенными пьяными речами, всё же никто не сможет побеспокоить этих двоих. Ведь теперь они вместе НА-ВСЕ-ГДА