Под взором брата несчастного пало божество глупое.
Хакуджи, неожиданно богом благословленный, наконец смог достать для отца больного лекарства заграничные, сильные. Поспособствовал в развитии небольшого семейного дела. Но мир, его устоявшейся, разрушил юноша красы неопознанной. Пронзил он сердце Аказы стрелой своей ядовитою, забрался под кожу пальцами немощными и душу опятнал ликом солнечным. Встречались они у берега реки заплывшего, илом израненного, кровью омытого. Шептал красавец неземной Хакуджи что-то странное, протягивал травы редкие. Присматривался к нему мужчина, понять пытался мысли-гончие. Вновь не принимал дары неприглядные, уходил, не прощаясь. Но вновь возвращался с туманами дневными да вечерними росами, дабы вновь впитать лик небесный, но столь робкий. С новыми прошедшими зорями теплели их связи тонкие, шелковые. Прикосновения нужными стали до боли. Но юноша красы солнечной лишь головой качал да губы тянул персиковые в улыбке, закатом целованной. Речи лучистые звенящем щебетом слышались Аказе. Сердце мужчины, огрубевшее, дрожало от чистоты создания светлого. Отваживал его Хакуджи речами грубыми, поступками гадкими. И желал в душе тайно встречи новой на берегу размытом, испачканном. Не знал мужчина имени человека того светлого, да спросить все не решался. Любовался закатами алыми, водами студеными и быстрыми, но не мог подобрать имени близкого юноше тому прекрасному. Любовался Сенджуро руками человека крепкими, неземной силой дарованной и энергией горячей, ласковой. Шептал в тайне речи любовные да слезы лил горькие. Скитался два года уж в равнинах пустынных, проходил города, волей богов разрушенные, искал приют для души измученной. Но лишь берег реки, обляпанный человеческой грубостью, хранил его чувства светлые. Берёг суть глубокою и крыл печали мутные. С зенитом солнца ясного, в день один бесчисленный, впервые коснулся Сенджуро рук любимого. Зарумянился от стыда нечаянного да выронил травы целебные. Контакт случайным вышел, украденным, но запустил он событиям ход необузданный. Провожал теперь Хакуджи друга своего сердечного, но молчал о чувствах пламенных да касаться не смел боле рук мраморных. Слушал Сенджуро голос сильный, вставляя изредка слова теплые. Шелестел речами смешливыми и бросал взгляды украдкой. Забирал Аказа травы целебные, защищал фигуру юноши хрупкую от рук грязных, опороченных, любовался глазами драгоценными в обрамлении ресниц размашистых. Он боле не мог надолго отвести глаз от губ ярких, как заря нежных. Мечтал он увидеть этот стан на простынях светлых, восходом обласканных, любоваться на следы своей любви на коже тонкой, бархатной. Все больше часов посвящали возлюбленные друг другу. И в один день Сенджуро упал в руки своей любви горячей и столь желанной. Теперь принадлежал он полностью губам Аказы и его рукам. Он с ним купался в закатах, заходил в воды, соблазняя надломом бровей и изгибами изящными. Хакуджи смеялся в кудри солнечные, вплетался пальцами в одежды тонкие да выдыхал надломлено в моменты страстные. С мгновением каждым он нуждался все больше в губах персиковых, речах медовых и глазах лучистых. Все больше влюблялся Аказа в прикосновения робкие, в выдохи сладкие и запах нежный. Все больше не нравилось мужчине исчезновение любви из постели за час до рассвета. Уточнял он об этом у Сенджуро, качал головою буйною да получал мольбы печальные, надломленные. Плакал Сенджуро, на колени падая, просил отпускать его до зари. Умолял не спрашивать о причине горькой, безутешной. Шумом истлевших листьев шептал об опасности, отворачивал лик прекрасный от пальцев грубых. Протекали дни неспешные, счастливые. И с каждым Хакуджи все сильнее хотел проследить за любовью своей яркою. Водою непокорною бежал от него Сенджуро, стоило приблизиться часу рассвета. Он растворялся в тенях ребристых, полосу расчертив золотыми локонами. За них хотелось схватиться грубо, безжалостно. Заточить эту птичку голосистую в клетку ажурную да с рук кормить в объятиях листьев папоротника. На год третий со знакомства их робкого. На год первый от поцелуя горячего нарушил обещание Хакуджи. Змеей-искусителем он прошествовал за станом тонким, восхитительным. Закрывшись от глаз солнечных, наблюдал мужчина превращение мерзкое. Срослись столь красивые ноги юноши в хвост рыбий-чешуйчатый, рассекли тонкую шею разрезы чудовищные, обращаясь жабрами корявыми. Глаза Хакуджи расширились, налились злобой. Он понял от чего у юноши столь великолепный лик, от чего сердце щемит при взгляде на него. Все это чары мерзкие. Твари проклятой. Оскалился мужчина, ощерился словами грязными, жестокими. Но шаг решающий бросил. Не смог. Вспомнил губы любимые да стоны сладкие. Руки нежные и волосы солнечные. И решил почему-то, что тварь глубинная, греховная по сердцу ему. Ушел Аказа, не производя ни единого лишнего звука. Сенджуро вернулся к нему днем, обнял бархатно да поцеловал жемчужно. Посмотрели Боги на счастье человеческое. Замерли, поверженные любовью чистою, безгрешною. Заступился за брата Бог пламени. Сказал, что довольно насмотрелся на слезы Сенджуро, что маленькое божество вынесло сверхмеры, что он выжжет всех, кто посмеет руки к счастью братика протянуть. Отступили Высшие, передали впредь присмотр за этими смертными пламенному Богу. Отдавался Кеджуро полностью, хранил счастье брата. Падал на колени пред матерью-всея-сущего. Молил вернуть Сенджуро наверх. Качала головой богиня, отсылала гостя. Сказала лишь, что за попрание законов небесных настигнет расплата бывшее маленькое божество. Ее слова отражали грядущее. Через четыре сезона Сенджуро умер на холмах белоснежных, сжимая в пальцах подарок любимого. Не дано было Аказе забрать тело. Прорываясь сквозь снега, проклинал он небо бездушное. Не дано было смертному сделать последний шаг, будто стена невидимая не пускала его. Застал он явление Божества пламенного. Окропили лицо человека слезы стеклянные, душащие. Посмел узреть он возвращение лика священного, чистого, нетронутого. Поклялся в следующих жизнях найти его. Отдать все. Вернуть потраченное на себя.Не попрощался.