Может, все-таки кофе?

Прикоснуться к вздувшемуся на запястье волдырю. Рукавица оплавилась. Осторожно, легонько нажать загрубевшими подушечками пальцев и, ощутив слабый, притупившийся отклик, удовлетворенно кивнуть, и только после этого позволить хорошенькой, подскочившей справа сестричке в синем комбинезоне обработать ожог и наложить повязку. Работает быстро и, что самое главное, молча. Щиплет немного… Отворачиваюсь, непострадавшей рукой раздраженно расстегивая тугой ворот форменной робы. Вокруг так и витает запах гари, оплавившегося пластика, паленой шерсти и… мяса. Морщусь. Глаза слезятся - слишком уж задымлен воздух. А огни десятка мигалок отражаются в лужах. Лужах, спешно исчезающих на разогревшемся асфальте рядом с почерневшим от осевшей сажи крыльцом. И рядом изрядно подкоптившийся садовый гном со смазанным до черт уродливого лепрекона лицом. Красный, синий… Синий, красный. Всполохами. Отстраненно наблюдаю за тем, как новенькие наскоро сматывают рукав. Молча и, я уверен, дрожащими от напряжения пальцами. Страшно. Первый вызов этих двоих. И я такой был, в первую-то смену. Лет пять назад, а может, четыре - не помню. Не помню, сколько; помню только, что старый коттедж сгорел. Коттедж и два человека. *** Душевая. Полотенце. Два ряда абсолютно одинаковых серых шкафчиков. Мой предпоследний, слева. Направляюсь к нему, шлепая резиновыми подошвами тапочек по выложенному плиткой полу. Вышло так, что я ухожу последним. Совершенно случайно, разумеется. Так всегда выходит, когда после смены я направляюсь не… к нам, не к нам с Джули. Меня уже не удивляет, что я перестал считать это место домом - просто «к нам». И все. Наспех вытираюсь и, отбросив полотенце, скривившись, разглядываю вымокшую повязку на левой руке. Забыл. Железобетонно прочно и капитально, как капстрой. И в наказание за ранний склероз приходится отлеплять эту дрянь вместе с охлаждающей мазью и верхним слоем сдувшейся кожи. Так и остается желтым пластом на повязке, отставая от открывшейся раны. Пару минут тупо разглядываю малопривлекательный, оплавленный кусок мяса рядом с суставом и, только когда сжимаю пальцы в кулак, прихожу в себя. Возвращаюсь в реальность из каких-то дымчатых, невнятных… А, неважно. Хватит стоять с голой задницей, кретин. Перевернув все содержимое верхней полки шкафчика, нахожу заботливо впихнутый женой пластиковый пакет с импровизированной «походной аптечкой». Ну ее вечное «мало ли что». Случись это самое «что», меня непременно спасет бутылек йода и три метра стерильного бинта. Раздражение свербит в горле, хочется сплюнуть. На нее, на себя… на нас. Зато воротит от этого «нас». Сжимаю челюсти, и все-таки приходится признать, что в чем-то она была права. Только вот, разрывая асептическую упаковку, не могу не думать о том, что она ждала своего часа почти три года. Почти была права. *** Либо «домой», в двухкомнатную уютную до тошноты квартирку почти в центре, либо тащить задние карманы джинсов в ближайший бар и там как следует оттянуться, а утром, вынырнув из чужой постели, назад, на смену. Либо, либо… Только вот я выбрал третий вариант и так и остался зависать на базе, предварительно метнувшись в дешевый супермаркет через дорогу за парой-тройкой зеленых бутылок с пенным. А после моя задница надежно приклеилась к длинной лавке на заваленной хламом импровизированной кухне напротив комнаты отдыха. Ну, как, комнаты… Две койки у стен, старый притащенный кем-то из дома диван и небольшой телек на пришпиленной к стене облезлой подставке. Сейчас тихо, никаких больше ЧС на сегодня, и ночная смена в полном составе прилипла к голубому экрану. Кажется, трансляция матча. Кажется, даже футбол. Морщусь. Совершенно неинтересно. Поэтому и не пошел к остальным, предпочел им общество натужно урчащего холодильника. Когда нажрусь - приползу, а так… не тот настрой. Откручиваю крышку с первой 0.33 и, сделав большой глоток, принимаюсь разглядывать отвратительно мокнущую, открытую рану на запястье. Прямо месиво. Задумчиво прикасаюсь к месту ожога кончиком указательного пальца и, ощутив, как ноет едва-едва, остаюсь этим недоволен. Нет, не так должно отзываться. Еще глоток, и после него, словно задумчиво, медленно провожу по ране снова, на этот раз крепкой кромкой ногтя. Вот теперь почти верный отклик. Почти, но не совсем то. Боль словно ленивая, только что разбуженная, не торопясь расползается по обнаженной из-за слезшего куска кожи ране. Выше… к ладони и пальцам; ниже - кажется, по самим венам - к сгибу локтя. Прижимаюсь губами к горлышку снова - и так еще и еще, пока первая не опустеет. Откупориваю вторую и возвращаюсь к маленькому самоистязанию, показавшемуся мне таким увлекательным. Подцепить, расширить края и без того уродливой, оплавившейся раны, пока тонкая алая полоса не выступит. А выступив, быстро нальется и, стоит нажать еще раз, чуть ниже, соскользнет влево, обогнет запястье. С силой сжимаю пальцы в кулак; вижу, как напрягаются сухожилия, и вот наконец-то да… Оно. Именно то самое щемящее, болезненное, тянущее, кусачее десятками маленьких проржавевших иголок. Прихватит малость, сожмется и тянет на себя маленькой челюстью-капканом. Отчего-то так представляю это, сомкнув веки. Так, а вовсе не оранжевые пляшущие языки, которые так и жаждут сожрать побольше. И совершенно неважно, чего: дерева, вонючего пластика или же плоти. Пламени наплевать… Иногда на месте пожара мне действительно кажется, что оно живое. Элементаль или стихия, черт его знает. Особенно часто кажется, когда исполненные ужаса крики вгрызаются в барабанные перепонки, а паленым мясом воняет так, что невозможно не почувствовать - даже под пластиковым забралом пробирается в ноздри. Когда… Вздрагиваю. Слишком глубоко закопался в себе, зарылся в воспоминания и попросту не заметил, как на кухне появился еще кто-то. Из транса выводит грохот посуды. Решивший нарушить мое уединение, ищет себе чашку в навесном шкафу. Отпив еще, механически, скорее непроизвольно, чем намеренно, разглядываю его спину. Красная клетчатая рубашка и - взгляд опускается ниже, тоже совершенно непроизвольно, разумеется - узкие голубые джинсы. Длинные стройные ноги и, к сожалению, средняя такая попка - на троечку, слишком уж тощая. Не за что будет ухватиться. Моргаю и улыбаюсь сам себе. Неужто меня повело со второй бутылки? Разум чуть затуманило, и все, на что он сейчас способен - это, видать, оценивать чужие попки. Но стоит признать, что все же приятнее пялиться на задние карманы, чем вспоминать нюансы аромата, витающего над пепелищем. Медленно, но верно… вагончики двинулись по накатанному маршруту. Наметанным взглядом оцениваю… Длинные, почти касающиеся лопаток волосы, узкие плечи, тонкая талия… Неплохо-неплохо, даже несмотря на троечную задницу. Единственное, как ни напрягай залитые извилины, не могу вспомнить, когда у нас завелась такая изящная цыпочка, пусть наверняка и плоская, как доска. Новенькая? Возится, включая чайник. Отвинчивает крышку, чтобы насыпать дешевого гранулированного кофе в кружку, после хватается за сахарницу… - Знаешь, трудно не почувствовать, когда ТАК пялятся. Вот те на, вздрагиваю и едва не давлюсь очередным глотком. Голос заинтересовавшей меня незнакомки оказался слишком уж низким для девушки. О боги, это что, парень? Что, действительно это тощее нечто в обтягивающих тряпках - мужик? Нет, я частенько пересекался с такими в свете неоновых лучей ночных клубов и баров, но чтобы нечто, так напоминающее манерного педика у барной стойки… здесь?! Заба-а-авно. Особенно занятный оборот принимает хотя бы потому, что я никогда не чурался таких… сладких мальчиков. Почему бы нет, в конце концов? Разве есть разница, кого трахать, если скулят и извиваются они совершенно одинаково? Разве что дырка куда туже и излюбленного четвертого размера под пальцами не окажется, а так… - быстро облизываю губы - сосут ничуть не хуже. Лучше. Улыбаюсь, вспоминая последнего такого «мальчика-зайчика», который движением губ едва не заставил меня сдохнуть и воскреснуть там же, в загаженном толчке. В штанах становится тесновато от красочных, тридешных, под действием слабого алкоголя, воспоминаний. Планка с отметки «хреново» резво взлетела на «очень неплохо, может быть». Но все же, когда я это проглядел? Новенький? На пожарника не тянет; должно быть, диспетчер или новый танцор со шваброй. - Давно ты тут работаешь? Хмыкает и помешивает кофе ложечкой. Все также не поворачиваясь. - Подобные вопросы проституткам задают, в курсе? Острый на язык малыш. Дерзит, и я уже почти готов почувствовать себя вдохновленным для дальнейшей перепалки. - А ты, выходит, в курсе? Так может, у тебя и расценки выставлены? Ложечка, звонко отскакивающая о стенки кружки, замирает. На секунду. Оборачивается через плечо, и накрывает молниеносно. Хочу его трахнуть. Вот так сразу и прямо здесь. Слишком уж недовольная мордашка с тонкими, презрительно поджатыми губешками. Хочу увидеть, как он будет кусать эти губы, чтобы подавить крик. - А ты, выходит, интересуешься? Улыбаюсь, прикусив стеклянное горлышко бутылки. Очень доброжелательно улыбаюсь. Он мне тоже. Да так, что высокие скулы обозначаются очень четко, и его лицо с острым, немного вытянутым подбородком становится похожим на морду хищного зверька. И глаза темные. Блестят. Действительно что-то интересное. Мальчик решил поупражняться в остроумии со взрослым дядей? Я уже в предвкушении хотел выдать какую-нибудь пошлую фразочку, но стоило мне открыть рот, как он перебил меня. Сразу же, прервал на полуслове. Прервал как-то очень по-особенному, выделяя второе слово, обосабливая интонацией: - Хочешь… кофе? Мотаю головой и демонстративно открываю новую бутылку. Третья. Нахрен мне твои сожжённые желуди в банке, когда у меня есть эта дрянь? А смотрит все так же, из-за плеча, продолжая помешивать дымящийся напиток. Да, даже по запаху до настоящего кофе - как рогатке до маузера. Но важен не вкус, так ведь? Важен ритуал. - Так что там было о проститутках? Мальчик испугался и неумело сливается в сторону? Невнятный смешок, и отворачивается, продолжая лупасить чертовой ложкой по чертовой кружке. В ушах звон стоит, раздражение покусывает, неприятно начинают ныть виски. Ненавижу громкие, режущие слух звуки. - Так я и предлагаю тебе кофе. Произносит негромко и, кажется, совершенно ровно, но я вижу, как вспыхивает и помидорно алеет маленькое ушко, виднеющееся через прядки. Осторожно ставлю бутылку на столешницу, чтобы донышко не звякнуло. Просто потому что… просто. А я-то уже настроился на проигрыш. Вернее, хотел только поиграть немного, а после, смутив неразумного юнца, победно хмыкнуть и слиться. Но раз так… О, раз так, то я просто не могу променять ЭТО на футбол. - Вот так… просто? Первому встречному и сразу кофе? - Невозможно не съязвить. С языка слетает само, стоит только открыть рот. - Мы знакомы, но, должно быть, ранний склероз прошил твою башку раньше упавшей балки, Митч. Хочешь, начнем с чая? Сейчас соображается совсем туго, и поэтому я только пожимаю плечами. Знакомы и знакомы. Хрен с ним. Меня куда больше интересует содержимое его узких джинсов, нежели имя. Поднимаюсь с лавки, опираясь о край столешницы ладонями, и растравленная рана отзывается отнюдь не райским наслаждением. Но так восхитительно наплевать - разгоревшийся интерес перекрывает физическую муку. Сначала к двери - повернуть расхлябанную ручку и, тихонько захлопнув дверь, щелкнуть задвижкой. Теперь можно и к конторке, проверить: действительно ли троечка? Может, на ощупь потянет на четверку? Четыре шага растягиваю почти на минуту. На минуту, через которую я оказываюсь прямо за его спиной, упираясь сжатыми кулаками в конторку по обе стороны от узких бедер. Все также водит ложечкой по кромке, медленно. Прогибаюсь вперед и здоровой рукой неторопливо завожу каштановые прядки за маленькое ушко, чтобы не закрывали шею. Провожу по ней под линией роста волос, легонько цепляю воротничок и уже тыльной стороной ладони касаюсь вьющихся волос. - А я уже подумал, что ты тупой… Мгновенно выворачиваю кисть и наматываю пару прядок на кулак. Дергаю назад. Шипит и, даже не попытавшись перехватить мои пальцы, выгибает шею назад, почти ложится затылком мне на ключицу. Так близко, что ощущаю, как его сердце бьется. Равно как и его запах. Почти сладкий запах парфюмерной воды, с древесными нотками. Почти сладкий… почти женский. Вкусный. Мне такие нравятся. Тяну на себя еще и не торопясь провожу носом по прядкам. Так запах еще насыщеннее. Привлекательнее. В голове хоровод, но догадливость никто не отменял, верно? - Феромоны? - Тебе не нравится? - Нервно, шепотом, совершенно другие интонации, нежели десятком минут ранее. Куда делся весь сарказм? Или сбившееся дыхание затерло? Плотняком, вжимаясь бедрами в твердые маленькие ягодицы. На ощупь явно лучше, чем на первый взгляд… и, я уверен, без мешающего денима будет еще лучше. Не обращая внимания на ноющую тупую боль, обхватившую запястье, ладонью провожу по узкой спине и, скатившись к пояснице, принимаюсь тискать его пятую точку, оценивающе мять пальцами, гладить, скользить ими между неплотно сжатых бедер. Шумно дышит, сомкнув веки. Отпускаю его лохмы и обхватываю поперек торса. Так надежнее, так еще плотнее. - Уже испугался и хочешь сдать назад? - шепчу, намеренно касаясь губами ушной раковины; намеренно касаясь, чтобы после прикусить и тут же отпустить, словно ничего и не было. Как и крупных бисерин мурашек, которыми покрывается его шея и скулы. - У меня… Подбираюсь весь в предвкушении, пальцы уже сжимают его между ног, гладят промежность, пусть и через грубые джинсы. - Да? Скажи, что струсил; скажи, что у тебя не хватает смелости сделать это прямо здесь и сейчас, сделать это с малознакомым мутным мужиком. Давай же… И это заведет меня еще больше, твой жалкий скулеж. Будешь просить, ныть, возможно, даже умолять… но итог всегда один. Позорное поражение, малыш. - У меня… уже полгода не было кофе, придурок. Или не лапай, или шевелись побыстрее! Я бы опешил, будь трезв. Я бы как минимум удивился, будь я трезв. Я бы… Да к черту! Я уже пьян. Именно поэтому меня не приходится просить дважды, именно поэтому пуговица на джинсах тощего молокососа отлетает и звонко шлепается на пол, именно поэтому я рывком спускаю эти самые джинсы до щиколоток. Сразу вместе с бельем. Не место для церемоний… Особенно когда совсем близко, за тонкой гипсокартонной перегородкой, слышатся голоса, которые то и дело перебивают шум включенного телека. Особенно когда дрожащее, зажмурившееся тело хрипло и часто дышит, раздвинув ноги настолько, насколько позволяет спущенное шмотье. Нажимаю на его поясницу, и послушно прогибается, опираясь локтями на конторку, рискуя расшибить лоб о неплотно закрытую дверцу шкафчика. Медлю, несмотря на то, что времени ничтожно мало. Медлю, потому что в моих руках не очередная хмельная сука. Не очередная ли? И почему мне хочется так думать? Или не думать вообще… Кусать, жадно, торопливо лапать, не обращая внимания на ноющую рану, и, возможно, целовать; целовать, схватив за волосы и сжав нижнюю челюсть так, чтобы он не смел отодвинуться или даже пошевелиться. Даже шевелиться… Оглаживаю холодные бедра; пальцы, почти не касаясь, скользят по внутренней стороне, ниже, к колену. Наклоняюсь, грудью опираюсь на его спину. Шумный выдох… Катализатором, импульсом по зачищенным, оголенным проводкам нервов. Разрядом. Вжимаю его в себя, обхватив под животом, и, не церемонясь, просто еложу ширинкой по нежной коже. Вверх-вниз… Ладонью правой руки, скатившись под длинную рубашку, накрыв ею его член, поглаживая его, не сжимая их в кольцо, не обхватывая пальцами… Едва-едва, прикосновениями, скорее просто трогая, нежели лаская. Подушечки пальцев касаются яичек, нажимают на них, тут же по стволу вверх… к головке, обвести ее контуры средним пальцем, гладить, пока не выступит капля смазки, и тут же растереть ее указательным, нажимая на маленькое отверстие на вершине. И когда, наконец, заскулит, всхлипнет, пальцами вцепившись в конторку, плотно обхватить всей ладонью, неторопливо массируя большим пальцем. Нетерпеливо ерзает и одной рукой тянется к моим штанам. Позволяю ему выдернуть пуговицу из петлицы и потянуть застежку на замке вниз, расстегнуть и прикоснуться к облепленному боксерами члену. Пытается стянуть и их, уцепившись за резинку… Отталкиваю пальцы. - Я привык делать все сам. - Тогда делай уже… О да, делаю, вместо ответа отвесив ему звонкий шлепок. Вклиниваю бедро между его раздвинутых ног так, чтобы чертовы спущенные шмотки не мешали, и, уже высвободив свой член, хлопаю по карманам в поисках резинки. Находится в заднем. Наспех выдергиваю прямоугольник и, зажав в зубах, разрываю упаковку, спешно натягиваю содержимое. Сжимаю себя у основания и, быстро скользнув пальцами по всей длине, приставляю головку к заднице паренька. Веду ниже, между упругих ягодиц, касаюсь мошонки и назад, к тугому входу. Уже было нажимаю на него, как мальчишка досадливо шипит и сжимается, низко опустив голову. - Погоди, не так сразу… У меня полгода не было… - Рваными репликами, медленно, но верно, краснея до насыщенно алого. Неужто стыдно? Раздраженно фыркаю, но вместо пульсирующего от возбуждения члена ввинчиваю в него пальцы; ввинчиваю, быстро пройдясь языком по указательному и среднему. Не сразу, только по первую фалангу. Шипит, дергается. Загоняю дальше, едва-едва выходит, тугой. - То требуешь убрать руки, потом просишь растянуть тебя. Ты сам-то знаешь, чего хочешь? - Мне хотелось бы проговорить это медленно, с насмешкой… а не задыхаясь, съедая слоги. Потому что стоит так, что хоть гвозди забивай; потому что в глотке сухо, словно протерли шершавой губкой; потому что он сам подается назад, двигая бедрами. Медленно выписывая полукруг, прогибаясь в спине… Не выдерживаю и хватаю за волосы. Снова. Грубый рывок назад. Дугой, почти на столешнице грудью. Дергаю на себя, проталкивая пальцы вперед. Шипит, ерзает, уже насаживается… Быстрее и быстрее, входят куда легче, куда глубже, куда чаще, задевая тугую горошину простаты внутри. Нажимают на нее, легонько поглаживают и тут же назад, разрабатывая тугие мышцы. Пробую добавить третий, едва-едва… Поскуливает, закусив запястье… А мне уже попросту больно - в паху словно огроменный затянувшийся узел. Хватит с тебя подготовки, кофеман. Пальцы медленно назад… напоследок, не удержавшись, потянуть перед самым выходом, помассировать стенки, согнув фаланги… Послушный, словно шелковый, выгибается, подставляется. Ждет. Ждет такой сладкой для нас обоих кульминации. И слишком уж шумно за хлипкой запертой дверью. Гул голосов, свистки арбитра в ящике, даже фантомный, бесконечно далекий гул трибун - все подстегивает. Зажимаю его рот и, едва он успевает протестующе замычать, вхожу, придержав за худое бедро. Втискиваюсь, проталкиваюсь вперед. Стараюсь плавно, но выходит скорее рывками, и каждый, каждое движение моих бедер толкает его на столешницу. Все быстрее и быстрее, грубее, жестче, все еще сдерживаясь, все еще удерживая себя, все еще не… Уф, до конца! Замираю, одновременно с этим ощущая, как влажный язычок лижет мою ладонь; лижет, то и дело толкаясь вперед, прижимаясь губами, покусывая. Лихорадит. Колени сводит. Вперед! Одно движение, и внутри ящиков что-то звенит. Второе, третье, четвертое, десятое… Он просто скулит мне в ладонь; скулит, хватаясь за запястье, и меня коробит от боли, когда цепкие пальцы сжимаются аккурат вокруг свежей раны. Стискивают. И я тоже делаю больно в ответ. Размашистыми рывками, движением пальцев, которые вновь пробрались вперед, к его паху. Царапаю, сжимаю, тяну. Все вместе. Плывет… Чертов ободранный, некогда с резной ручкой навесной шкаф плывет перед глазами, смазывается, становится неясным пятном, и кисть горит сразу вся. Запястье, ладонь, пальцы. Сжимает зубами фаланги, втягивает их в рот, посасывает, обводит языком, и чувствую, как слюна тонкими нитками ложится на ожог, как становится мокрым его подбородок. Вперед, вперед, вперед… теперь зафиксировав, не позволяя двигаться, не выходя из него. Вперед, пока глотку не сожмет, а в желудке не разобьется люстра, пронзив тысячами осколков. Больно, мучительно, резко, хорошо, сладко… Еще рывок… Больше не в силах. Потому что чувствую, как, пульсируя, сокращается его член, как вязкая жидкость просачивается сквозь пальцы, как он медленно скатывается вниз, на пол. Отступаю назад, стягивая резинку. Завязываю и выкидываю тут же в мусорку, оборачиваюсь к парню. Тыльной стороной ладони вытирает выступившие слезы и убирает слюну с подбородка. - Может, все-таки кофе? *** Мне срочно нужно выпустить пар, снять стресс и как следует оторваться, чтобы не придушить кого-нибудь тут же, на месте, в зале суда. Ну, хотя бы вон того напыщенного секретаря с тремя подбородками или ту дамочку, дремлющую на скамейке слева. Бракоразводный процесс и раздел имущества - далеко не самые приятные вещи в моей жизни, и поэтому срочно нужно что-то… Что-то, что можно было бы положить на другую чашу весов. Что-то, что помогло бы мне забыть обо всем этом дерьме. Хотя бы на вечер. И да, я знаю, что буду делать. О нет, я не отправлюсь в любимый бар с целью склеить стареющую тусовщицу, которая верит, что еще очень даже ничего. Я не буду упиваться в совершенно негордом одиночестве. У меня «кофе». Дрянной, дешевый кофе, который воняет скорее желудями, нежели арабикой. Самый вкусный сейчас кофе.