И могу летать, ресницами порхая

У тебя глаза, словно бирюза. Резко по газам вдарим. Может быть и я — вкуса миндаля И могу летать, веками порхая. Хлопай ресницами и взлетай. Присниться не забывай… © Громкий в вечерней тишине стук в дверь заставил меня вздрогнуть от неожиданности, и зажатая в пальцах кисточка для туши прочертила толстую черную полосу аккурат под глазом. Впервые за несколько недель я собиралась в любимый ирландский паб послушать живую музыку и как раз села за макияж. В моей тесной студии дойти до двери заняло несколько секунд, но их хватило, чтобы подумать, как некстати сейчас визит кого-то из соседей с их жалобами или просьбами. А больше в мою дверь обычно никто не стучал. С немногочисленными друзьями, а скорее даже приятелями, я предпочитала встречаться где угодно, только не дома. Любовники в последнее время тоже как-то не заглядывали. — Привет! Хорошо, что ты дома! — судя по поднятой руке, Йен как раз собирался постучать ещё раз. Он один единственный из моих знакомых знал, где я живу. Но после того памятного визита, с которого и началась наша дружба, не бывал у меня. — Нужна помощь! — не дожидаясь приглашения Йен как ни в чем не бывало прошел в квартиру. Я всегда была рада видеть Йена. Самый тяжелый день становился лучше, стоило ему появиться в приемном покое нашей больницы. И я уж точно никогда не упускала случая где-то вместе посидеть вне работы. И то, как он нежданно нагрянул, могло бы стать лучшим сюрпризом. Но внезапная радость от этого смешивалась с легкой досадой, что мой долгожданный вечер в пабе похоже обломался. Пока я возилась с дверным замком, собралась с мыслями и глубокими вздохами пыталась унять участившийся пульс, Йен, почувствовав себя как дома, кинул рюкзак на мой старый диван и принялся в нем копаться. Когда я, наконец заперев дверь, подошла поближе, он протянул мне комок темной ткани. — Вот, тут это… — и, сложив брови домиком, неожиданно спросил. — А что с глазом? — Моргнула! Йен пару секунд обдумывал мой ответ, а потом, запрокинув голову и прижимая комок ткани в руке к животу, залился смехом. Я заворожено смотрела, как дергается кадык под тонкой кожей, покрытой короткими рыжими щетинками. А потом, очнувшись, натянуто захихикала, как будто бы в ответ на его заразительный смех. — Черт! — сказал Йен, отсмеявшись. — Ты собираешься куда-то? — он указывал на кровать в углу моей квартирки-студии, на которой была разложена приготовленная одежда и белье. — Я помешал? — скорее всего он смутился от того, что нагрянул не вовремя и без звонка, а вовсе не от вида моего гардероба. Но драматичный момент, когда Йен увидел мои кружевные трусы «на выход», заставил меня ещё пару раз фыркнуть от смеха. — В ирландский паб. Знаешь, тот, что возле Центральной станции? Йен отрицательно покачал головой. И я не удержалась от шутки о том, что Йеновы ирландские гены должны были его магнитом притянуть в это заведение. В ответ он поднял вверх средний палец, поднеся чуть ли не к моему носу, и я могла разглядеть мелкие красные цыпки на его крупных костяшках, перемешивающиеся с веснушками. Я растерялась на пару секунд, а затем набрала воздуха в легкие, силясь на ходу придумать какой-нибудь колкий ответ. Но Йен, не дожидаясь его, согнул сустав верхней фаланги. — Блин, Йен! Не делай так! — я легонько стукнула его по руке, отводя её в сторону от своего лица. Ладонь была холодной, несмотря на значительное потепление. — Мне каждый раз, блин, кажется, что ты палец сломал! — Мои мелкие тоже раньше пугались. Показывал им в детстве типа фокусы, — он всё ещё сжимал комок ткани. — Я тут это… Может быть, ты сможешь зашить? Темный комок оказался мягким, приятным на ощупь пуловером. На изрядно застиранной бирке всё ещё сохранилось название дорого бренда. — Ого! — Это подарок. Фиг бы я такое сам себе купил! Сто лет у меня уже. Я думал, он, сука, какой-то вечный. Йен вскользь упоминал, что у него в прошлом был богатый щедрый мужчина, но особо не распространялся, а я, понятное дело, не расспрашивала. Может, Йен вообще любил этот пуловер даже не из-за сентиментальных воспоминаний, а лишь как добротную практичную вещь, каких у него было не так уж и много. Было видно, что пуловер не новый, но кроме чуть обтрепавшихся ниток на манжетах и у горловины, он отлично сохранился. — Так сможешь? — Йен указал на дыру спереди, в которую я наверняка могла бы просунуть мизинец. Я увлекалась рукоделием — шила аутфиты для миниатюрных куколок, которые собирала. И мне польстило, что Йен помнит о моем этом хобби. Но тут же на смену пришла растерянность, моих скромных умений не хватало, чтобы штопать пуловер на видном месте. — На самом видном месте! Как же ты так? — Да пиздец глупо вышло! Зацепил молнией куртки. — Блин! Вряд ли у меня получится починить так, чтоб было незаметно… — Йен округлил глаза, сделавшись враз моложе. Смотрел на меня словно ребенок, не нашедший под ёлкой заказанного Санта Клаусу подарка, отчего сердце кольнуло грустью. Я совсем не могла не попытаться сделать для Йена это маленькое чудо. Но ещё больше хотелось растянуть время с ним самим. И черт уже с ним, с ирландским пабом. — Но что-нибудь мы придумаем… Прикинув и так, и этак, как бы незаметно заделать прореху, я предложила, что лучше всего добавить к ней ещё несколько, как на этих модных дизайнерских футболках с прорезями. — Какая клёвая! — Йен показывал найденное в сети фото, толкая меня для верности плечом. Мы устроились на диване, и он прижимался почти вплотную, заглядывая в экран макбука, который я держала на коленях. Холодок непрошеного волнения сбегал по позвоночнику. — Давай её! Прорези разной длины складывались в рисунок асимметричного черепа. Но брать сложный узор для первой пробы пера мы все же не решились. Выбрали попроще, просто несколько прорезей в творческом беспорядке, и сделали пометки на ткани кусочком мыла. Первый разрез, сделанный моими маникюрными ножницами, получился не совсем удачным. Хорошо ещё, что мы начали не с переда. — Может, оставим на следующий раз? А ты позаимствуешь на работе скальпель? — Ты хотела сказать «спиздишь»? — я улыбнулась, пожав плечами. — Если я уведу на работе скальпель, сотрудники пересрут, что я хочу вскрыться… О биполярке Йен рассказал уже довольно давно. Упомянул, как о чем-то пусть и важном, но очевидном, типа как о семье своей непутевой или о подростковом мелком воровстве. А я тогда испугалась. Он стал казаться таким хрупким, словно был фарфоровым, и могла его разбить неосторожным словом. На фейсбуке, в аккаунте, который Йен вел практически анонимно, даже без профильного фото, он попросил не слать ему плачущих смайликов под постами о собственной ненужности и бестолковости. А однажды прислал трогательную рассылку, мол, если нужна помощь или поддержка, не важно, насколько близко мы знакомы, у него достаточно эмоционального ресурса. И приписал, что это не мания. Скриншот до сих пор хранился у меня в телефоне. — Да мне и надо сегодня, — продолжал меж тем Йен, не дав мне никак отреагировать на «самоубийственную» шутку. — На вечеринку иду. Мы порылись в сети ещё, и наткнулись на идею с бокс-каттером, который я по привычке именовала японским ножом. У меня был такой в хозяйстве. Дальше я приноровилась натягивать ткань пуловера, а Йен накалив на плите нож, твердой рукой парамедика делал аккуратные точные прорезы, сосредоточенно сдвинув брови. То, что я нервно облизывала губы, поняла только тогда, когда увидела, как Йен безотчетно повторяет за мной. С неподдельным восторгом Йен хотел побыстрее примерить получивший новую жизнь пуловер. Он быстро, не расстегивая, стянул рубашку через голову вместе с нижней футболкой, на несколько долгих секунд оставшись с обнаженным торсом. Я зацепила взглядом зажавшую в лапах автомат птицу — она уже была мне знакома, однажды мы с Йеном хвастались друг другу татуировками, только мои почти все были на открытых частях тела. Сейчас же, хотя это и было совсем уж неприлично, я никак не могла перестать откровенно пялиться на покрытые веснушками кубики пресса. Завитки рыжих волос казались словно ярким язычком пламени над поясом низко сидящих джинс. Очевидно, что когда Йену подарили этот пуловер, он был стройнее. А сейчас он натягивался на его широких плечах, облегал торс, а через прорези проглядывала бледная молочная кожа, контрастируя с черной тканью. — Ну как? Норм вышло? — Да… — пришлось кашлянуть, голос меня подвел. — Круто! Йен водил рукой от груди вниз, разглаживая несуществующие складки, цепляя кончиками пальцев края прорезей. А потом, взглянув мне в лицо, прыснул от смеха. — Что? — выпалила я. Уже чувствовала, как бросает в жар, и надеялась только, что не сильно заметно, что я краснею. Наверняка Йен заметил мои пристальные недвусмысленные взгляды. Он с самого начала нашего знакомства знал о том, как нравится мне. Но у него выходило со мной дружить тепло и аккуратно, и мы оба словно не замечали того самого пресловутого слона в комнате. И оттого со временем слон стал маленьким, совсем игрушечным, каким-то необъяснимым образом сроднив нас. — Ничего… Просто выглядишь, как футболист,. — он провел ногтем большого пальца под нижним веком. — А, смою сейчас всё к черту! — этот оправданный повод спрятаться в ванной казался не таким уж плохим. — Дурацкая была идея! — Перекрась! В чем проблема то? — В моем возрасте нужно или уметь красить глаза как надо, или не красить вовсе, — чаще всего у меня был последний вариант, и мой макияж обычно составляли мейк-ап, пудра, немного румян и помада. — Давай накрашу! — А ты умеешь? — Ну я же гей! — Неа! Не канает! — я недоверчиво усмехнулась. — Ладно, — Йен прищурился. — Я когда-то подводил глаза чуть ли не каждый день. Танцевал в стрип-клубе… — О! — это неожиданное откровение заставило меня непроизвольно отвести взгляд и уставиться на домашние пушистые тапки-собачки. И я сразу же поняла, что зря. Но стоило мне снова на него взглянуть, и стало видно, как изменилось выражение его лица. Губы всё ещё кривились в недавней улыбке, а глаза, ставшие словно целлофановыми, бегали по комнате. Первым порывом было извиниться, но от этого стало бы только хуже. И говорить что-то вроде «я не осуждаю» тоже было совсем уж неуместно. Знал ли Йен, что кредит моей симпатии к нему был настолько велик, что я даже не знаю, что именно он ему необходимо совершить, чтоб заслужить моё осуждение? — Я боюсь таких мест, что ли… Нас с подругой однажды буквально заманили. Я тогда жила в Израиле меньше года. Подруге какой-то чувак пообещал работу, правда, он как-то иначе всё описывал, — на помощь пришла старая история, воспоминания о которой до сих пор отдавались отголосками тревоги. Я хотела как-то нормализировать прошлое Йена, мол, с каждым может случиться. — Представь, окраина города, пустырь, одноэтажный дом, похожий на детский кубик. Над дверью красной краской накарябано «Бар». Как только пришли, чувак этот куда-то свалил. Усадил нас за столик и велел заказывать всё, что захочется. Я даже не знаю, почему подруга меня позвала, вроде он не казался ей стрёмным. Но тут-то была рада, что не одна, — я тараторила всё быстрее, словно боясь опоздать, а Йен то и дело успевал кивать, глядя в никуда. — Там даже не было женского туалета. Нам разрешили зайти в туалет в гримерке. Девушки вели себя так, будто мы завтра начинаем, и это уже дело решенное. Пока я не спросила, не будет ли проблемой, что мне ещё только семнадцать. Тогда тот чувак очень быстро нарисовался, и увез нас восвояси… — Погодь… — проговорил он, обращаясь к моим тапкам-собачкам, потом резко вскинув взгляд, посмотрел мне в глаза. — То есть тебе было 17, и ты одна переехала в чужую страну? — Ну… Да. — Жесть вообще! Занятая своими переживаниями, я только сейчас осознала, что Йен доверился и поделился чем-то неприглядным и наверняка скрываемым от других. Даже чем-то гораздо более интимным, нежели биполярка. И тут я должна была сказать, что всё поняла и оценила это доверие. Но Йен, выслушав мой сбивчивый рассказ, элегантно срулил с темы о стрип-клубах, сфокусировавшись на моем самостоятельном переезде в Израиль в далекой юности. Хотя казалось, он должен был быть последним человеком, кого можно было удивить подобным. Пусть я и должна была сама заботиться о себе в чужой стране, сам Йен работал с девяти лет, чтобы помогать заботиться о своих домашних. И я уже было открыла рот, чтобы сказать ему об этом, но Йен, решив по-своему справиться с неловким моментом, спросил насчет подводки для глаз и прочего такого барахла. — В принципе, я всем умею, — Йен перебирал мои туши, подводки, карандаши, купленные когда-то, но использованные лишь по паре раз. У меня же было такое чувство, словно мы перевернули страницу, и замешательство понемногу отпускало. — Я ведь не покупал всю эту фигню. Таскал у других парней, что плохо лежало, — он выбрал то, что показалось ему самым подходящим, отодвинув остальное в сторону. С моим макияжем Йен справлялся на раз. Его движения были рутинными, видно, что многократно отработанными. От пальцев ощутимо тянуло табаком. Ноздри щекотал сухой запах с ноткой карамели, который я всегда чувствовала, стоило ему оказаться достаточно близко. Йен делал всё молча. Тот разговор был окончен, а другой начинать не хотелось. Пока я сидела, закаменев плечами и затаив дыхание, он стоял между моих разведенных коленей, нависая надо мной сверху, и, наклонившись к моему запрокинутому лицу, аккуратно орудовал кисточкой, глядя мне прямо в глаза и в то же время куда-то мимо. Я тем временем могла рассмотреть каждую веснушку на его лице и, не имея возможности моргнуть, расфокусировала взгляд, отчего веснушки расплылись перед глазами рыжими брызгами. Загоревшийся у меня внутри в начале вечера огонек разгорался снова. — Ну вот, почти, — Йен поддался чуть назад, и послюнил кончик большого пальца. — Закрой глаза. И хотя я знала, что произойдет, всё равно вздрогнула, стоило ему коснуться влажной подушечкой уголка глаза. Именно к этому мимолетному жесту я потом не раз возвращалась в воображении, вспоминая фантомное чувство прикосновения. Чисто из вежливости Йен подождал, пока я полностью соберусь, хотя по пути нам было только до станции метро. Обнялись на прощание тепло, словно извиняясь друг перед другом, что теперь нам в разные стороны. Я позволила себе не отпускать его несколько лишних секунд, обвив руками шею, и как бы невзначай забравшись под ворот пуловера кончиком пальца. В тот вечер мой любимый ирландский паб был веселее, чем обычно, и музыка звучала громче. И только когда я вернулась домой, увидела, что Йен, оказывается, оставил рубашку с футболкой, как и снял вместе скомканными, на подлокотнике моего дивана.