Пляж

      Дима сказал «будет весело» перед тем, как отошёл в начало салона душного автобуса с четырьмя чириками в руках — «угощаю». Вот уж хотелось в угощение получить проезд на пердящем автобусе в какие-то ебеня Канавинского района!       Диме шестнадцать. У него длинные волосы, спина колесом и поло в полосочку. А ещё кончилась школа, отзвенел последний звонок, медаль, вон, золотенькую выдали — такому-то еблану. Поступает, вон, в Лобач, на какую-то ебалу математическую — сам не помнит точно, что за специальность. Будет «хакером». Руслан с высоты своего второго курса смеётся — он-то точно физиком будет.       У Димы в рюкзаке звенят бутылки пива — и как у него паспорт не спрашивают? Такой ведь пиздюк! Ростом под два метра, худющий как тросточка, сутулый, и улыбается по-дебильному, прыскает смехом невпопад — чему-то своему. И носки с динозаврами.       Гаврилов возвращается с двумя билетиками к Русу, смотрит на них — или Руса? — внимательно-презрительно, и выдыхает насмешливо-разочарованно: «Несчастливые».       Ну и хуй бы с ними.       Халитов с секунду пялится в него, в шнобель этот, в пушок на щеках, и глаза отводит вправо, к двери автобуса. Там, за стеклом, мечется город, цветёт листва какая-то — в июле-то? — словом, всё бежит, и Руслану бы бежать. Но в ухо дует сильный ветер из окна автобуса, жарко невыносимо, Дима что-то пиздит, громыхая бутылками в рюкзаке. Бежать некуда и сил нет.       И откуда Дима вообще появился? Вопрос в никуда — Халитов не вспомнит даже под дулом пистолета. Не было у них волшебной первой встречи, Дима не светился божественным светом, не ронял учебники от столкновения в узком коридоре, затерявшись в мыслях. От Димы воняло пивом и чесночными сухариками — и это единственное, что шло на ум, когда он вспоминал, откуда в его жизни такое чудо ебучее.       Руслан не помнит.       Дима будто в комиксах — «бах!» — и уже тут, рядом с ним, в душном пазике опирается на поручень, говорит что-то своими губами розовыми. Как будто всегда был.       Халитов пялится ещё немного, поправляет очки и замечает смешок в глазах напротив. — Чё? — Да ничё. Вид у тя просто такой сурьёзный, как будто не купаться едешь. — прыскает смехом и козырёк поправляет.       Руслан прыскает тоже, ради приличия. Он и сам знает, что вид у него всегда не к месту как-то. А хули делать?       Дима вон тоже как-то не очень органично везде смотрится. Рус фотки с вручения медали видел — знает, о чем говорит. Диман там был ни к селу ни к городу, а если ещё вспомнить, как от него воняло пивом и сухариками при первой встрече, становится ещё смешнее. И удивительную историю о том, как Гаврилов полупьяный с матерью под руку в Кремль заходил, Халитов тоже слышал. Сущий бред, нарочно не придумаешь.       Дима выплёвывается из автобуса первым на какой-то разбитый тротуар посреди рассадника панелек разной степени хуёвости. Чуть издалека реет триколором, видимо, спорткомплекс. Хвалёного пляжа нигде нет.       Руслан не дуется, нет, ни секунды. Ему этот пляж нахуй не упал. Сейчас бы сидел себе дома, тоже, кстати, с удовольствием, и в ус не дул. Но Дима со своим шилом в жопе и предложением прогуляться был убедителен. Тем более, «кроме тебя никто не согласится» — уверенное и даже оскорбительное, сочеталось с «я никому не предлагал ещё». — Спокуха. Тут пройти буквально минут пять, — бормочет Гаврилов, поправляя лямки рюкзака и снова звеня бутылками. — Вода, конечно, не супер презентабельно выглядит, но нормальная.       Через буквально минут пять перед глазами действительно появляется озерцо с серо-жёлтым пляжиком, усыпанным «зонтиками» и лавочками. Песок, кстати, неожиданно пустовал. Ни тебе полотенец, ни снующих туда-сюда детишек, ни чужих покрывал, на которые наступаешь каждый раз, когда сам примоститься пытаешься.       А вода действительно странная — у берегов уходила в какие-то коричневые оттенки. Руслан только ещё раз уверил себя, что купаться сегодня не будет. — Заеби-и-ись, — потягивается Гаврилов, бросая на серый песок свои пожитки, — как короли будем!       Руслан очень внимательно следит за тем, как Дима скидывает кепку на песок; как тянет со спины своё поло на полтора, кажется, размера больше, кидает его куда-то под «зонтик», а затем прощается с шортами. Он аккуратно убирает передние пряди волос за уши, потягивается в последний раз. И лицо у него спокойное, расслабленное, чистое.       В Диминых движениях никогда ничего плавного не было, всё только порывами, резко, бешено. И только сейчас хоть что-то мелодичное в нём появилось, да настолько, что Руслан, блять, засмотрелся, хотя и остерегался такого расклада постоянно.       Но скоро лирический образ рушится. — Блять! Холодно — пиздец! — кричит, и всё равно прыгает в воду, шнобель свой зажимает, и гребёт в направлении другого берега.       А может, всё–таки, Димкина красота как раз и в этом? В движениях рваных, в матах через каждое слово, в спине колесом, в носках с динозаврами. Не всем же быть лиричными и томными, кому-то же нужно неловко смеяться с любой хуйни и шнобель свой почёсывать. И Руслан видел в этом красоты больше, чем в чём-либо другом.       Гаврилов плещется в воде, ныряет без стеснения и мыслей о том, что волосы высохнуть не успеют и он, скорее всего, простынет. Дима, вероятно, вообще никогда не думает — и в этом тоже его красота.       Руслан бы хотел, как он: не париться, не ебать себе и другим мозги своими заёбами, но точно бы не справился с этой ролью со своим взглядом виноватым и чёлкой на лице. Диме это будто бы шло. Дима на похуй рассекал улицы родного района в домашних тапках с Русовой сигаретой в зубах, скалился вместо смеха и говорил всю хуйню, что в голову приходила. От Димы неизменно воняло пивом, сухариками, свободой и молодостью.       Гаврилов плещется, пока не надоест, трижды заставляет Руса глянуть, как он до того берега доплывёт, и трижды фыркает «ой, блять», когда Руслан говорит, что идея — хуйня хуйнёй. — Вылезай, ты! — подзывает Рус, будто имя забыл, — Простынешь ещё, вода ж холодная.       Дима появляется на берегу уже через мгновение, выжимает волосы как получается, и снова оборачивается к озеру.       На влажной спине меж щуплых мышц красуются родинки. Вон, у правой лопатки целых три, на пояснице парочка, на плечи спускаются. Пошло, конечно, до омерзения — но на космос в негативе похоже. Руслан смотрит долго, гипнотизирует взглядом, пока Дима потягивается привычно и позёвывает, кажется. Родинки красиво двигаются, выстраиваются меж складок кожи, а потом возвращаются на места, будто этого танца секунду назад не было.       Халитов тряхнул головой. Ему девятнадцать — двадцать через полторы недели даже — и думать о чужой мокрой спине в родинках уже как минимум некультурно. — Сиги есть? — поворачивает только шею, чешет щёку в нелепом движении.       В ответ тянется пачка и жига. Руслану нечего сказать.       Диман закуривает, совсем не картинно, а по-пацански даже, и никакой элегантности нет в этом, но Руслан засматривается, как сигарета подожённая в тонких пальцах пляшет, как огонечёк сверкает на фоне полусерого неба и Диминой бледной кожи. Гаврилов, каждый раз затягиваясь, строит такое ебало комичное, но и посмеяться не выйдет — только полюбоваться.       Диман суёт сигарету в зубы и садится на корточки. — А чё ты, купаться не будешь? — выдаёт, пока что-то пальцем вычерчивает на песке.       На песке все пишут одинаково, но в движениях Димкиных было что-то особенное. Они были слишком уж резкими и дерганными, едва получалось что-то разобрать — будто специально шифровался, шпиён. То ли слова, то ли рисунки, а может и вовсе полосочки какие-то — Халитов со своим хуёвым зрением даже не лез.       Плечи у Димы не подрагивали, не краснели, но под сквозным ветерком самому Русу стало вдруг прохладно. Хотелось бы, конечно, обнять, пригреть как-нибудь, а может просто полотенцем накрыть и плечи потереть, но это уж слишком палевно.       На Диминых плечах оставались только редкие капельки, иногда пускающиеся в долгий путь по спине, по родинкам, по едва заметным мышцам. Надо же!       Халитов отрицательно мотает головой — ещё и прогоняет лишние мысли, — боромочет что-то похожее на «не-а». Дима кивает, вытаскивая бутылку пива из рюкзака, открывает ключами — слава богу, не глазом — и делает большой глоток.       Руслан смотрит заворожённо, как пшеничного цвета жидкость постепенно исчезает из стеклянной бутыли, смотрит на шнобель этот, на родинки на щеке, пытается взгляд голубых глаз поймать — и ловит, когда Диман опрокидывает в себя последние капли со дна. — Будешь? — указывает пустой бутылкой на рюкзак со второй тарой. Как-никак, джентельмен, и товарищу прихватил. — Не. Себе на завтра оставь. — Руслану ничего не остаётся, кроме как улыбнуться тепло-тепло и очки поправить.       Насмешил — «на завтра». Да этой бутылки уже на дороге обратно не станет, останется только звенящая скляночка и едва уловимый хмельной запах. Лишь бы в салоне не пролил.       Диман сам усмехается, смешная шутка. Но перешучивать не будет, сил особо нет. Лишь поднимается снова — заодно Халитов вспоминает, какой же он высокий — и тянется за поло в зелёную полосочку. На спине тут же появляются влажные пятна, но Дима и внимания не обращает — запрыгивает в шорты, наскоро отряхивает ноги от песка и лезет в кроссы, трижды развалившиеся и трижды заклеенные.       Руслан заворожённо пялится на пиздюка, что так легко накидывает кепку на макушку, козырёк поправляет и шнобель свой трёт — простыл, не иначе.       К р а с и в ы й.       «Вот уж, блять, угораздило» — думает Руслан, когда плетётся вслед за этой шпалой на остановку. — Надо сюда двадцать восьмого завалиться, а? — Народу уже тьма будет. К тому же, я с семьёй. — если ту пиздорезку, что сейчас происходит, можно назвать таким громким словом, конечно. — Пидора-а-ас. — насмешливо тянет Гаврилов, хотя сам третьего с родителями, это уже железно. — И даже меня не пригласишь?       Руслан прыскает сам, опережая Диму, что, видимо, серьёзно сейчас говорил и иронии не закладывал, а потому и не смеялся. Да Халитов бы его хоть на край света позвал, не то что в квартиру родительскую за столом жопу поотсиживать. — Ну, если съебаться получится, может и словимся. — пожимает плечами, поправляет очки. Вот бы съебаться получилось. — Те ж двадцатник, да, будет? — спрашивает Дима и уже сам считает, поправляя козырёк кепки. — Пиздец!       Да уж, лучше и не скажешь — пиздец. Особенно когда всё, о чём ты думать успеваешь — какие-то малолетние шпалы с Московского, будущие «хакеры». Один, точнее, вполне оригинальный экземпляр.       Дима бормочет что-то ещё в автобусе, усесться не может на драных сиденьях старого пазика, ноги длиннющие ему некуда девать. Теребит лямки рюкзака, рассказывает что-то пустяковое. Рус слушает вполуха — наблюдает.       У Димы ресницы вздымаются от каждого вздоха, волосы развеваются по сквознячку, глазищи внимательно рассматривают картинки в окне — уже знакомые, скоро выходить. И почти улыбается чему-то своему.       Руслан признается в следующий раз — сегодняшний день портить не хотелось.       Дима пожал руку и ткнулся куда-то в макушку Руса. От Димы воняло сухариками, пивом, сигаретами и, кажется, любовью.       А потом вышел на следующей.