***
— Мистер Тротл, вы осознаете, в чем вы обвиняетесь? Вы понимаете, насколько серьезна ваша вина? Все улики против вас. Голос адвоката лился ровным звуком, выделяя каждое слово в равной мере, словно акцент он хотел сделать на всех произносимых буквах одновременно. Седеющая голова, увитая пучками невнятного цвета волос, то и дело покачивалась в такт речи, и маленькие очки в тонкой оправе грозили сползти с изогнутого носа. Свои собственные Тротл давно где-то потерял и теперь с раздражением щурился на слишком ярком свету комнаты для допросов. — Мне нечего больше добавить, — повторил он в сотый раз за последние шесть часов непрерывной беседы. — Если вы ставите под сомнение мой честный ответ, проверьте записи с камер. Уверен, они все прояснят. Адвокат устало поднялся со стула и нервно прошелся от стены до стены, ослабляя блеклый галстук на шее. Сколько раз этот мужчина выходил покурить и взять дешево пахнущий, разбавленный кофе в автомате полицейского участка? Кажется, даже собственные легкие Тротла напрочь пропитались этим едким душком сигарет и дурного пойла. Что уж говорить о шерсти! Горло саднило от жажды, и он мог бы попросить воды. Но откровенно, в этом не было нужды. В этом не было никакого смысла. Тело все еще посылало сигналы в мозг о том, что функционировало и требовало к себе минимального внимания. Но Тротл пресекал этот нейронный поток, сконцентрировавшись лишь на допросе. — Боюсь, ничего не выйдет, — наконец, произнес адвокат, приостанавливаясь напротив пустого серого стола. — Именно в той части холла, где было совершено вооруженное нападение на людей, у нас выявилась слепая зона. Нет никаких записей. И вы же понимаете, как это выглядит для следствия? Как преднамеренно выбранная точка для преступления. Так что всю хронологию трагедии мы можем восстановить лишь по показаниям очевидцев. Ну и по вашему, мистер Тротл, детальному и честному рассказу. А вы все упрямитесь! Тротл сделал долгий медленный выдох и откинулся на жесткую спинку стула, тут же впившуюся в спину острым ребром. Пустой, бессмысленный диалог. Зачитывание статей уголовного кодекса, объяснение правил ведения следствия, повторение хронологии трагедии под разными углами и разными словами, сотни однотипных вопросов. Тротл понимал, чего от него хотят — взятия всей вины на себя. За все смерти, что случились на его глазах за каких-то коротких семь земных минут у дверей в темный, пахнущий попкорном зал, где уже начинали крутить рекламу перед вечерним сеансом. Его ничто не удивляло. Полиции было куда удобнее навесить все преступления на инопланетянина с далекого Марса, которому с такой неохотой однажды выдали разрешающие документы — впервые в истории штатов. Чужих и непохожих на себя не любили нигде — во все времена и на всех планетах. На чужих всегда проще свалить собственные грехи. — Мой честный ответ останется неизменным, — твердо ответил Тротл, глядя на адвоката прямо и непоколебимо. — Лысый мужчина ворвался вооруженным в холл кинотеатра, открыл беспорядочный огонь по всем, кого видел вокруг, выкрикивал угрозы и непристойности. Я зашел к нему со спины, взял в захват, собирался выбить из руки оружие и обездвижить. Но он оказался весьма подготовленным. Может, бывшим военным. Он умел и драться, и обращаться с пистолетом. Поэтому успел выпустить остатки обоймы в находившихся рядом. Кажется, их было двое. Старик и та девушка, о которой я говорил. У пояса у него был второй пистолет, поэтому я и принял такое решение. Готов отвечать перед судом. Но вроде у вас это называется самообороной. — Мистер Тротл, — укоризненно отчеканил адвокат, на удивление перестав покачивать головой, — вы свернули ему шею. — Я в курсе, — кивнул марсианин и неуклюже пожал плечами, одно из которых было залеплено бинтовой повязкой поверх палевой шкуры. — Вы бы предпочли, чтобы он вырвался и продолжил расстреливать мирных жителей? Адвокат на мгновение замер, раздраженно жуя сухими, почти бескровными губами, а потом выругался и направился прочь из комнаты для допросов. Дверь за ним еще не успела закрыться, как в нее прошмыгнула Бетти. Встревоженная, растрепанная, торопливая. Тротл поднял на нее утомленные глаза, и руки невольно дернулись в попытке прикоснуться, обнять, прижать к себе. Но наручники крепко удерживали их по разные стороны небольшого стола, не давая ни подняться, ни опереться локтями, ни сменить неудобную позу. И он с досадой зашипел. Он опять ничего не мог сделать! Бетти сама скользнула прямо к нему и обхватила за шею, притягивая его мохнатую голову к своей груди. Тротл благодарно прильнул, впитывая каждой клеточкой эти желанные мгновения и заставляя уши слушать ее горячий шепот. — Держись, Тротл, родной! Это все пустое. Ты же знаешь, что ты поступил правильно. Любой нормальный мужчина должен был заступиться за невинных. А преступник не заслуживал жизни! Ты спас очень многих, ты же знаешь это! Стой на своем, они обязательно тебе поверят! — Но как же… — пробормотал было Тротл, с усилием вдыхая ее такой знакомый аромат хлебной корочки напополам с ромашками, но Бетти его прервала, накрыв его губы маленькой бледной ладонью. — Я с тобой, я рядом. Я во всем тебя поддержу. Ни за что не сдавайся! Я хочу, чтобы ты был свободен, чтобы ты жил! — Как? — только и спросил Тротл, прикрывая глаза и впервые впуская в сознание этот простой и давящий на легкие вопрос. — Как теперь жить? Бетти обхватила его голову руками, покрывая поспешными поцелуями мохнатую макушку, уши, виски, горящие от напряжения красные антенны, и прошептала: — Мы со всем справимся! Верь мне, родной, просто верь! Как я верю в тебя.***
Восемь долгих земных суток — пустых, бессмысленных, ненужных. Восемь многочасовых выматывающих допросов. Тонны произнесенных слов, вопросов, угроз, уловок. Тротл наблюдал за их бесконечным круговоротом и мог поклясться, что все приставленные к нему следователи и адвокаты могли бы стать отличными ораторами, искусными вершителями истории, вертящими фактами словно ловкие жонглеры. Теперь он не сомневался в том, что им дан четкий и ясный приказ — выбить из него признание любой ценой. Повесить все убийства того вечера на пришлого звероподобного марсианина и закрыть неприятное дело, выписав парочку премий для начальства. Он раз за разом повторял свой неизменный рассказ о произошедшем в те роковые минуты, но его будто не слышали и снова задавали те же вопросы из разных букв и слов. Тротл не помнил, сколько раз за эти дни ему подавали стакан воды. Кажется, только утром с безвкусной порцией тюремной еды, которую ему просовывали сквозь маленькое оконце железной двери. А там, в густо и терпко прокуренной серой комнате для допросов — лишь жажда, усталость, неподвижная поза с прикованными к столу запястьями, на которых все отчетливее проглядывали красные, истертые проплешины на шерсти. Они думали сломать его. Глупцы. Наивные земные люди. Они — сытые, разморенные комфортной жизнью достатка и потребления — не проходили жестокую войну на Марсе. Не сражались за жизнь и будущее целой планеты. Не умели управлять своим телом и его потребностями, когда ты день за днем можешь только сражаться, забывая о сне, еде, отдыхе и своем имени. Все эти долгие допросы мало теперь занимали Тротла, стоило ему понять цель землян. Его удивляло только то, что до сих пор они не перешли к более действенным методам, нежели словесные па. Бетти очень сильно ошиблась. Оправдывать его никто уже не будет. Следователи, словно голодные ищейки, вынюхивали любую лазейку, чтобы представить суду доказательства желанного ими исхода. Где вы жили последние несколько лет? Почему не меняли штат с тех пор, как перебрались на Землю с Марса? Чем вы зарабатывали? Что позволяло вам столь педантично оплачивать счета аренды жилья и налоги на движимое имущество? Почему под ваш мотоцикл вы так и не приобрели гараж, а снимали место на крытой парковке? Как часто вы заказывали еду на дом? Куда дели ваше марсианское оружие после того, как вам было предписано незамедлительно избавиться от него? Как часто вы связывались с сородичами на Марсе все это время? Почему за этот год вы пять раз посетили кинотеатр, а в прошлом году ни разу? Как вы справлялись с задачей перешивки человеческих штанов и джинсов под марсианский хвост? Вы когда-нибудь сталкивались с дискриминацией, угрозами или нетолерантным отношением к себе? Как вы относитесь к афроамериканцам? У вас были сексуальные связи с мужчинами? А с земными? Бетти. Элизабет. Мисс Томпсон. Как давно вы знакомы? Что заставило вас впервые прийти в банк, где она работала в тот момент операционистом? Почему через три месяца вы закрыли там счет и перевели средства в другой банк? Как часто вы виделись, не находясь в близких отношениях? За что вам был выписан единственный штраф на 95-м шоссе близ Чикаго после того, как вы начали встречаться? Что побудило вас вступить с ней в интимную связь спустя полгода знакомства? Почему вы ни разу не обращались в медучреждение для стандартного осмотра? Вы уверены, что не представляете инфекционной опасности для землян? В связи с чем вы оплачивали счета за три визита Элизабет Томпсон в частную клинику, специализирующуюся на женском здоровье? Почему в день преступления вы решили пойти с Элизабет в этот кинотеатр? Кто выбирал картину для просмотра? Случались ли у вас ссоры, недопонимания, разногласия? Хотели ли вы когда-нибудь прервать с ней отношения? Задумывались ли вы о законном браке? Каковы ваши религиозные верования? Почему в тот день Элизабет надела праздничный наряд, в котором была замечена на дне рождении подруги год назад? Что вы собирались отмечать позже? Зачем ей было наряжаться для простого похода в кино? С каким оружием вы умеете обращаться? Насколько легко вас разозлить? Поток слов гудел в голове назойливым пчелиным роем даже тогда, когда Тротла приводили назад в камеру глубокой ночью, и железная дверь захлопывалась за ним с громким лязгом. Он падал на койку, расправляя затекшие ноги и ноющую спину, и ждал, пока из дальнего угла камеры к нему не выпорхнет Бетти, чтобы с трепетом прильнуть к нему и остудить горящее тело. Мозг не желал проваливаться в спасительный и такой нужный сон, пока она могла быть рядом. Он сопротивлялся, оттягивал неизбежный момент небытия, нежил и лелеял эти краткие минуты. Тротл прижимал к себе Бетти и слушал ее уверенный, нежный шепот, втягивая в заполненные чужим дымом легкие ее девичий земной аромат. Она бормотала тихо, тепло, настойчиво, преданно. Молила держаться и ни за что не сдаваться. Не уступать, не поддаваться на шантаж, не сознаваться в том, чего он не делал. Тротл слушал и на все кивал, только бы она не тревожилась, не переживала за него. И лишь однажды, удрученно поцеловав ее в висок потрескавшимися от жажды губами, он серьезно спросил: — Что же мне сделать, чтобы тебя отпустили? Чтобы тебя не держали в этой камере со мной? Но Бетти почему-то умолкла и горестно вздохнула, нежно ероша его спутанный палевый загривок. А потом едва слышно, почти одним дыханием запела любимую детскую песенку, под которую Тротл невольно вырубился.***
Запястья нещадно ломило от выдирающих их наручников. Пальцы все еще цеплялись за нагретую цепь, к которой они были пристегнуты, чтобы удержаться на ногах. Но уже было как-то все равно. Натренированное в боях тело долго не подводило и стойко стерпело все отработанные удары, что пришлись на самые важные органы. Удары, не оставляющие ни синяков, ни кровотечений, ни рваных ссадин. Лишь долгую ноющую боль, заставляющую соглашаться на все. И только уверенный голос Бетти в его голове не позволял ему сдаваться. — Ты же понимаешь, что мы добьемся своего? Просто подпиши бумаги, и все закончится. Мы тебя отпустим домой. Хочешь домой, марсианин? — Нет. Удар в солнечное сплетение. «Держись, Тротл!» — Тебе разрешили жить на Земле, тебе выдали документы, тебя приняли! Так ты отплачиваешь за наше гостеприимство? Здесь нужно жить по нашим правилам! — Нет. Удар по животу. «Не отступай, Тротл!» — Ты голыми руками свернул шею человеку! Мы же могли его засудить за расстрел двенадцати человек и покарать как террориста! А кого теперь нам карать, если не тебя? — Нет. Удар по почкам. «Я рядом, Тротл!» — Родители той девки все равно подадут на тебя в суд. И тебе в легкую припишут еще и насилие. Пара «нужных» свидетельств соседей, и тебе замаячит тридцатник заключения. — Нет. Удар между ног. «Ты сильный, Тротл!» — Просто подпиши, гребаный упрямый марсианин! Потому что тебе теперь по любому не жить. Отсюда ты уже никогда не выйдешь! — Нет… Черная пелена… Голоса сменялись, вопросы оставались неизменными. Ему давали передышку. И даже окатывали холодной водой, наивно полагая, что этим вернут ему истраченные силы и способность трезво мыслить. Земные глупцы. Весь этот дешевый спектакль, возня, куцый набор ударов, на которые они были способны, — все это походило на дилетантские танцы шаманов. Они не проходили вражеский плен, они не знали, что такое настоящие пытки. Никто из них не догадывался, что Тротл вполне был способен существовать отдельно от своего тела. Не пускать в сознание его сигналы. Даже если они кричали о непоправимом уроне. Не добившись ничего, его оставили в камере для допросов еще на сутки, отстегнув скованные запястья от цепи и позволив лежать на грязном холодном полу. И впустили к нему Бетти. Может быть, думали, что его сломит хотя бы это. Но они не знали, что именно она оставалась для него источником сил и крепости духа, потому что не сомневалась, не жалела, не сдавалась ни на миг. Тротл уже не понимал, зачем она поддерживает его, ведь все яснее проявлялся неминуемый исход этой истории. Его мучители вовсе не шутили. Ему действительно уже не выйти отсюда. После того, какими методами они выбивали из него признание, они ни за что не отпустят его. Потому что в стране свободы слова они до исступления боялись именно ее. Но Бетти, едва переступив порог темной камеры, бросилась к Тротлу и, не смея прикоснуться к избитому телу, пролежала рядом до следующего утра, то шепча ему слова поддержки и любви, когда он был в сознании, то тихо согревая его своим дыханием, когда он проваливался в забытье. Несмотря на тусклый свет лампы, которую не выключали, и просевшее без очков зрение, Тротл отчетливо видел ее черты. Он смотрел на нее, пока мог, любовался, впитывал все то, чего скоро будет лишен. Изящная хрупкая фигурка, которая так привлекла его впервые еще там — в светлом помещении пахнущего бумагой и кондиционером банка Чикаго. В строгих синих брюках, белой облегающей блузке и небрежно повязанном на шее фирменным шарфиком. Как же контрастировала ее хрупкость с внутренней храбростью и решимостью, когда она смело отшивала уличных приставал, не дожидаясь помощи, сама вкручивала в ванной новый смеситель, вовремя нажимала на тревожную кнопку в тот единственный раз, когда в банк ворвались грабители. Смотрел на ее большие светло-карие, почти медовые глаза, которые всегда едва заметно улыбались, даже если она хмурилась или сердилась. С искренней непосредственностью разглядывали его чуждую, неземную внешность и радостно щурились, когда он загадочно шевелил красными антенками на макушке, чем почему-то приводил ее в восторг. Смотрел на ее бледные гладкие ладони, что сейчас оглаживали воздух вокруг него, боясь задеть, причинить боль, но отчаянно желали излечить, облегчить его страдания. Ладони, которые так часто сжимали теннисную ракетку и решительно отсылали желтый мяч соперникам за сетку. Он любил наблюдать за ее игрой и наслаждался каждым отточенным движением ее рук и ног на корте под хлесткий гул прочно натянутых струн. Смотрел на ее алые губы — такие земные, такие не похожие на марсианские: мягкие, податливые, вышептывающие теперь слова словно молитвы. Завораживающие, манящие, дарующие глоток бессмысленной надежды. Те, что он впервые целовал в самом неподходящем месте — прямо на улице, среди прохожих, под мокрым январским снегом, что обрушился тогда внезапным циклоном на Чикаго и застал их одетыми совсем не по погоде. Губы, которые так мягко и с придыханием выговаривали его марсианское имя. Которые искренне умели признавать свою неправоту. И разжигали его тело самозабвенными ласками. Которых уже никогда не будет. Тротл смотрел на Бетти и улыбался, собирая на это все свои силы.***
Приговор ему озвучили прямо там же. В камере для особых допросов. Произнеся его между строк ничего не значащего сообщения. Так и не освободив его и вновь зачем-то пристегивая к ослабленной на этот раз цепи. Видимо, все подходило к концу. Потому что никакого суда не состоится, хоть он и был формально назначен на следующее утро. Тротл так и не взял на себя вину за двенадцать убийств. И теперь, после всего, что с ним делали в этих спрятанных от мира застенках, выход оставался лишь один. Что ж. Он все понял. Интересно, какой именно метод они выберут? Из камеры вышли все, кроме какого-то худощавого мужчины в строгом костюме. Бетти увели первой. Последнее, что она шепнула ему на ухо, было ласковое и нежное: «Осталось недолго. Продержись. Я всегда с тобой. Жду тебя, родной!» Ноги едва слушались, но Тротл не хотел показывать свою слабость. Даже сейчас. Дыхание с трудом вырывалось из груди, перед взором клубилась муть. Защелкнутые наручниками руки, кажется, саднило, но он уже давно ничего не чувствовал. Когда к нему бесстрастно приблизился молчаливый мужчина с блеснувшим в ладони тонким ланцетом, он засомневался, что тот полоснет его по сонной артерии. Конечно, нет. Они инсценируют самоубийство в тюрьме каким-нибудь банальным земным способом. Например, да, по венам на запястьях. Поэтому руки и не были вздернуты на этот раз. Порезов он не ощутил. Лишь когда теплая кровь побежала медленными струйками по ладоням, пальцам, закапала по ногам, Тротл облегченно вздохнул. Скоро все действительно закончится. Мужчина отошел и присел на заранее приготовленный стул. Дождется его смерти, чтобы наверняка. Это правильно. Осечек в таком деле быть не должно. Если подчищать за собой следы, то тщательно. Умирать было не жалко. К чему досадовать, сожалеть, сердиться, если бороться с неизбежным он был уже не в состоянии. Пожил свое и ладно. Все что мог — сделал. Совесть чиста. Только вот Бетти не уберег. Простит ли? Помнит ли? Дождется ли? Впрочем, и эти вопросы истончались, таяли, рассыпались на буквы и крупинки, опадая звездной пылью на пол и расцвечивая легким золотом темную алую кровь, что расползалась ленивыми змеями от его неловко подкосившихся ног. Пожалуй, нет больше смысла пытаться на них устоять. Тело постепенно угасало, опустошалось, наполнялось мороком и тяжестью, иссыхающими ударами сердца, изгоняющего прочь последние глотки горячей жизни. Тьма окутывала сознание плотно, уверенно, долго. Отключались и обрывались все связи с телом, ощущениями, окружающим миром. Звуки застыли на последнем хриплом выдохе и схлопнулись в долгожданную и мягкую тишину, что приняла его благодушно, исцеляюще, нежно. И лишь дух, витающий в бесконечности, все еще ясно осознавал, что «Я» продолжало где-то жить. Но где-то очень, очень далеко. Покой и легкость. Успокоение и вечность. Жизнь после смерти. Тротл. Тротл! Тротл!!! Сознание вмиг взорвалось мириадами красок, звуков, пространств, голосов и движений. Тротл рефлекторно распахнул глаза и увидел вокруг себя невероятный калейдоскоп крутящегося мира. Он с удивлением заозирался по сторонам в поисках понятных ему форм и предметов, но ничего не мог различить в этом хаосе и мельтешении. Он опустил взгляд на себя и с удивлением обнаружил собственное привычное тело. Крепкое, целое, здоровое. Каким он помнил его до войны. Гладкая рыжая шерсть блестела и лоснилась в мягком красочном свете, что крутился возле него без устали. Руки и ноги вновь обрели силу и послушность. Уши легко улавливали всю мешанину звуков. И даже запахи без труда и вдохов затекали в нос, распадаясь на приятные ненавязчивые фракции. А вот сердца своего он не слышал. Неужели здесь оно больше было не нужно? Тротл! Тротл!!! Знакомый голос с трудом прорывался через какофонию и отчаянно звал куда-то дальше, сквозь плотную взвесь бесформенных фрагментов. Он с усилием оттолкнулся от поверхности, на которой стоял, и пошел на звук, стараясь не отвлекаться ни на что постороннее. Тротл!!! Ощущение времени совсем подводило, и сколько он продирался вперед, он не ведал. Только знал, что нужно идти. И не останавливаться. Тротл!!! Уже совсем рядом. Уже хаос красок поблек, опал, отступил, сменяясь спокойным и вязким туманом, подсвеченным сияющими лучами далекого светила. Стало значительно тише, спокойнее, понятнее. Он узнал этот голос, что звал его к себе. — Тротл! Он шагнул из тумана на свет. И оказался прямо перед ней. Перед девушкой в ярко-желтом летнем платье, которое теперь не было обезображено дырой от пули на груди и растекшейся кровью. Она улыбалась такой знакомой и родной улыбкой и протягивала ему обе руки. — Я ждала тебя, Тротл, — мягко произнесла она. — Я знала, что ты справишься. Он сжал ее ладони в своих и притянул к себе, с облегчением зарываясь в невесомые распущенные волосы и вбирая в себя аромат земного хлеба и цветов с белыми лепестками. Вокруг больше не было привычного мира. Их окружал тот мир, которого он пока еще не знал. Но главное, что он ее нашел. Что она дождалась и за все его простила. — Спасибо, милая моя Бетти. Спасибо, что встретила меня здесь. В этой новой жизни.