Невесомость

Безлюдный клуб не выглядит безжизненным: шумят какие-то приборы, бликуют на свету стеклянные бока бутылок, слабо веет прохладой от кондиционера, в нос забивается навязчивый запах лимона — призрак недавней уборки. Дима внимательно оглядывает не такое уж маленькое помещение, которое по вечерам утрачивает свои размеры, сжимается, словно чьё-то напряжённое горло. Сейчас он не чувствует себя здесь белой вороной, но и «здесь» он не чувствует тоже. Тихий цокот каблуков раздаётся подобно колокольному набату, прерывая досужие размышления. Дима оборачивается к Валику (потому что кто ещё это может быть, кроме него) с тёплой приветственной улыбкой, всегда появляющейся у него против воли, и замирает не в силах сказать и слова. Валик лукаво щурит глаза и склоняет голову к плечу. — Привет, — здоровается он, подходя ближе и наклоняясь для приветственного поцелуя. Дима задирает голову (Валик и так выше его на добрых десять сантиметров, а на каблуках и того больше) и на несколько секунд обрезает вокруг себя реальность, оставляя лишь небольшой кусочек пространства-времени для них двоих. — Привет, — отвечает он, когда они отстраняются друг от друга. Валик фыркает: Дима знает, что его забавляет их привычка сначала бросаться друг к другу, а уж потом здороваться, словно в нелепой попытке забрать себе несколько лишних секунд, словно время играет против них. Хотя с Диминой работой это не так уж и далеко от истины. — Выглядишь здорово, — замечает Дима и шумно сглатывает: в горле словно ветер Сахары гуляет. Валик поводит плечами, отчего расстёгнутая рубашка чуть присползает вниз, обнажая чёрные завитки татуировки, изученной Димой «от и до». Он тянет руку, чтобы стащить чужой рукав ещё ниже, коснуться открывшегося защитного круга губами, обвести языком выходящую из него линию. — Пойдём, — говорит Валик, уклоняясь и улыбаясь как демон-искуситель. «Не торопись. Сегодня нам никто и ничто не помешает», — слышит Дима и послушно следует за Валиком к местному подобию сцены, на котором возвышается пилон. Без специальной подсветки он выглядит даже лучше: никакой пошлости, лишь холодный металлический блеск. Валик оборачивается и протягивает Диме телефон. — Не хочу музыкальный центр подключать, — слегка встряхивает головой, отчего собранные в пучок волосы забавно колышутся. Дима кивает и привстаёт на цыпочки, чтобы щекотно ткнуться губами в щёку. Валик в ответ трётся носом о нос и нажимает «пуск» на плеере. Отворачивается и идёт к сцене с той грацией, которая пробуждается у него лишь во время танцев с минимальной дистанцией. Рубашка падает под ноги первым снегом, оставляя на виду напряжённые мышцы спины и сложный геометрический узор, выплетающийся из разрозненных линий. Музыка не торопится, давая накопить напряжение, так же делает и Валик. Разворачивается с первыми тактами ударных. Поднимает согнутую ногу всё выше и выше, распрямляет, меняет положение корпуса — чётко и завершённо, словно часовой механизм, по одному движению на удар. Убыстряется со вступлением других инструментов, движется более слитно, опускается на колени, перекатывается, отмеряя облачёнными в облегающие чёрные лосины ногами прямые углы, поднимается, перетекая в подобии ласточки, опускается на землю, в пару быстрых шагов оказывается у пилона, хватается за него и начинает раскручиваться, стоит лишь зазвучать словам. Сначала это просто вращение, напоминающее диковинный аттракцион, после Валик приникает ближе, оплетает своим телом, словно Иисус на коленях Мадонны Микеланджело, движется медленнее, как вязнущее в вечности искусство. Приземляется почти невесомо, что кажется ещё более невозможным из-за каблуков. Делает буквально пару вдохов (Дима видит, как ходит грудная клетка) и снова бросает себя вверх. Зависает вниз головой, выпрямляет и разводит ноги, переворачивается, перехватываясь руками и перенося себя по диковинной траектории, отдалённо напоминающей то, как пробивается к солнцу росток. «Распустившись», Валик замирает, застывает в невесомости. Опускается вместе со вновь появившимся голосом и идёт в сторону Димы уже своим привычным шагом. — Пока всё, я не очень много… — начинает он и замолкает на полуслове, когда тянут вниз и впиваются жадным поцелуем, призванным заменить всё то, что только пережил Дима за эти полторы минуты. Маленькую вечность, маленькую смерть. И бесконечно огромную благоговейную любовь. — Ты потрясающий, — выдыхает Дима, пытаясь хоть как-то подобрать слова. — Мы, — поправляет Валик, ласково зарываясь в чужие волосы.