***
После подзатянувшейся медитации на кофе Ванька решил не наглеть и вернуться в лабораторию. Там он застал усатого мужичка в пафосных очках, похожего на раздобревшего Якубовича, — они с Таней, похоже, пытались приладить к её ноуту злополучный диск. Заметив их через стекло, Ванька сорвался на бег и влетел в лабораторию с воплями: — Эй! Эй! Подождите! Там с этим диском лажа какая-то! От него в башке гудит и мозги переворачивает. Там, похоже, вторая дорожка наложена — и она очень мутная, — пояснил он, чуть успокоившись. Рогозина, стоявшая за спиной мужичка, покачала головой. — Иван! Последи за лексикой, — укоризненно напомнила она. — Это Пётр Олегович, директор института исследования мозга. «Якубович» только усмехнулся в свои модные подкрученные усишки. — Не волнуйтесь, молодой человек, — размеренно прогудел он, — мне уже доводилось встречать разного рода артефакты. Сейчас во всём потихоньку разберёмся. Ванька оглядел его с подозрением. Он всё же не уверился в том, что крутого профессора через пять минут не растащит, но спорить со светилом не намеревался, пока его лично не припахали опять слушать адскую мелодию. Однако директор заумного института оказался крепким мужичком. Действительно не выказывал никаких признаков прихода, что-то деловито бурчал себе под нос и уверенно тыкал в анализирующую программку, так что Ванька даже проникся к нему уважением. Бурная же молодость была у этого чувака, если его даже такое дерьмо не берёт! — В общем, как вы вполне разумно предполагали, — заключил он наконец, мудро блестя оправой дорогущих очков, — здесь две аудиодорожки, и на второй из них зашифровано послание к самоуничтожению. Сделать такую запись может только большой эксперт в области психолингвистики и НЛП. Саентология какая-то! Ванька никогда не верил в то, что человека можно запрограммировать, да ещё вот так просто. Для него это всё оставалось выдумками дешёвых псевдофантастических романов. Впрочем, в компах он всегда шарил чуть лучше, чем в людях. Может это и правда — только какая-то неприятная. Остаток дня Ванька приходил в себя — и надеялся, что встреча с Майским не состоится. Вдруг найдутся новые улики, вдруг из прокуратуры позвонят с новым делом, вдруг обнаружатся другие зацепки — но нет, к восьми часам работа закончилась. Последнее дело Рогозина велела передавать в суд. Чуть ли не первый раз в жизни — и так не вовремя! Ванька даже за лоб себя потрогал — а вдруг горячий, надо ехать домой, простуду лечить. Но и тут не повезло. Дурацкий вытребованный ужин не имел ничего другого, кроме как состояться. Ванька нога за ногу плетётся к гаражам как приговорённый. Последняя живая клетка в мозгу вопит, что идея дурацкая, но сил сопротивляться нет. Слишком долго он прятал в подсознании желание побыть с Серёжей. Чушь, конечно. Это всего лишь дурацкое обещание, о котором Серёга сам уже трижды пожалел. Это безуспешная попытка наладить дружеские отношения с коллегой. А в таких отношениях нет места судорожным вздохам, долгим взглядам и потным ладоням — всему, в чём Ваня Тихонов по-настоящему эксперт. Серёге нахрен не нужны такие проявления «дружбы» — так и запиши, Ванечка, так и забей себе на запястье. И держи, сука, лицо, что бы ни случилось. И конечно, Ванька не справляется. С самой первой секунды, дебил эдакий, не справляется, когда видит заведённый чёрный байк и Серёгу, качающего на руке единственный шлем. — Ну где ты ходишь? Запрыгивай, — велит он, сверкая улыбкой, и у Вани тянет в груди. Зудит от нереальности происходящего. Будто он заблудился в наркоманском сне и не может выбраться. Да и чёрт бы с ним. Ванька вытирает руки о джинсы и берёт у Майского шлем. — А почему ты на мотике? Ноябрь же, — почти шепчет он. В горле пересохло, и слова даются с трудом. — Не бойся, — расслабленно дёргает плечом Серёга. — Через пару недель на тачку пересяду. Ты держись только крепче. Ванька готов держаться так, как если бы от этого зависела его жизнь. И Серёгины сто шестьдесят кэмэ в час тут ни при чём. Майский останавливается у бордюра ярко освещённой улицы и подаёт руку, чтобы Ванька слез. Он, конечно, всё равно запинается, но умудряется не шлёпнуться в придорожную грязь. — А где мы? — запоздало спрашивает он. — Увидишь, — вкрадчиво отвечает Сергей. Ему приходится наклониться, чтобы ответить негромко, и кожаная куртка со скрипом натягивается на могучих плечах. Они заходят в… бар, кажется, — футбол на огромной плазме, полутёмные альковы с грубыми деревянными стульями, меню с кучей названий жареного мяса. К таким местам Ванька не привык — он словно попал в чужой мир, мир Серёги Майского, к которому сам не принадлежит. Он пробует горячий стейк и горькое пиво, он сжимает пальцами необработанный бревенчатый край стола, чтобы ощутить хоть какую-то реальность, — и тонет в серых глазах напротив. — Ты извини, — кается Ванька, чувствуя, что должен попросить прощения за обед. Он успел выпить всего несколько глотков, но на почти пустой желудок они ложатся пьянящей тяжестью. — Не знаю, что на меня нашло сегодня. Просто послушал этот диск, а потом всё как в тумане… — Не парься, — тут же отвечает Серёга. А что он ещё мог сказать? Конечно, не парься, Ванечка, все ведь сходят с ума по своим коллегам, а потом выносят им мозги, напрашиваясь на халявный ужин. Можешь поедать меня глазами, всё нормально. Так? Но нет, ничего такого Майский, конечно, не говорит — это ведь реальность, а не больная Ванькина фантазия. — Со всеми бывает, — великодушно прибавляет Серёга. — Ты ещё неплохо держался. — О чём ты? — Я вообще почти вырубился, — как ни в чём не бывало признаётся Серёга. И легко, беззаботно смеётся. Ванька прикусывает губу и поспешно переводит взгляд в тарелку, не в силах смотреть на эту улыбку. — Просто чуть сидя не уснул. Ощущение стрёмное, как молотком по мозгам. — А, ну это серьёзно. Тебе мозги надо беречь, это невосполняемый ресурс, — не удерживается от язвы Ванька. — Зато если мне мозги вышибут — я всё ещё сильный! А ты? — парирует Серёга. — А я — красивый! — уверенно заявляет Ванька, выставляя локти на стол. Мясо неожиданно неплохое, и голодный Ванька запихивается им, чтобы не дать вырасти скованной неловкости. Серёга не пьёт: он заказал себе сладкий цветной коктейль с зонтиком и долькой грейпфрута. Официантка сначала ставит его перед Ванькой, но Серёга ловко меняет их напитки местами. — Ну уж нет, «Морозная фея» — это мне! — поясняет он собственнически. — А с тобой мы договаривались только на десерт. Кушай-кушай, Ванечка, а то худенький такой! Ванька одаривает его скептическим взглядом — когда Серёга даже в шутку изображает мамочку, это странно. Впрочем, ему просто нравится говорить всякие смущающие глупости, чтобы полюбоваться, как Ванька закатывает глаза. А с полным ртом еды ещё и не может ничего едкого ответить, так что тут Майский в полном выигрыше. Он рассказывает о сегодняшнем выезде, переходит на байки времён службы в ГРУ, которые в основном сводятся к тому, как кто-нибудь накосячил, а затем получил заслуженное кармическое наказание, но это смешно, и Ванька хихикает в кружку с пивом. Майский так легко переходит с темы на тему и не требует заполнять паузы, будто сидит здесь только затем, чтобы Ваньку развлекать. В какой-то момент у Ваньки закрадывается подозрение, что его классически снимают. Впрочем, Серёга никогда не лез за словом в карман, так что это наверняка лишь разыгравшееся воображение. — Часто здесь бываешь? — спрашивает Ванька, когда уносят тарелки. У плазмы набилось два стола мужиков, оживлёнными возгласами поддерживающих футболистов. — Частенько, — подтверждает Серёга. — С друзьями заходим, как выходные совпадут. Здесь уютно, да? — С друзьями, значит? А меня-то не водил! — в шутку хмурится Ванька. — Вообще я же интроверт. Мне уютно дома, за компом. Так себе из меня знаток всяких… мест, — неопределённо поводит он рукой. Серёга прищуривается. — Поехали ко мне? — внезапно предлагает он. У Ваньки расширяются глаза, но прежде, чем он переспросит, Сергей поясняет: — Поговорим. По душам. Он подмигивает и не даёт возможности отказаться. Поднимается, протягивает Ваньке куртку. Серёга всегда такой порывистый — лучится энергией, как заряженный под завязку аккумулятор. Ванька едва успевает опомниться — он уже за спиной Майского, цепляется за холодную кожу куртки. Байк легко разрезает ночную Москву на сетку пересекающихся улиц. Они останавливаются в незнакомом дворе, и Серёга помогает Ваньке снять шлем, а затем с усмешкой гладит по макушке, вроде как пытаясь пригладить взъерошенные волосы, — безуспешно, разумеется. Квартира у него большая, но какая-то… пустая, что ли. Будто необжитая, хотя в прихожей стоят ботинки, на столике валяются ключи, зарядки, цепочки и всякая мелочь. Ваньке что-то здесь напоминало съёмную хату командировочного. — Ты проходи, — радушно предлагает Серёга. Он застрял, расшнуровывая берцы, а Ванька стянул кроссовки нога об ногу и нескромно прошёлся, заглядывая в комнаты. — У тебя бита в ванной, — замечает он. На стиралке — россыпь резинок и всяких банок вроде Акса, а под ней к стене прислонилась, действительно, внушительная лакированная бита. — Не спрашивай, что у меня в спальне, — хмыкает Серёга, заглядывая ему через плечо. С его ростом — скорее через всего Ваньку, если уж быть точным. — Это ты так заманиваешь гостей себе в спальню? На интерес? — Ванька правда старается унять любопытство в голосе, но получается не очень. — Только особенных, — в тон ему отвечает Серёга. — Давай на кухню двигай. Я не знаю, как тебе, но мне после сегодняшней атаки на разум как-то на душе так… — Херово, — подсказывает Ванька. Пожалуй, для него слово максимально точное. — Тревожно, — поправляет Серёга. — И хочется нажраться. — Так вот что ты подразумевал под этим «поговорить», — смеётся Ванька. — Я-то уж думал, мы будем обсуждать творчество Пикассо. — Во-первых, — наставительно поднимает палец Сергей, — одно другому нисколько не мешает, а судя по моему скромному опыту культурных мероприятий — даже способствует. А во-вторых, мне почему-то показалось, что ты не против. Он распахивает дверцу под столешницей, чтобы продемонстрировать Ваньке целую батарею разномастных бутылок. — Вот это коллекция! — восхищается Ванька, присаживаясь на корточки. — Товарищ майор, как вы с такими увлечениями за руль успеваете садиться? — Если бы я бухал, у меня бы такая коллекция не накопилась, — объясняет Майский, по очереди вынимая бутылки. — Это для особенных случаев, причём на любой вкус. — И какой у нас вкус сегодня? — настороженно спрашивает Ванька. Серёга демонстрирует тёмную пузатую бутылку коньяка. — Не-ет, я такое не пью, — капризно отказывается Ваня, но Серёга не планирует слушать возражения. — У тебя просто коньяка хорошего не было. И компании, — машет он рукой. — Расслабься. Не понравится — возьмёшь какую-нибудь девчачью штучку, такого добра там навалом. Не то, чтобы Ваньку так просто взять на слабо, но после этого предложения он твёрдо решил — никаких «девчачьих штучек». — А ты в курсе, что завтра на работу? — осторожно уточняет он. Серёга смеётся. — Вань, тебе сколько лет? Шестьдесят шесть? Такие аргументы даже Николай Петрович пока считает несостоятельными. Кстати, спасибо, что напомнил. Он окидывает Ваньку непонятным взглядом, затем каким-то неуловимым движением оказывается рядом и запускает ладони ему на поясницу. Прежде, чем Ванька осознал происходящее, Сергей нащупывает телефон в заднем кармане его джинсов и прекращает несанкционированный обыск. — Вот так, — довольно комментирует он, выставляя на Ванькином мобильнике беззвучный режим. — Никаких неожиданностей. — А если кого-нибудь убьют? — интересуется Ванька, отбирая обратно телефон. — До утра не воскреснет, — фыркает Майский. — А если воскреснет, значит, можно было дело и не заводить. Все в плюсе. Он проводит Ваньку в гостиную, на небольшой жёлтый диванчик, выставляет на стеклянный столик сыр, лимон и виноград. Ваньке непонятно, как длинноногий Серёга помещается в таком антураже, так что сам он по-домашнему подбирает по себя ноги, но Серёга сбрасывает с диванчика подушку и вытягивается на полу, облокотившись на сиденье. Коньяк обжигает горло, с непривычки перебивает дыхание и греет изнутри. Ванька чувствует, как спирт быстро разбирает мозги. И от этого становится резко и ощутимо легче — мерзкое состояние после гипноза организм воспринимает как знакомое и обычное опьянение, и наконец-то воцаряется гармония. Ванька забывает закусывать, трёт лицо руками и жалуется. — Какой же это был пиздец всё-таки. — Ты про диск? — уточняет Сергей. Он смотрит вполоборота, расслабленно покачивает в пальцах бокал. — Ага. Никогда не думал, что на меня такое подействует. Сила разума, все дела. — Это же крутая научная штука. На всех работает, — успокаивает Серёга. — Нет, — мотает головой Ванька, отчего перед глазами всё слегка кружится. — Ты не понимаешь. Это… как злоба какая-то. Ты готов наорать на всех. Или головой об стену побиться. И для тебя это вроде как нормально. Он объясняет сумбурно, но Серёга не переспрашивает, он внимательно слушает, склонив голову набок, и его взгляд скользит по Ванькиному лицу вверх-вниз. — Я никогда не думал, что смог бы, ну… выпилиться. А сегодня подумал. Понимаешь? — отчаянно спрашивает Ванька и всматривается в Сергея, ища схожие мысли в его взгляде. — Это не твои мысли, — медленно говорит Сергей. — Это не ты настоящий. Тебе вложили это в голову — насильно и грубо. Как гвоздь воткнуть в электрощиток. Вытащи его и забудь. Ты не такой. — Я не знаю, — потерянно шепчет Ванька. — А ты? — вскидывает он лицо. — Ты тоже об этом думал? Сергей задумывается, глядя в стену. — Кажется, нет, — наконец, честно отвечает он. — Просто было очень плохо, физически и… психически, что ли. Но я бы не смог ничего такого сделать. Я слишком привязан к этой жизни, знаешь ли, — улыбается он. Посмотрев на Ваньку, сочувственно добавляет. — Может, я недостаточно долго слушал, вот и всё. Но Ванька подозревает, что дело не в этом. Ему открывается мерзкая и неприятная правда — гипноз вытащил на свет тикающую бомбу саморазрушения, которая сидит в нём, задвинутая в угол подсознания. Токсичный склад ядовитой ненависти к себе, которая делает его слабым, которая заставляет отталкивать от себя людей, с коими хочется стать ближе. Горький осадок взметнулся, потревоженный вмешательством, и оседает на языке ядерной пылью. А в Серёге нет ничего подобного — он прозрачный, как хрусталь. Его можно разбить, но не замутнить. Ванька поражённо пялится ему в лицо, отрешённый от происходящего. Он никогда не задумывался о том, что Серёга — из редких людей, у которых нет отравляющей пустоты внутри. Он не глушит зов бездны алкоголем, девушками или адреналиновой погоней за очередным маньяком, как кажется на первый взгляд. Это просто его жизнь, жизнь, которая доставляет ему удовольствие. Он просто следует своей цели, без подоплёки, — и это так странно осознавать, что Ванька долго-долго смотрит ему в глаза, укладывая понимание у себя в голове. Сергей встречает его взгляд спокойно, но слегка недоумевающе. Он не прерывает тишины, но, похоже, беспокоится, потому что через несколько минут дотягивается и кладёт тяжёлую ладонь Ваньке на колено. — О чём ты думаешь? — тихо спрашивает он. — О тебе, — честно признаётся Ванька, не задумываясь, как это звучит. — Так долго? — шутливо удивляется Серёга. — Если тебе что-то интересно, ты можешь просто спросить. — Зачем тебе бита в ванной? — выдаёт Ванька первое, что пришло в голову. — В смысле? Ты когда в душе стоишь, тебе разве не чудятся всякие посторонние шумы в квартире? — серьёзно спрашивает Серёга, а потом фыркает. Ванька закатывает глаза. — Вот и спрашивай после этого, — жалуется он. — Я предлагал спросить, но я ведь не обещал, что отвечу честно, — невинно разводит руками Серёга. Он тянется за виноградинкой, но Ванька коварно и мстительно выхватывает из-за спины подушку, намереваясь огреть его по вероломной голове. Майор не даёт ему на это даже шанса. Молниеносно уворачиваясь, он перехватывает Ванькины руки и трясёт ими, выбивая подушку, и Ванька разжимает пальцы, успев себе же настучать подушкой по темечку. Он хохочет, отпихивая Серёгу ногой, и тот ловит его за ногу, стягивая с диванчика на пол. А затем коварно, предательски и совсем не по-полицейски щекочет, пока Ванька слабо и безуспешно отбивается, захлёбываясь смехом и переходя на жалобные стоны. — Будешь знать… как устраивать диверсии… мы таких в спецназе в унитазы макали… — корит Серёга, сам срываясь на хохот, и убедившись, что Ванька больше не способен на сопротивление, милостиво прекращает пытку, не выпуская, впрочем, запястий, которые одной ладонью легко удерживает у него над головой. Ванька смаргивает слёзы и пытается пнуть коленкой сильное бедро, выдыхая последние остатки смеха. До него потихоньку доходит, что он лежит под Серёгой, утыкаясь лицом ему в плечо. От Серёги пахнет приятным одеколоном: очень мужской, с какими-то острыми нотками. Вроде запаха поздней осени и мороза — точно не разберёшь. Ванька жадно впитывает запах, и его передёргивает от нахлынувшего возбуждения. — Ма… Майский, — слабо просит он и трепыхается в попытке высвободить руки. — Отпусти… Серёжа наклоняется ближе к его лицу. Пара прядей выбились из хвоста и щекотно падают Ваньке на щёку. — Успокоился? — тихо спрашивает он. Ванька торопливо кивает, хотя он как раз не успокоился. Ему с каждой секундой всё жарче, сердце колотится, ладони становятся липкими, а глаза застилает ужас при мысли о том, что Серёга вот-вот почувствует в кармане дуло пистолета, которого у Ваньки никогда не было. Серёга изучает его, будто снова пытается угадать, что происходит у Ваньки в голове. Ванька невольно переводит взгляд на чужие губы и неосознанно облизывается — во рту пересохло. — Тогда отпущу, — медленно говорит Сергей, но вместо того, чтобы встать с Ваньки, вдруг сгребает его с пола за поясницу и перекатывается на спину. Ванька упирается ладонями в пол по обеим сторонам от его лица, чтобы удержать равновесие. — Теперь ты отпусти, — командует Серёжа. Он совершенно спокоен, словно на него не падал груз осознания происходящего. — Вот тут, — поясняет он, постучав пальцем Ваньке по виску. — И расслабься. На этих словах он опускает руки, только придерживает Ваньку за бёдра. Ну конечно. Фирменная философия майора Майского. Вместо того чтобы расслабиться, Ванька окончательно перегружается сомнениями и выборами. В нём плещутся алкоголь, отчаяние и остатки гипноза, смешавшего мысли и чувства в бесформенный клубок. Он связан бесконечными опасениями и привычкой держаться поодаль от всего, к чему тянет. От всего, что вызывает зависимость. И всё это тает в бесстрашном, тёплом взгляде серых глаз. В конце концов, майор всегда начеку. Если что, оттолкнёт. Да? Ванька сгибает руки и почти падает, врезаясь губами в губы Сергея. Он закрывает глаза и отдаётся в поцелуй, задерживая дыхание, как перед глотком коньяка. Но Сергей не отталкивает. Он просто отвечает, чуть поглаживая кончиками пальцев бока Вани, позволяя ему выплёскивать своё отчаяние. Это его пассивное принятие взбесило Ваньку, так оно походило на участливо-профессиональное внимание психотерапевта. Вас тянет к коллеге? Хотите пососаться об этом? А ваши извращённые мечты — они сейчас с нами в одной комнате? Хотелось вывести Серёжу на эмоции, показать ему, во что он вляпался, увидеть в нём отблески той же сокрушающей, гибельной страсти, что съедала Ваньку изнутри. Он кусает Серёгу за нижнюю губу, отрывается от рта и впивается в горло, грубо отталкивая подбородок вверх. Другой рукой хватает Серёгу за ладонь и перекладывает себе на задницу, вжимаясь пахом ему в бедро. Джинсы больно давят на ширинку, и от ощущения твёрдого, широкого бедра между ног Ванька стонет. — Тише, Ванечка, тише, ты меня загрызёшь, — гортанно смеётся Майский, положив ладонь ему на лоб. Горло вибрирует от звуков, и Ванька не удерживается, широко лижет его, ощущая горьковатый привкус одеколона. — Ты меня хочешь или нет? — огрызается он, дёргая Серёгу за ворот футболки. Вместо ответа Серёжа притягивает его руку к своему паху, где под жёсткой тканью штанов ощущается огромная горячая выпуклость. Ванька аж зубами лязгнул, торопливо закрывая рот, чтобы не истечь слюной. Его пробивает стрелой удовольствия по всей спине, отчего он вздрагивает и сильнее стискивает коленями чужое бедро, звякнув пуговицей своих джинсов об цепочку на кармане Майского. — Тш-ш, просто не торопись, — повторяет он, поглаживая Ваньку по спине. — Иди сюда. — И приподнимает его подбородок, беря верх в неторопливом, нежном поцелуе. От этой медлительности кружится голова и сводит мышцы живота, и Ваньку снова кроет липким туманом гипнотического сна, в котором он вязнет, отдаваясь его плавному течению. Он почти не чувствует, как Серёжа легко подхватывает его под бёдра и встаёт, будто Ванька ничего не весит. Укладывает спиной на заправленную шёлковым покрывалом постель. Неторопливо, почти издевательски освобождает от джинсов и футболки, ведя горячими ладонями по покрытой мурашками бледной коже. Ванька стонет и подставляет шею и плечи под мягкие поцелуи с щекотным касанием бородки, но Серёжа отрывается от него, стягивая свою одежду. В полумраке падающего из гостиной света прорисовываются жёлтыми мазками контуры широких обнажённых плеч и узкой талии. Но стоит Серёже обхватить его член, натянувший ткань трусов, как Ваньку обжигает ужасом. Он на мгновение выныривает из тягучей бездны опьянения — лишь для того, чтобы понять, — он абсолютно не готов. И не только не готов к сексу с мужчиной, хотя это само по себе проблема. Он не готов так поступить с Серёжей. Пусть он пьян и не скрывает собственного желания, но это перевернёт всё с ног на голову. Даже если для Серёги это не сложнее, чем очередная интрижка с длинноногой блондинкой из прокуратуры. Подумаешь, дружеская помощь захандрившему коллеге. Для Ваньки это сломает всё. Он сожрёт себя и сожрёт Сергея, если ему вздумается продолжить приятельственное общение. Ванька не готов поставить всё на карту. И от этого внутри сдавливает сердце в болезненных тисках. Ванька упирается ладонью в обнажённую грудь и почти беззвучно шепчет: — Нет. Серёжа тут же останавливается и убирает руки, приподнимается на локтях, в полутьме встревоженно заглядывая ему в лицо. — Что-то не так? Ванечка, что ты? — переспрашивает он, смахивая с лица упавшую прядь волос. — Я не могу, — выдавливает Ванька, смаргивая выступившие на глазах слёзы. — Блядь, и-извини, — задыхается он, но Серёжа без лишних слов отодвигается, вытягиваясь рядом на постели. — Всё хорошо, — заверяет он. — Ложись сюда. Он приглашает Ваньку опустить голову на своё плечо и заворачивает его в покрывало, отделяя их тела прохладной тканью. Ванька закрывает горящее лицо ладонями, чувствуя себя последним идиотом и, к тому же, динамо. — А ты как? — тихо спрашивает он, убирая руки, и робко тянется вниз, к краю покрывала, но Сергей легонько шлёпает его по пальцам. — Вань, давай думать ты будешь на работе? — предлагает он, ухмыляясь. — Здесь у тебя не очень получается. Ванька горько усмехается, поэтому Серёжа ласково целует его в липкий лоб и устраивает маленькой ложечкой, бесцеремонно сжимая в объятиях, как мягкую игрушку. Ванька представляет майора Майского в обнимку с большим плюшевым мишкой и фыркает сквозь боль, ещё давящую на грудную клетку ледяным обручем. — Спокойной ночи, — как ни в чём не бывало зевает Серёжа и утыкается ему в затылок. Он дышит тепло и размеренно, и с каждым его вздохом Ваньку по чуть-чуть отпускает.***
Он даже умудряется задремать ненадолго, но тревожные и невнятные сны заставляют его вскинуться через час-полтора, открыть глаза. Серёжа спит, уткнувшись в подушку; тёмные волосы тяжело рассыпались по гладким изгибам плеч. Под лопаткой у него круглый, бугристый шрам с монетку, и Ванька жжёт взглядом этот шрам, пытаясь угадать, какой он на ощупь. Пока он заворожённо — и наверняка по-маньячному — пялится, Серёга вздрагивает во сне, вжимается в подушку, на спине на мгновение вырисовывается рельеф напряжённых мышц. Ванька уже должен быть трезв — но от этого не яснее. Проклятый диск с гипнотической записью снова крутится в ушах, только в этот раз он велит прикоснуться. Велит прижаться к большому, горячему телу рядом с собой, вскарабкаться на него, облепить собой, жадно впитывая чужое тепло, — и никогда не отпускать. Ванька тянется за джинсами, вытаскивает телефон, заливающий ярким холодным светом тёмную комнату, дрожащими пальцами открывает какие-то рабочие файлы, письма в рассылке. Ему нужно, до боли в зубах необходимо увидеть что-то реальное, чтобы убедиться, что он не спит. Работа — это реальность. ФЭС — это реальность. Значит, есть шанс, что полуобнажённый майор Майский с ним в одной постели — это не сон, не наркотический транс и не агония умирающего сознания. Но в ушах шумит, а текст расплывается. Сознание сужается до единственного образа, до звука размеренного дыхания, до проблеска серёжки сквозь тёмные пряди, пахнущие осенью и морозом. От этого запаха тянет в низу живота, зудит в кончиках пальцев, и Ванька сглатывает полный рот слюны, откладывая телефон. Ванька перекатывается на бок, нерешительно ведёт рукой вдоль крутого изгиба спины Серёжи и ниже, к пояснице, — но не касается, только ощущает исходящий от огромного тела жар. Похер, сон-не сон — он не в силах удержаться. «Думаешь, он поверит, что ты одеялко поправлял?» — ехидно спрашивает один голос в голове. «Дебил, он тебя уже в свою постель уложил, чего тебе ещё надо-то, блядь!» — возмущается другой. Ванька почти слышит этот спор со стороны, но боится запутаться ещё сильнее и просто сдаётся. Он проводит костяшками пальцев по щеке Серёжи, гладит ладонью плечо и наклоняется, чтобы оставить поцелуй на лопатке. Майор Майский тут же вздрагивает и просыпается, вскидывает лицо с полоской отпечатавшейся подушки, но успокаивается, увидев Ваньку. Он сонно улыбается, а затем одним быстрым и неотвратимым, как цунами, движением хватает Ваньку, подгребая под себя. — Ванечка, давай утром? Пожалуйста. Всё — утром, детка, — бормочет он, утыкаясь лицом ему в макушку. Он тяжёлый, и несокрушимый, и ужасно горячий — во всех смыслах, отчего Ваньку бросает в пот. Серёжа смазанно целует его сзади в шею и снова засыпает, не выпуская Ваньку из крепкой медвежьей хватки.***
Под утро Ванька снова просыпается — скорее, вырывается из сна. Голова кружится, во рту мерзкий привкус похмелья, в желудке горькая тяжесть. Серёжа отвернулся к стене, и без его рук Ваньку потряхивает от холода. Чем больше он вспоминает вчерашний вечер, тем сильнее к горлу подкатывает тошнота. Ванька резко садится на постели и зарывается пальцами в волосы, обхватывая ноющую голову. Чёрное небо едва синеет под кромкой окна, ещё не уступая место мёрзлому ноябрьскому утру. Осторожно, чтобы не разбудить Майского, Ванька сползает с кровати и на цыпочках выскальзывает из комнаты, подбирая по дороге свою одежду. В коридоре кое-как натягивает джинсы, накидывает куртку на голое тело и суёт босые ноги в кроссовки. Медленно, прикусив губу, проворачивает ключ в замке, выскакивает за дверь и притворяет её, прислоняясь к стене и прижимая к себе скомканную футболку и рюкзак. Сердце колотится под горлом, Ваньку бросает то в жар, то в холод, и он едва попадает по экрану телефона, пытаясь вызвать себе такси. Пару мгновений колеблется, но решает, что Майского и в незапертой квартире за пару часов никто не потревожит. Надеяться на то, что Серёга ничего не вспомнит, конечно, глупо. Но ему хватит ума никогда не вспоминать об этом случае. В такси Ванька утыкается лицом в ладони и помимо воли вспоминает горячие губы и большие ладони, но заставляет себя выкинуть их из головы. Навсегда. Он так и не чувствует, что проснулся по-настоящему.***
Ванька спит и никак не может проснуться. Липкий и неприятный, тошнотворно-нереальный сон завяз в зубах и никак не прекращался, продолжая его мучить. Ему снились бесконечные дни, полные одинаковых сводок новостей: убил, жертва, потерпевший, орудие, отпечатки. Тихонов, быстрее, Тихонов, где результаты, Тихонов, вот новые улики. Снился текст на мониторе, врезающийся в глаза до жжения под веками; бесконечные полоски подгрузки программ, которые не исчезали, даже если уставиться в пол или с силой потереть лицо. Снились чёрные, жгучие взгляды Сергея, которые расплавленным оловом въедались в кожу. От них хотелось скрыться, и Ванька скрывался — втягивал голову в плечи, запирал дверь лаборатории. Как-то даже поймал себя пялящимся на карту пеленгации мобильника Серёги — Ванька ждал, пока он уедет с базы, чтобы прокрасться за чаем на кухню. Вкладку с мигающим маячком Ванька тут же нервно закрыл, но легче не стало. Он вздрагивал, стоило кому-то подойти к программисту сзади. Он отводил глаза, чтобы не увидеть на лице Серёги презрение и брезгливость. Он вглядывался в монитор ещё усерднее, пока резь в глазах не застилала их слезами. Смаргивал влагу, устало моргал в потолок, затем возвращался к работе. В этом мерзком, бесконечном сне не осталось никого, кроме Ваньки и ненавистного, желанного, далёкого Серёжи. С Ванькой перестали заговаривать, кроме как по делу; от него шарахались девушки и косо посматривала Рогозина, а Серёга, кажется, вообще игнорировал его существование, только жёг своим жутким взглядом. Словно провоцировал. Провоцировал взорваться, разорвать пелену удушающего сна и вцепиться в широкие плечи. В Серёжу хотелось вжаться, впиться зубами, приклеить себя к нему скотчем, лишь бы ощутить ещё немного его жаркой силы. Почувствовать горячие губы. Вдохнуть в бесцветный сон немного жизни, пахнущей морозным ноябрьским вечером и Маем. Но Ванька не мог так поступить с ним. Не с тем Серёжей, который открылся ему на их недо-свидании. Он мог бы бросить вызов нахальному казанове, ветреному любовнику и насмешливому товарищу. Но теперь за всем этим фасадом он видит искреннего и настоящего Серёжу. И презрение, отторжение в его глазах Ваньку просто убьёт. Это не преувеличение. В этом сне, где возможно всё, кроме того, чего ты действительно желаешь, Ванька не сомневается — он умрёт на месте, если его оттолкнуть. Затравленное, испуганное, истерзанное режущейся наружу неуместной, ненужной любовью сердце просто разорвётся вмиг. И Ванька стискивает зубы. Он прячет так глубоко внутрь эту алую, пульсирующую боль, что с ней прячет и всего себя. Прячет последнюю надежду выбраться из сна. Он шатается по коридорам базы, бледный как призрак, лохматый; халат висит на заострившихся плечах, будто его ради смеха накинули на лабораторный скелет. Ванька ни с кем не здоровается и не прощается, он выдаёт информацию по делу и убредает обратно в своё логово, стискивая в холодных пальцах кружку с давно остывшим чаем. Он не слышит взволнованных шепотков за спиной, не видит, как Валя жалостливо качает головой. Он тупо смотрит на Рогозину, которая заговаривает об отгуле, смотрит сквозь неё и будто не слышит, пока Галя не сдаётся и не вручает ему очередную папку с описью новых улик. И уж точно не видит, как хмурится Майский, скрещивая руки на груди. Не слышит яростного рёва мотоцикла, только чуть легче дышит и немного расправляет плечи, когда остаётся на базе один. Один — это без Серёжи. Ведь кроме них никого и не существует во сне. Ванька боится потревожить тошнотворный сон, ведь реальность ещё хуже — а из реальности уже не выберешься. Он надеется никогда не проснуться.***
Сон, как это обычно бывает с кошмарами, рушит все его надежды. Сначала он превращается в чёрно-белую картинку, статичную и тревожную. Чёрная земля, чёрный гранит. Фигуры в чёрном, с белыми лицами, перечёркнутые какой-то неправильной, картинной скорбью. Белое небо — будто пустой лист на экране монитора. Ждёт, пока Ванька напишет очередное экспертное заключение. А Ванька понятия не имеет, о чём речь. — Сергей Михайлович Майский, верный товарищ и самоотверженный… — Отдание воинских почестей! Залпом… Пли!.. — Вы можете попрощаться… С неба идёт дождь, но как-то локально, почему-то попадает только Ваньке на лицо. Стекает на губы и тут же высыхает липкой плёнкой. До Ваньки доходит, что он просто в очередной раз завис перед экраном, вот глаза и слезятся. Он задирает голову, но вместо потолка видит всё то же ужасно-белое небо. Жмурится, смаргивая из-под век прилипшие к зрачкам чёрные кресты. Звук выстрела заставляет вздрогнуть, почти проснуться — но ненадолго. Он пялится заворожённо в распахнутое чрево чёрной свежей могилы и не понимает, что происходит. Как он тут очутился? Что за безумный виток сна? Бездонная пасть могилы — как гигантский тёмный глаз. Он смотрит осуждающе. Как смотрел бы Серёжа, если бы Ваньке всё же вздумалось полезть к нему тогда. Но ведь он сдержался. Он не поддался сумасшедшему порыву. Он ничем не заслужил этого презрительного взгляда. Почему же он так смотрит? Мимо проходит Даша, рыжие прядки выбиваются из-под чёрного платка, взрезают единую картину сна этим неправильным цветом. Даша заглядывает в глаза, зачем-то гладит Ваньку по плечу, затем отдёргивает руку и, прикусив губу, торопливо отходит. Могилу засыпают землёй, глаз закрывается, оставляя Ваньку совсем одного. Люди растворились в чёрно-белом тумане, исчезли Дашины рыжие прядки, за которые он цеплялся взглядом. Белое небо давит своей тяжестью, напоминает о незаконченной экспертизе. Ванька разворачивается и торопится уйти с кладбища. Некогда. Работа ждёт. Много новых улик. Быстрее, Тихонов, шепчет он себе. Солнце ещё высоко. Вот только все коллеги почему-то маячат здесь, как он с удивлением обнаруживает, разворачиваясь. Никто не работает, все стоят с пустыми лицами. Ванька, как обычно, опускает глаза и пытается проскользнуть между замотанной в чёрное, как статуя, Рогозиной и хмурым шкафом Котовым. И натыкается на Круглова. Николай Петрович смотрит сверху вниз на Ваньку тоже почему-то брезгливо, жёстко кривя линию рта. Ваньку будто ударяет этим взглядом. И от этого удара качается в груди так тщательно оберегаемое сердце-клетка. «Он знает», — проскальзывает ледяной змеёй в голове. И эти мысли мгновенно растекаются, обжигают мозг как змеиный яд. Он всё знает и поэтому смотрит с таким отвращением, с такой жалостью — не к Ваньке, безвольному и опустившему руки, — а к Майскому, за его незавидную судьбу. Может, за это он его и… Что «и», Ванька додумать не успевает — сон рушится. Его прорывает осознание. Воспоминания, от которых он так тщательно отгородил себя. Которые сейчас он видит будто со стороны. О том, как Серёга убил — хотя не мог убить — какую-то девчонку. О том, как с бессильной яростью Лисицын рычит, что нужно его спасать, и с ненавистью косится на безучастного Ваньку за ноутбуком, а Рогозина останавливает его тихо, но твёрдо и кивком велит выйти из переговорной. О том, как на карте исчезает мигающий огонёк мобильника с подписью С. Май. Это всё не сон. Это произошло. Это наверняка из-за Ваньки. Если бы он не боялся… если бы удержал… если бы Серёжа не поехал к этой дуре. Боль стискивает грудную клетку, мешая дышать. Ванька стискивает пальцы в кулаки. Кто угодно может его презирать, а сильнее всего — Серёжа. И ещё сильнее — он сам. Но только не Круглов. Ведь он взвёл курок. Скулы сжимает ненавистью, и, задыхаясь от неё, Ванька шипит Рогозиной: — Я надеюсь, Круглов уйдёт. Галя скорбно, отрешённо молчит — на лице у неё странная печать, похожая на печать Ванькиного сна. Круглов отводит глаза, наконец-то выпуская Ваньку из плена своего взгляда. Его тоже ударило. Ванька это знает. Он хотел ударить. Даже если отдачей его рассыпет на мельчайшие осколки.***
Он приходит в себя почему-то дома — почти дома, перед собственной дверью, обитой потёртой коричневой кожей. Ключ наполовину повёрнут в замке. Но страшно войти. Привычное одиночество маленькой и заваленной барахлом квартиры вместо уюта готовит ему заключение наедине с собственным безумием. С бесконечным осознанием миллиардов роковых ошибок, которые он допустил. С пересыпанием из руки в руку окровавленного песка, раздробленного хрусталя, в который он превратил Серёжу Майского собственной слабостью и страхами. И всё же в этой темнице безопасно. Она как камера с мягкими стенами. Она сохранит Ваньку в его искажённой, извращённой реальности и не выпустит его к невинным людям. Решаясь, Ванька захлопывает за собой дверь и роняет на пол рюкзак. Не снимая куртки, он проходит к столу, копается в ящиках, отыскивая более-менее приличный лист бумаги, и кривым почерком наскоро пишет заявление об уходе. Рогозина поймёт. Круглов — тут он горько хмыкает — тоже поймёт, но его мнение Ваньку уже нисколько не волнует. Он бы с радостью швырнул лист ему в лицо, если бы это имело хоть какое-то значение. Хочется напиться, но, в отличие от Серёги, Ванька дома ничего такого не хранит. Он медленно, выверяя каждое движение, заваривает себе чай — от запаха кофе его до сих пор тошнит. Обнимает замёрзшими пальцами горячую кружку, усаживается на компьютерный стул, поджав ноги, и долго-долго смотрит в выключенный монитор, пока в комнате не становится совсем темно. Телефон пиликает каким-то уведомлением, Ванька смахивает его не глядя, а потом зачем-то листает список контактов, останавливаясь на номере, записанном как «Май.Сергей». В психотерапии вроде есть такое? Напиши письмо, которое никто не прочитает. Выскажи то, что не успел. И пусть слова имеют вес лишь когда их кто-то слышит. Вдруг это снимет часть бесконечной тяжести, свалившейся Ваньке на плечи? Что он отдал бы, чтобы получить шанс всё переиграть? Или он поступил бы так же? Знаки вопроса обступают Ваньку и топчутся в голове. Он открывает черновик сообщения и тупит в пустое текстовое поле. Что можно написать мёртвому человеку? Привет? Я тебя люблю? Или любил? Это так нелепо и бессмысленно, что Ванька чуть не задыхается от жалости к самому себе. Ты был мне нужен? Вернись? Нечестно писать такое, ведь это не Серёжа ушёл от него. Это Ванька разорвал зарождающуюся связь. Грохнул об пол что-то хрупкое и нежное, что могло бы у них получиться. Даже если это был бы просто секс. Он остался бы в памяти горячим воспоминанием, а не липким, холодным сожалением. Нет. Пожалуй, нет таких слов, которыми получится пусть не исправить, но даже облегчить боль. Хоть гигабайты писем напиши. Ванька всё же печатает короткое «прости меня» и нажимает кнопку отправки, а затем откладывает телефон экраном вниз. Стискивает зубы, чтобы не завыть. Кладёт локти на стол, сдвигая клавиатуру и пустые чашки, падает лицом на скрещенные руки. Сейчас, когда всё окончательно рухнуло, воспоминания о том вечере хлынули в сознание рекой, будто наяву оживляя жаркие поцелуи и очертания сильного тела под ладонями. Ванька окунается в них, как в наркотический трип, пытаясь вернуть потерянный сон. В нём всё так же царит тьма и безнадёга, но в нём жив Серёжа, и это единственное делает его в сотни раз лучше реальности. За последние дни Ванька почти не спал, только проваливался в тошнотворное короткое забытие, так что сейчас, измученный, он задремал. Когда раздаётся звонок в дверь, Ванька подскакивает и едва не сваливается со стула. Взмахивает руками, опрокидывая кружку с недопитым чаем, — тот выплескивается на затёртый ковёр, капает частым ручейком на линолеум. Ванька заполошно мотает головой, пытаясь сообразить, что это звенит. Трель дверного звонка так требовательно разрывает пустую черноту квартиры, что Ванька не успевает посмотреть в глазок и распахивает дверь не глядя. Его сметает цунами знакомого морозного запаха и жёстких объятий. — Ты уснул там, что ли? — требовательно трясёт его за плечи Сергей. — Почему дверь не открываешь? Я с ума чуть не сошёл. — Ма… Майский? — еле выговаривает Ванька, лихорадочно ощупывая майора за всякие места. Спросонья он даже не понимает, что случилось, и только сердце резануло свежей, живой болью в попытке осознать. — Это ты? — Я, я, кто же ещё, — успокаиваясь сам и успокаивая взъерошенного Ваньку, заверяет Серёга. Он прикрывает за собой дверь и шагает в прихожую, будто раздвигая тесный коридор широченными плечами. Ещё немного, и ему пришлось бы пригибаться, как в норе у хоббитов. — Майский, что происходит? — тихо спрашивает Ванька, сжимая кулаки. — Что за хуйня, Серёга? — Я всё объясню, — защищаясь, поднимает руки Сергей. — Дай только отдышаться. Я сюда нёсся… думал, что ты… мало ли. Ф-фух. — Он вытирает лоб и скидывает куртку, оттянув ворот футболки, чтобы остудиться. От запаха, въевшегося Ваньке на подкорку, — запаха того важного холодного ноября, — смешанного с лёгкими алкогольными нотками, у Ваньки щиплет в глазах. Он с ужасом понимает, что сейчас просто разрыдается. — В комнату. Живо, — командует он и разворачивается, показывая путь. Ёбаный майор. Ну конечно. Он не мог так глупо подохнуть. Это же противоречит всем его убеждениям. «Я слишком привязан к жизни», — он сам так сказал. Если бы отравленный болью Ванькин мозг хоть немного позволил подумать — сразу стало бы понятно, что майоры спецназа так просто не сдаются. Вот только на мозги Ванька в последние недели ощутимо хромает. Он прижимает к глазам стиснутые кулаки в попытках остановить позорные горячие слёзы. Облегчение смешивается с яростью. — У тебя что-то течёт, — удивлённо замечает Серёга, входя в комнату и оглядываясь с любопытством. Ванька понятия не имеет, какое впечатление может производить единственная комнатушка, в которой он развёл самый махровый, холостяцко-хипстерский бардак, но сейчас на это ему откровенно пофиг. — Не твоё собачье дело, — огрызается он, поворачиваясь к Сергею. — Я, блядь, думал, что ты погиб! Ты это хоть понимаешь? Со стороны наверняка смотрится смешно — тщедушный Ванька сжимает ткань футболки здоровенного шкафа Майского в бесплодных попытках вытрясти хоть каплю совести из коварного майора. Но в лице Серёги ни капли смеха, только озабоченное волнение. — Ванечка, так было нужно, — торопливо уговаривает он, накрывая его ладони своими, — не столько успокаивает, сколько придерживает, чтобы Ванька не покалечился, размахивая конечностями. — Они бы от меня не отстали. Представляешь, со всех сторон обложили. Если бы не Петрович… — Круглов? Он знал?! — в бешенстве шипит Ванька и отшатывается. Серёга по инерции тянется к нему, но Ванька отталкивает его руки, отходит на пару шагов и встаёт ногой прямо в ледяную чайную лужу. — Сука! — в отчаянии ругается Ванька, брезгливо стаскивая промокший носок и отшвыривая в угол. — Да что ж это такое? Злость испаряется, уступая место какой-то заёбанной усталости, и Ванька потерянно садится на кровать, опуская руки между коленей. Серёга осторожно присаживается перед ним на корточки, заглядывает в опущенное лицо. — Он меня вытащил. Я бы не справился сам. Меня хотела убить дочь моего друга… и она поставила маячок мне в телефон, — объясняет он. Ванька только сейчас замечает, что его лицо покрыто крохотными капельками крови, а над бровью багровеет рубец. — Ты ранен? Серёга качает головой. — Всё в порядке. Всё закончилось. Осталось только снять с меня обвинения. Круглов поехал в ФЭС с доказательствами — я тоже планировал, но увидел твоё сообщение, — Серёга аккуратно взял подрагивающие пальцы Ваньки в свои, — и испугался. Подумал, вдруг… Ванька понимает, о чём он. Конечно, Серёжа не забыл их разговор. И он недалеко ушёл от правды. Ванька и правда сам себе проклятый гипнотический диск: крутит и крутит в голове разрушительные мысли, всё ближе подталкивающие его к краю пропасти. Вот только он слишком слаб, чтобы собственными руками затянуть петлю. — А я у твоей могилы стоял, — тихо и чётко проговаривает Ванька, глядя Серёге прямо в глаза. — Я думал, что это моя вина. С каждым его словом Ванька мстительно улавливает отголоски своей боли во взгляде Серёжи. Становится немного легче. Серёга стискивает зубы, затем опускает глаза. Подносит к губам Ванькину руку и медленно, нежно целует костяшки пальцев. По щеке Ваньки щекотно скатывается капля, срывается, впечатываясь тёмным пятнышком в джинсы. — Я уже говорил тебе — думай только на работе? — слабо улыбается Серёга. — Кажется, это не твоё сильное место. Ванька смеётся сквозь слёзы и наклоняется, прикасаясь лбом ко лбу Сергея. — Ты — скотина, — напоследок припечатывает он, окончательно избавляясь от остатков злости на упрямого майора. Хочется попросить больше так не делать, но это же Майский. Если не сунул голову в ловушку — день прошёл зря. Но теперь Ванька никогда не ошибётся. Не отпустит. Даже если всё, что ему в итоге останется — это воспоминания. Он соскальзывает с постели и приникает к губам Серёжи. Тот отвечает быстро, нежно, придерживает его за скулы. Они целуются, стоя на коленях посреди крохотной захламлённой однушки, которая больше никогда не будет напоминать Ваньке об одиночестве. — Раз ты умер, — вспоминает Ванька, отрываясь, чтобы перевести дыхание, — тебе завтра не на работу? Серёга целует его щёки, край челюсти, опускается к ключицам. — Тебе — на работу, — напоминает он, пряча улыбку в поцелуях. — Да похуй. Я заявление н-написал, — руки Серёги ползут под футболку, и Ванька выдыхает лёгкий стон, цепляясь за напряжённые плечи. — Даже не думай, — смеётся Серёжа. — Знаешь, куда я тебе его сейчас засуну, паникёр? Он шутливо кусает Ваньку за плечо и опрокидывает его спиной на пол, пресекая попытки дать сдачи. — Ну-ка? — подначивает Ванька со смехом. — Ну-ка покажи? Забытый на столе телефон вибрирует звонком от Рогозиной и потихоньку съезжает всё ближе к чайной луже, но его никто не слышит.