Библиотекарь

«Когда жареный петух в задницу клюнет!» — говорила когда-то его бабушка: любила она припечатать этаким… ехидным и едким настолько, что аж в глазах начинало щипать и щеки горели. И Ал никогда не находился с ответом вовремя — чтобы вот сразу взять и отбрить. Потому что не был он никаким петухом, скорее уж страусом: чуть что, прятал голову в песок и стойко пережидал напасти. То ли дело Ба, встречавшая любую беду грудью, могучей, широкой, обтянутой пестрым ситцем. Ба была родом из далекой северной страны и за свою нелегкую жизнь навидалась всякого: войны, голод, Глобальное возгорание… Мир тогда на несколько месяцев стал черным: полыхало все — люди, остовы машин, руины домов. Языки огня лизали затянутое дымом небо. Алу даже думать страшно о событиях тех дней, не то что читать или смотреть хроники. А Ба видела все своими глазами, пережила эвакуацию, лагеря беженцев, пересекла океан и полконтинента, потеряла двоих детей — и вырастила четверых. А заодно и Ала-последыша. «Я и Крым, и Рым прошла!» — гордо повторяла она, вскинув упрямый подбородок. У нее всегда было множество словечек, присловий, поговорок и фразочек — яркая, характерная речь, похожая на лоскутное одеяло. Такие шили на родине Ба из обрезков ткани. Менталитет. Традиция: все в дело. «Потому и выжили. По простежке простегают ножки!» — и что-то там еще про сусеки. Да, действительно очень практично. И красиво. Разноцветное покрывало, семейная реликвия, до сих пор лежит на кровати у Ала дома, а вот Ба уже два года как нет. Квадраты и треугольники стыкуются в прихотливый узор: красные, синие, полосатые, лиловые… Зеленый вельвет — детские шорты Ала; а вот эти ромбы в мелкий цветочек — старый домашний халат Ба; белый шелк с причудливыми завитками, похожими на огоньки, — рубашка деда. Деда он не помнит совсем. Но от него Алу достались тонкие, точеные черты смуглого лица, сухощавая фигура, темные глаза и иссиня-черные волосы. И, разумеется, имя. Но, увы, не характер. — И в кого ты такой уродился, малахольный?! — Ба то и дело вздыхала, поджимала тонкие губы. — Эх, ами-иго! — добавляла непонятное, ерошила его макушку широкой загрубелой ладонью. «Амиго» — «друг» по-испански. Ал узнал это позже, когда начал учить языки. Потерянные языки несуществующих стран. То, что еще тридцать лет назад было Европой, теперь больше напоминает каменную пустыню: поля застывшей лавы, руины городов, утраченная культура… Ни дать ни взять Мордор Толкиена. А что-то еще продолжает тлеть. К счастью, Промеполис уцелел. Живет, бурлит, строится, процветает. Ал родился уже здесь, у него гражданство Автономной Республики, есть право на образование и работу. И собирать прошлое по крупицам, сохранять наследие для потомков — его прямая обязанность, его миссия: Ал библиограф. Он с шестнадцати лет работает с каталогами; помнит наизусть тысячи цитат, выходные данные пособий, знает систему классификаторов — это его мир, его вотчина, любовь и страсть, дело всей жизни. А то, что происходит за стенами отдела редких изданий, его не касается! — Опаленные внезапно появились тридцать лет назад — и с тех пор жизнь стала совершенно иной. Эти мутанты, способные управлять огнем, вызвали катастрофу мирового масштаба. Но мы наконец-то близки… Договорить диктор не успевает. Ал выключает радио, залпом выпивает обеденный кофе, долго и тщательно моет стакан, руки, раковину, надевает латексные перчатки, респиратор, белый халат: таковы требования. Защитный гель обволакивает руки тонкой прохладной пленкой. У них ведь практически лаборатория: антиперитовая пропитка поверхностей, датчики, показатели уровня влажности, контроль состава воздуха, герметичные контейнеры, спецбоксы из негорючих материалов. Это очень важно при работе с раритетными экземплярами: малейшая нестабильность окружающей среды может положить начало необратимому процессу. Он, Ал, сейчас как хирург-реаниматор для этих артефактов. И как здорово, что удалось выбить финансирование у фонда Форсайта и закупить необходимое оборудование. Разумеется, президент чуть ли не лично контролирует статьи расхода; приходится заполнять массу отчетных документов. Но все это такие мелочи по сравнению с возможностью спасать и сохранять миры — порождения человеческого разума. «Черт бы побрал всех этих поджигателей — кем бы они ни были! Мутанты?! Террористы?! Экстремистские группировки?!» Он горько усмехается и шепчет нараспев: «Мы на горе всем буржуям Мировой пожар раздуем, Мировой пожар в крови — Господи, благослови!..» Вряд ли поэт, некогда живший и умерший на родине Ба, имел ввиду Опаленных и то, что они сотворили, однако с описанием попал в точку. Глобальное возгорание ликвидировали, но вот последствия они разгребают до сих пор — и неизвестно, справятся ли. Господи, благослови… Господи! Сколько всего погибло, утрачено безвозвратно! Эрмитаж, Колизей, Лувр, Третьяковская галерея, Пергамский музей, галерея Тейт… Нет Эйфелевой башни, пирамиды в Гизе разрушены до основания, Парфенон стерт с лица земли… А то, что осталось, то, что он держит в своих руках, — хрупко и мимолетно, как лепестки сакуры на ветру. А потому похоже на чудо: издание Шекспира — девятнадцатый век; Энеида — с иллюстрациями Генриха Клея; Сараевская Агада — да-да, та самая, из Национального музея Боснии и Герцеговины; Фолкнер, Гете, Кэрол, Хаксли, Хемингуэй… Драгоценные артефакты, невесть как уцелевшие в адском горниле. Со следами копоти, с обуглившимися корешками, с недостающими страницами, залитые водой, извлеченные из-под завалов — тоже беженцы, как и семья Ала. Настрадались. Отчего-то становится трудно дышать. Спину чертят струйки пота; уж не заболел ли?! И на лбу выступает испарина — и ведь не вытереть ее. До чего неудобно! Сердце заполошно колотится и сбоит, частит пульс. «Жареный петух… жареный петух…» — что за странная идиома засела в голове и почему она отдает подспудной тревогой? Впрочем, какая разница. Раскрытая книга похожа на бабочку — так почему бы ей не оказаться бабочкой Брэдбери? Пальцы гладят страницы, ласково и бездумно пробегают по строкам. Этот экземпляр старше Ала, он видел прежний мир — тот, в котором люди не вспыхивали живыми факелами, а всполохи огня не поглощали целые кварталы за долю секунды. Разумеется, риск огромный: бумага — не только очень хрупкий, но и легковоспламеняемый носитель, однако же оно того стоит: бережно, по крупицам, Ал собирает эту мозаику. Он создает трехмерные цифровые копии каждого экземпляра, загружает их в инфосеть Промеполиса. Жаль, пазл не сложится: слишком много недостающих фрагментов. Но и тех, что сейчас есть, хватает, чтобы зарыться в них с головой. С Алом частенько так происходит: зацепившись взглядом за строчку, он мигом проваливается в текст и забывает обо всем, выпадает из реальности. «В земном ядре нарастает активность магмы… Следствием активизации тектонических процессов стало возникновение аномалии-разлома, через который…» — дальше невозможно прочесть: край листа обуглен. Ал судорожно вглядывается в бархатистое кружево сажи, силится разобрать. «…уровень технологий нуль-транспортировки в настоящее время позволяет осуществить межпространственный переход только при условии…» — дыхание перехватывает. Ал нервным жестом поправляет очки. Боже… если эта информация достоверна… это же сенсация! Но ведь данные идут в разрез с официальной точкой зрения. — Стоп… какой год издания?! — он начинает мерить зал лихорадочными шагами. «Жизнедеятельность промаров осуществляется за счет импульсов в электромагнитном поле, которые образуются при ядерном синтезе. Их пламя— энергия, проникающая через пространственно-временную аномалию, возникшую в результате…» «Аномалия связала земное ядро со вселенной промаров…» Сканер тихо гудит, шелестят страницы. Идет загрузка данных в облачное хранилище. Ал склоняется над монитором и знать не знает, что по лестнице библиотеки уже грохочет коваными сапогами его злая судьба. Двери не распахиваются — их попросту сносят. — Не двигаться! Руки за голову! К стене! — бронированный детина вламывается в зал, отшвыривает Ала от оборудования, от стеллажей. Еще двое амбалов встают в дверях, перегораживая широченными плечами проход, берут его на мушку айс-бластеров. — Кто вы такие?! Сюда нельзя! На пол летят документы: сборник докладов конференции совета ООН, приложения к нему, графики... статьи профессора Промета, справочник по структурам магматических пород... Лапа в бронепластовой перчатке походя комкает листы. Краем глаза Ал замечает, что монитор вспыхивает алым. Знак тревоги? Системная ошибка? Сбой? Или… неужели дело в той информации, которую он загрузил сейчас?! Его отслеживали и контролировали все это время?! Ну конечно... Форсайт... — Да что происходит?! — горло будто перехватывает стальной струной. Перед глазами плавают мутные пятна: очки слетели, жалобно хрустнули под чьим-то каблуком... Грязные следы на страницах… Сапогами… по книгам… Ала скручивает от боли… Механический голос чеканит: — Решением следственного комитета Промеполиса, экстремистская литература подлежит изьятию. Вы арестованы за хранение и распространение... Договорить тот не успевает. Тщедушный библиограф вдруг взрывается фонтаном оранжевых искр! Чужаки летят на пол. Нестерпимый жар плавит их лица, доспехи, оружие. С жалобным звоном вылетают стекла из рам. Чистая, незамутненная ярость рождается в глубине. Вскипает и мигом заполняет сознание до краев бурлящая лава. Отчаяние, восторг, безумие, крик, раздирающий его грудную клетку. Огонь, летящий с кончиков пальцев… Пламя выплескивается из глаз, изо рта, бьет тугими упругими струями. Гудит и танцует, мечется в каменном мешке. «Жечь было наслаждением...» Черт, снова Брэдбери. Снова книги. Вся его жизнь вращается вокруг книг... *** — Ну ты и дал жару, чувак! — рыжий вихрастый парень в косухе весело скалится с сиденья тяжелого мотоцикла. — Добро пожаловать в ряды ультра-опаленных, брат. Теперь ты с нами, а мы своих не бросаем, так и знай! — протягивает ему руку. — Я Гуэйра, а этот вот — Мейс, — он кивает на второго, темноволосого. — А тебя как звать? — Алас Фуэго, — неожиданно для себя Ал выпаливает не свою — дедову фамилию и широко улыбается: аlas de fuego, «огненные крылья» на языке предков. Его новая прекрасная суть.