Джеки. Райнхольд. Руди.
Каждый выдержал минимум по четыре полуторачасовых круга, хотя время безумного безостановочного танцевального слэма в Moka Efti давно шагнуло за сутки. Даже после целой смены в баре лохматый, прокуренный Джеки всё ещё казался способным крепко стоять на ногах. И всё же он рухнул Шарлотте на плечо через восемь с половиной часов, пролепетав ссохшимися губами абсурдную нечленораздельную молитву, из которой фройляйн Риттер поняла лишь «умереть» и «пожалуйста». За десять минут до конца шестого круга Джеки, поскользнувшись на собственной лужице пота, полетел на пол. — Эй, конкурсанты! Сначала дотанцовываете, потом умираете! Потом, не сейчас, когда над вами кружатся две тысячи призовых рейхсмарок! И тур Лотте потерпел бы фиаско, но в зале неожиданно появился Райнхольд. — Лотте, четырнадцатый отдел ведёт грязную игру, — лихорадочно зашептал тот, неуклюже стягивая с себя пальто и пиджак. — Тот бродяжка, упавший с крыши… — Прости, но сейчас не время, — осадила его фройляйн, увидев как всё ещё свежая пара под номером «сорок два» лихо обошла их сбоку, совершенно не боясь вывихнуть коленные чашечки. — Райнхольд, ноги! Ноги! Ноги Грефа всё ещё стояли на месте ровно до этого момента, но затем — словно по команде — тотчас пустились в пляс, не позволив жюри кабаре устроить им дисквалифицию за подзатянувшуюся паузу. Райнхольда хватило ещё на шесть часов и почти случившийся микроинфаркт, когда липкий от пота и выпивки танцпол начал предательски уходить из-под его каблуков. Тёмные щенячьи глаза Грефа одновременно умоляли о пощаде и ревниво выискивали на сцене заносчивого Якоби, подавшегося в члены жюри в качестве подработки. Шептать слова преданности, а затем исчезать на месяц — не самое приятное наблюдение даже для того, кто повидал гораздо более жестокие вещи на своей нелёгкой службе. — Фройляйн Риттер, берите Руди, он сегодня свежий как огурчик… — только и успел выдохнуть второй партнёр Шарлотты, повисший на хрупкой девушке подобно тяжёлой цигейковой шубе. Для помощника патологоанатома Руди Мальциг, франтово укладывавший чёрные кудри на бок и по-лисьи прокрадывавшийся через полуживых и полусонных участников конкурса, казался слишком уж бодрым и жизнерадостным. Именно его появлению, пожалуй, Шарлотта обрадовалась больше всего: Руди не подведёт, даже если сотрёт с ней ноги в мясо и кровь. — Я тронута, что вы все сдержали свои обещания, — мягкая улыбка измученной невзгодами фройляйн стоила всех звёзд на небе, и Руди бодро встрепенулся. — Это наш долг перед тобой, Лотте, — вернул он ей улыбку, позволяя подруге немного передохнуть, стоя мысками на его ботинках и подчиняясь плавным движения. — Ты обязана держаться, а мы тебе поможем. Труба взбешенно ревела, срываясь над чахоточный кашель, подлаивая и квакая. Мелодия ползла змеиной лентой из блестящего саксофона, извиваясь, кусая за лодыжки как рассвирепевшая мурена. Бит вклинивался в сердечный ритм, вылетая из белой барабанной поверхности, утробно мурча на манер припадочных заклинаний шаманов вуду. И все плясали, так, чтобы преодолеть последнюю грань, разделявшую реальность и страстный экстаз, закладывая себя танцу, возвращаясь с каждым новым движением в дикую первобытность. — Эй, конкурсанты! Держите головы высоко поднятыми! И следите за партнёрами, когда растираете соперников в шимми! Тысяча девятьсот тридцать первый начался так плохо, что воспоминания о веймарском послевоенном психозе и позапрошлогоднем самоубийстве бирж казались лишь блеклыми призраками в сравнении с тем, как теперь лилась, бурлила кровь по берлинским трущобам. Но Лотте повезло: сегодня у нее нашлось целых три ангела-хранителя, которые не дали бы её в обиду. Только если к ним по злому року судьбы присоединился бы четвёртый… То ангелы в мгновение ока превратились бы во всадников Апокалипсиса. И на последнем кругу адского чарльстона пришёл четвёртый. Для Шарлотты отныне он был всем: и Чумой, и Войной, и Голодом, и… Смертью.Джеки, Райнхольд, Руди и… Гереон.
Гереон Рат, считавший, что может и дальше преследовать её, опускаясь вслед за ней до самого берлинского дна, мучая, обрекая на боль и страдания, на глубокое разочарование — в самых светлых и святых идеалах. Потому что ещё недавно таким идеалом был для неё он сам. Инспектор Рат направлялся твёрдым, уверенным шагом прямиком к ней, безучастно отмахиваясь от то и дело терявших ментальное равновесие танцевавших пар. Строгий, печальный, обманчиво флегматичный, в своём изношенном сером костюме-тройке на размер больше, чем надо. И при этом идеально зализанный, зачесанный назад, словно австрийский кронпринц. Остановился возле неё, безразлично оттолкнув усталого Руди в сторону, и протянул ей свою широкую ладонь. — Уходи, — зелёные глаза Шарлотты мгновенно наполнились холодом. — Только не ты! «Вы умерли для меня, герр Рат» — Нет. Осталось два круга и ты пройдёшь их вместе со мной, — он не заискивал и не настаивал, но брал под руку и возвращал на танцпол, хотя в словах больше не было ни силы, ни волшебства: — Пожалуйста. «Вы стали непреклонным в своих желаниях, герр Рат» Две тысячи рейхсмарок, кружившиеся на спирали под потолком, были весомой и желанной наградой за двадцать семь часов адского чарльстона и блэк боттома в океане блестящих конфетти Moka Efti. И в то же время они вовсе не стоили трёх часов личного ада, в который Лотте низвергало тепло ладоней, удерживавших её за талию в финальных кругах. В голове как в дешёвой учебной киноленте сменяли друг друга три свежих кадра, пускавших под откос всю её прежнюю жизнь: Рат громил еврейские лавки. Рат избивал стариков диаспоры. Рат вскидывал правую руку вверх. И после этого Рат не стеснялся открещиваться: «мои политические взгляды не имеют никакого отношения к моей работе и всем вам». Не стеснялся, чтобы вечером снова надеть коричневую рубашку и отправиться на ночную охоту со своими новыми соплеменниками. И Лотте, оправив слетавшие с маленьких хрупких плеч блестящие бретели, вознегодовала: — Убери от меня свои руки! Сейчас же! — Лотте… — мрачно откликнулся инспектор, притянув её к себе обратно за руку, и едва не вспыхнул: — Лотте, прекрати! Тебе же нужны эти деньги, разве нет? Его бывшая напарница лишь хмыкнула, с горечью и презрением. — Не настолько, чтобы и дальше терпеть Вас, герр Рат! — попыталась она отбрыкаться, всё ещё выводя инстинктивно мелкую дугу каблуком. — Отпусти меня! — Лотте, мы дотанцуем до победного конца, хочешь ты того или нет, — ухватив её за край блестящего платья, Гереон без лишних усилий вытянул маленькую фройляйн обратно в круг и окончательно забрал инициативу в свои руки. Толпа расступалась ещё больше, любопытно сверкая глазами и предвкушая то ли бурное выяснение отношений в свете софитов, то ли страстное подобие небольшой потасовки, в которой ещё неизвестно, кто из этих двоих вышел бы победителем. — Я не собираясь и дальше не размыкать рук с тем, кто считает кого-то человеком низшего сорта, но при этом сам служит полицейским, — Шарлотта поджала губы, потерпев неудачу при попытке лягнуть своего кавалера, и просто рухнула в изнеможении мокрой головой ему на плечо, всё ещё обдумывая пути к отступлению: — Вы мне отвратительны, герр Рат!.. «Никому не открывайтесь, герр Рат. Никому. Ни близким, ни… любимым. Никому. И ни при каких обстоятельствах. Иначе они убьют и вас, и всех, кто вам дорог, а мы уже никогда не сможем втереться в доверие к национал-социалистам. Вы невероятно храбрый человек, герр Рат, но Ваша храбрость может стоить Вам жизни» Шарлотта бессознательно скользила почти невменяемым взглядом по безгранично усталому, бледному, осунувшемуся лицу напротив. За последний год Гереон заработал не только уйму похвалы от начальства, но и с десяток новых морщин, чёрные синяки под глазами и пронзительно седые виски. Лишь глаза — прозрачные, дымчато-серые — виртуозно лгали, даже когда он не улыбался. Лгали о том, что пресловутой разницы якобы в десять с небольшим лет между ним и фройляйн Риттер вовсе и не существовало. Поэтому и могли они этой ночью танцевать словно бесноватые апачи, почти по-юношески выкидывая коленца, сходясь и расходять в бесконечном поединке, где он казался себе настоящим тореро. И она себе — тоже. И никогда не будет между ними сладу, если этот поединок не закончится. — Я бы хотел рассказать тебе про последние десять месяцев, но не могу, — слова давались ему настолько тяжко и больно, словно ему приходилось вытаскивать их у себя из горла раскаленными клещами. Шарлотта не поняла бы полунамеков. И осталась бы дальше стоять в стороне, зябко обхватив себя тонкими руками за плечи. Последние десять месяцев запомнились ей лишь тем, как он неуклонно отдалялся от неё, медленно обрывая столь сильную духовную связь, сложившуюся между ними. И, очевидно, променял её на дубинку, коричневую рубашку и красную наплечную повязку со свастикой. — Десять месяцев… Хватило для того, чтобы ты предал себя, меня, свою работу, свою Германию, свое человеческое достоинство, в конце концов, — горько отозвалось ему в ответ, и фройляйн Риттер просто остановилась, уповая на немилость жюри к любителям стоять и ничего делать. — Я больше не хочу этих денег. Лучше побираться по знакомым, чем знать, что их для тебя вытанцевал продажный наци. «Я ненавижу тебя, Гереон, ненавижу. И в первую очередь за то, что сумел врасти мне под кожу» — Хорошо. Пусть меня убьют, — послышалось со стороны инспектора подобно траурному удару в колокол, мгновенно озадачив занятую мрачными мыслями Лотте. — Это всё-таки милосерднее, чем испытывать твою ненависть. Затем нагнувшись к уху девушки, уже едва способной отбивать стертыми каблуками летевший в никуда ритм, Гереон быстро-быстро и сбивчиво зашептал, не позволяя отстраниться от себя. Зашептал, не видя, как гневное пламя в глазах Лотте вскоре затухло и лишь слезы благоговейного раскаяния наполняли их теперь. Потом по телу, почти переставшему её слушаться, пробежала крупная дрожь. И разворачивая лицо партнёра к себе, Шарлотта, всё ещё тяжело осмысляя услышанное, лишь мотала головой, и капли пота летели с насквозь мокрых каштановых волос, жалко облепивших уши. Всё-таки умиравший Веймар был не до конца обречён, если единственный из идеалов Шарлотты по-прежнему был верен себе. И столь же крепко держал её, не давая упасть. На сцене вновь появился птичий профиль просиживавшего штаны в жюри Якоби и близоруко окинул две оставшиеся пары, вышедшие в финал. Палец угрожающе постучал по большому циферблату, намекая, что необходимо срочно решать, окончательно, бесповоротно: выбывать или же продолжать. Только время, увы, давным-давно остановилось, став пленником слабо облегчившего душу Рата секрета, разделенного им с той, что пару минут назад ещё хотела из последних сил вывернуться, отбиться от его рук. Десять секунд уже ничего не решали. Решала только вернувшаяся к жизни её душеспасительная искра. Но попытаться всё же стоило. — Круг почти закончен. Ну что, танцуем? — с надеждой заглянул Рат в глаза своей партнерше и наконец увидел в них то, ради чего наивные влюбленные порой смотрят мечтательно на ночное небо. Звёзды, звёзды… Глядя на которые можно загадывать желания. И пусть они даже никогда не сбудутся, но глядеть на звезды просто необходимо. Иначе рискуешь разучиться мечтать. Маленькая узкая ладонь снова легла ему на шею. — Танцуем, Гереон.