I know you care

С приходом весны, с первым дуновением лёгкого ветерка, чуть заметно касающегося щеки, Луи уже не мог дождаться того момента, когда сможет вдохнуть полной грудью запах конфет, запасы которых сосед вытащит на улицу, совсем рядом с их домом. Он начинал готовить их сам за пару недель до наступления тепла, а потом выставлял на самодельный лоток, продавая совсем дешёво всем желающим. А там пройдёт совсем немного времени, и зима совсем уйдёт. Листья распустятся на деревьях, и Луи сможет, залезая на раскидистое дерево, что росло перед их домом, спрятаться от глаз посторонних в ещё не совсем густой кроне. У него были свои хитрости: растереть по лицу и рукам сок этих самых листьев, чтобы спрятаться ещё лучше, а ещё надевал свой "военный комбинезон" - простую тёмно-зелёную футболку, болтавшуюся на нём мешком, да порванные в нескольких местах штаны. В такие моменты он представлял себя скалолазом. Или же, будет вернее сказать, древолазом? Но стойте, кто же говорит слово "древо", кроме древних старушек и нудных учительниц в школе. А дереволаз как-то не звучит... Вот так вот, когда не получалось придумать нужное слово, он просто спускался на землю, порываясь заняться чем-то ещё. Он не расстраивался из-за такой мелочи, как какое-то слово. В конце концов, у него был надувной плот, и, взяв самодельное деревянное весло, он мог пойти на реку, где все-все плохие мысли оставляли его. Там садился на плот и немного неумело, но с каждым разом чуть лучше, сплавлялся вниз по течению. Как Гекльберри Финн, только без Джима. Хотя, Луи уверен, Тому Сойеру это занятие тоже пришлось бы по вкусу. Он мог представить себя каким-нибудь очень известным спортсменом, которого каждую секунду снимают на специальные переносные камеры. А потому в такие моменты всегда старался сохранять серьёзное выражение лица, ведь люди должны видеть серьёзного взрослого мужчину. А ему уже целых тринадцать лет! Он не знал, что в это время выглядел довольно смешно, но мило. Это являлось одной из самых странных странностей Луи (как сам он любил говорить: "Всё чудесатее и чудесатее", - только воображал себя при этом Шляпником, которому никакая Алиса не нужна, если только Чеширский кот): он мог втереться в любую компанию мальчишек, сумев привлечь к себе всё внимание оригинальными идеями игр. А в следующий миг голубоглазый мальчик уже убегал от своих сверстников так быстро, что, наверное, как говорилось в тех книжках, которые ему всё же довелось прочесть, пятки сверкали. Луи спасался от обиженных и разозлившихся ребят, которым сам же и насолил, причём за рекордно короткий срок. Ему не то чтобы нравилось быть отшельником или кем-то в этом роде, вовсе нет. Просто иногда Луи любил спрятаться ото всех. Обычно в такие моменты у него либо был запас конфет или других вкусностей, либо появлялось резкое желание побыть... археологом. Мальчик залезал под массивный деревянный мост, перекинутый через ту самую реку, по которой любил сплавляться. Случалось, что в грязи, хлюпавшей под подошвами уже до страшного разношенных кед (обуви настоящих мужчин! а не то, что какие-то там туфли, как у девчонок), он находил непонятно как там оказавшуюся брошку или любое другое украшение из местного магазинчика бижутерии неподалёку, или же чьего-то оловянного солдатика. Тут же подключалось воображение, превращавшее дешёвую позолоту украшения в самое настоящее золото, а солдатик становился какой-нибудь невероятно древней статуей из коллекции великого императора. Несомненно, Луи Томлинсон – лучший археолог всех времён и народов, пусть у него совершенно нет какого-то там специального оборудования. Что бы Луи ни делал, всё превращалось в увлекательнейшее приключение. Его никогда не огорчало даже то, что старшая сестра (три с половиной года назад переехавшая вслед за мужем в далёкий-далёкий городок, название которого мальчик даже не пытался запомнить) никогда не присоединялась к нему. На уроках в школе он представлял себя учёным профессором, любил вступать с учителем в спор, даже если совершенно ничего не знал о том, что она рассказывала. Луи всегда мог выкрутиться из любой ситуации, из-за чего многие ему завидовали. Только вот было и такое, что Луи, как бы ни старался, никак не мог превратить силой мысли непросто в нечто особенное, а в то, что было если не весело, то хотя бы сносно. Совместные ужины с матерью. Её звали Мэри-Роуз; и это имя, как думал Луи, совершенно не подходило такой чёрствой матери. Мальчик часто любил слова «превращать» в картинки, пусть лишь у себя в голове. Представляя себе дождь, он видел серебристые нити, прошивающие небо, переливающиеся в тусклых солнечных лучах, пробивающихся сквозь хмурые тучи. Последние, кстати, были старыми продавцами домашних тапочек, у которых уже неделю не было ни одного покупателя. А когда он писал, то всегда смотрел на свой почерк: иногда его буквы выходили округлыми, в другой же раз косыми и острыми. В первом случае перед глазами тут же появлялись мыльные пузыри и круглые шарики жвачки из автомата; во втором - острыми копьями храбрых солдат. Но когда обычный человек – и под вполне «обычным» Луи подразумевал и себя – пытался вообразить картинку, олицетворяющую Мэри-Роуз... Вряд ли перед его глазами появлялся кто-то, похожий на мать голубоглазого мальчика. Она работала в турагентстве и за день на работе так сильно уставала улыбаться, что сыну уже не доставалось не только этого, казалось бы, простого выражения, но и любого проявления любви и заботы. Ни тёплого взгляда, ни нежного прикосновения; и даже при отце, которого Луи уже и не помнил совсем, ничего этого не было. И на очередном таком резком ужине всё меняется. Совсем чуть-чуть, малую каплю, но - Луи слышал где-то, он точно уверен, - что всё начинается с малого. Его малым сдвигом становится "взрыв". И следом ещё один. Секунда или две между ними. И ни для кого эти два ничем непримечательных события не показались хоть сколько-нибудь занимательными: только для Луи они стали тем самым "сдвигом". Отложив вилку с остатками ненавистного пюре на ней, Луи потянулся и отщипнул себе большую тёмную виноградину – и вовсе не красную, как врёт название. Стоило только детским зубкам прокусить упругую кожицу, как случился этот самый первый взрыв. Пряная, чуть вяжущая жидкость растеклась во рту, принося с собой море ощущений. Казалось бы, такая мелочь, но Луи, вспоминая подслушанный разговор двух стариков, представил, что пьёт какое-то заморское и очень дорогое вино. Его ведь делают из винограда. Не стали же старички врать друг другу, притом соглашаясь с ложью второго, верно? И следом второй: мать, чуть краснея от злости - потому что её непутёвый сын вновь посмел ослушаться её, - дала мальчику довольно сильную затрещину, заставляя того поперхнуться. И Луи уже настолько привык к подобным вещам, что даже внимания не обратил на раздавшиеся следом крики. Что нового он мог там услышать? Какое он глупое и ни на что не годное существо, Луи слышал уже так много раз, что даже если разбудить его посреди ночи, он сможет рассказать всё слово в слово. Сейчас же ему гораздо интереснее представлять, что оба взрыва были чем-то вроде сигнала тревоги. Поэтому он быстро закидал в рот остатки ненавистной еды, всё также полностью игнорируя злые крики, а потом, подобно весеннему ветерку-сорванцу, взбежал вверх по лестнице, к себе в комнату. Схватил свой самый большой самолёт и вылетел во двор, где под большим раскидистым деревом его уже заждались солдатики. Игрушки для всех, кроме Луи. На глаза тут же попался солдатик со шляпкой от жёлудя (потому что Луи потерял его каску): - Сержант Джонс, - он постарался придать своему высокому голосу более грубое звучание. Бесполезно, впрочем, как и всегда. – Доложить обстановку! И только собрался ответить за него, снова безуспешно попытавшись спародировать кого-то другого, как тут же из-за высокого забора, отделявшего их участок от соседнего, раздался другой, незнакомый голос: - Вражеские войска проникли на нашу территорию? - фраза прозвучала как вопрос, но в низком голосе ребёнка (от Шерлока-Луи не укрылась бы такая мелочь) явно слышались нотки смеха, а ещё капля заинтересованности. Луи тут же насторожился. Вспомнил, что мать, вроде бы, что-то говорила ему о новых соседях. Что-то о том, чтобы он ни в коем случае не общался с новым мальчиком. И ни слова о причинах. Естественно, голубоглазого мальчика тут же охватило жгучее желание как можно скорее познакомиться с новеньким: кто он такой? Откуда? Как его зовут? Почему он вообще переехал сюда? Почему с ним запрещают общаться остальным детям? Луи быстро проверил, а не смотрит ли его мать в окно; она довольно часто садилась в уютное большое кресло перед ним, чтобы почитать журнал или поболтать с кем-то по телефону. Таким образом женщина заодно и следила за сыном. Не то, чтобы она так волновалась о нём, но вдруг он натворит что-то, из-за чего соседи потом будут смотреть на неё саму косо? Когда же он не обнаружил никакой "угрозы", то быстро подошёл ближе к забору, остановившись в двух-трёх шагах от него. К сожалению, доски прилегали друг к другу так плотно, что разглядеть хоть что-то совершенно не представлялось возможным. Может, попробовать расшатать одну из досок?.. Только он вознамерился исполнить задуманное, как раздался громкий зов, практически визг: - Луи! Мальчик дёрнулся от резкого звука и обернулся. На пороге его дома стояла его мать собственной персоной. И когда только выйти успела? - Быстро домой! - сейчас она выглядела подобно ведьме Малефисенте. - Но, мам! Я только вышел. - Слышать ничего не желаю! Ты мне нужен дома, - она развернулась было, чтобы уйти, но потом повернулась обратно. Заметив, что Луи так и стоит на месте, женщина добавила с нажимом: - И немедленно. Делать нечего. Луи понуро поплёлся в дом, через каждый шаг или два кидая тоскливый взгляд на забор. Он был уверен, что сегодня любопытство не даст ему уснуть. Стоило ему зайти в дом, как мать тут же отвесила ему звонкую пощёчину. Вообще, Луи был храбрым мальчиком. Но кто бы не испугался? - За что? - Ты хотел поговорить с этим... новым мальчиком, - последние два слова она произнесла таким тоном, словно речь шла о какой-то болячке, что нарывает, но не поддаётся лечению. - Несмотря на то что я тебе запретила! - Я не вижу в этом ничего страшного, - попытался возразить Луи, но снова сжался под свирепым взглядом матери. - Зато я вижу! Просто не подходи к нему, слышишь? Луи ничего не ответил. Он стоял напротив неё, глядя на женщину снизу вверх и прижимая обычно холодную, а сейчас ещё и грязную ладошку к покрасневшей щеке. И совершенно не понимал, что такого страшного в том, чтобы общаться с этим новеньким мальчиком. Может, он опасный хулиган? С этим его низким голосом это вполне возможно, как показалось в тот момент Луи. Но разве кто-то может сравниться с голубоглазым мальчиком? - Ты слышишь меня, Луи?! Он побоялся, как бы у женщины глаза на лоб не вылезли. Не то, чтобы переживал за неё, но ведь этого - он каким-то образом чувствовал, - ни в коем случае не следовало допускать. Поэтому поспешил кивнуть. - Скажи мне, Луи. - Я обещаю, что не буду разговаривать с этим мальчиком. Женщина чуть расслабилась, хотя какая-то напряжённость в ней ещё осталась. Потом она, всё также недоверчиво посматривая на него, медленно кивнула и произнесла: - Иди к себе. Сегодня ты больше не пойдёшь на улицу. У Луи, наверное, челюсть упала куда-то на пол. Растерянно хлопая глазами, провожаемый суровым взглядом матери, который, казалось, вот-вот прожёг бы в нём дыру, он медленно поднялся по лестнице в свою комнату. И тут же стал представлять, как завтра, в то время, пока мать будет на работе, он поговорит с этим таинственным мальчиком. И будет первым, кто узнает все его секреты.