Первый день октября

В комнате пахло осенью. Гонхи поежился в полудреме, натягивая одеяло почти до самого носа в попытке укрыться от прохладного воздуха, перевернулся на другой бок и прижался к Сохо, спящему рядом. Было воскресенье и им совершенно некуда было торопиться этим утром. Октябрьское солнце заливало спальню теплым, золотистым светом, играя с лениво блуждающими в воздухе пылинками и дразнясь разбросало по их одеялу целую россыпь солнечных зайчиков. Один из них бессовестно устроился на лице Гонхи. Гонхи зажмурился и помотал головой, все еще сквозь дрему, но уже начиная просыпаться. Зашевелился под одеялом, лениво распрямился, вытянувшись во весь рост и высвободил из-под укрытия руки, принявшись мягко тереть пальцами не желающие открываться глаза. Солнце ослепило его. Он спустился чуть ниже по подушке, стремясь скрыться от его лучей и взглянул на Сохо, безмятежно спящего рядом. Лицо Сохо было расслабленным и умиротворенным и Гонхи на несколько минут затих, рассматривая его… Он видел его спящим столько раз, и каждый раз чувство любви обуревало Гонхи, окутывая его сердце щемящей нежностью. Изо дня в день. Из года в год. Они не переставали любить друг друга ни на минуту, даже когда ссорились. Они были вместе уже давно, но, тем не менее, каждое их пробуждение рядом друг с другом все еще было счастьем для них, даже спустя столько времени. Сохо спал и его живот мерно вздымался от дыхания. Через несколько минут он затих, просыпаясь, его ресницы дрогнули, а губы поджались и разомкнулись. Он посмотрел на Гонхи жмурясь и щурясь от солнца, заполнявшего их маленькую спальню, на шкафу в которой скопилась пыль, а в кресле беспорядочно валялась вперемешку их одежда. Он посмотрел на него с открытой широкой улыбкой и спросил чуть охрипшим, после крепкого сна, голосом: — Что ты делаешь, Гонхи-я? Гонхи улыбнулся ему в ответ, потому что улыбка Сохо была заразительной и сказал: — Я просто смотрел на тебя. Губы Сохо вновь изогнулись мягким полукругом. Он потянулся к нему и коснулся его груди рукой, всего на пару секунд. — Как ты себя чувствуешь? — спросил он тихо. От него веяло сонным теплом несмотря на то, что в спальне было прохладно, потому что он только что проснулся. — Все хорошо, — ответил Гонхи, хотя мышцы в его теле, в его бедрах болезненно ныли, напоминая о произошедшем между ними этой ночью, но это была приятная боль и приятные воспоминания. Сохо рассмеялся запрокинув голову, потянулся к нему, навалившись сверху, и Гонхи поцеловал его в губы невинным, почти беспечным поцелуем. Он заключил старшего в объятия, положив руки поверх его талии на одеяле и ненадолго они затихли греясь в лучах утреннего солнца и слушая щебет птиц, доносившийся в спальню сквозь щелку приоткрытого окна. Тяжесть тела Сохо действовала на Гонхи усыпляюще… Он почти задремал вновь, но был разбужен кроткими поцелуями и то, с каким блеском в глазах Сохо смотрел на него заставило все внутри Гонхи сжаться от нахлынувшего чувства влюбленности в человека, в которого, как он считал, уже невозможно влюбиться еще сильнее. Он отвечал ему почти снисходительно, когда губы Сохо изучали его губы и послушно открыл шею, когда поцелуи Сохо последовали ниже, и обнял его, когда Сохо прильнул к нему с бесстыдно обозначенным его телом возбуждением. Сохо хотел его. И Гонхи его принял. Они сбросили с тел одежду и Гонхи принял его пальцы, влажные от смазки, раскатал презерватив по его члену и податливо развел ноги повинуясь чужому желанию. Сохо вошел в него, все еще растянутого после того, как дважды они занимались любовью этой ночью, заставив Гонхи мучительно застонать от того, как неожиданно болезненно это было. Но эта боль не продлилась и десяти секунд. Поцелуи Сохо обожгли его ключицы, заставив похоть, бурлившую в теле Гонхи вырваться наружу и Гонхи подался ему навстречу, принимая Сохо так глубоко, как только это было возможно. Он чувствовал как Сохо проникает и движется внутри него, чувствовал липкую, теплую смазку, пачкающую внутреннюю часть его бедер, чувствовал руки старшего на своей талии и все эти ощущения заставляли призрачное пламя бушевать у него под кожей. Он хотел его… Овладеть им или отдаться ему — не важно. Быть с ним, чувствовать его, ощущать соприкосновения тел, впитывать сбивчивое дыхание — все это заставляло тело Гонхи изнывать от плещущегося в нем вожделения — вот какие эмоции вызывал в нем Сохо. Только он. Сама мысль о том, что Сохо делает это с ним пробуждала дурманящий жар внутри его тела и разума. Сохо. Только Сохо и никто другой. Мучительное чувство неги разлилось по его телу, когда старший вновь проник в него. Гонхи застонал, изогнувшись на постели, не в силах и не желая сдерживать себя, впиваясь побелевшими пальцами в измятую простынь и сказал, изнывая от мучительного удовольствия, терзающего его: — Еще, — отчетливо сказал он. — Гонхи… — выдохнул Сохо почти не слышно, склонился к нему так близко, как только мог и поцеловал в приоткрытые пересохшие губы. Запах его кожи: мягкий запах мыла, сладкий запах шампуня, горьковатый запах пота окружали и дразнили Гонхи, будоража его мысли и сердце. Если бы Гонхи давали выбирать лучшее утро в его жизни, он бы непременно выбрал это воскресное утро — в постели с Сохо, в маленькой, пыльной, съемной квартирке, отбирающей у них половину их дохода, задыхаясь от возбуждения, занимаясь любовью с тем, кого он желал больше всего на свете. И если бы Сохо давали выбирать — Гонхи не сомневался, что Сохо выбрал бы то же самое. Потому что он знал его… Всего, до кончиков пальцев. Он знал каждый его взгляд и каждый наклон головы и это знание было счастьем для него. То, как искренне они любили друг друга было правильным для них и не один из них никогда не сомневался в том, что они что-то делают не так. То, как всецело они были преданы друг другу и то, как они верили друг в друга… То, как Сохо смотрел на него когда они занимались любовью, то, как Гонхи звал его, сквозь обжигающее чувство болезненного удовольствия, расплывающегося в его теле, как Сохо прижался к нему, излившись внутри него — все это было отображением их любви. И то, что произошло между ними чуть позже: когда Сохо отстранился, заставив Гонхи вновь жалобно, мучительно застонать от немеющей боли между бедер, отбросил в сторону презерватив и склонился к младшему, обхватив и лаская его ртом, доводя до исступления движениями рук и языка, чтобы Гонхи тоже кончил, почти растерзанный чувством блаженства мучимым его — все это говорило об их безграничном доверии друг другу, в котором не было места стеснению. Когда Сохо отстранился, Гонхи потянулся к нему, ощущая дрожь в коленях, бедрах и животе, привлек старшего к себе и на несколько секунд их губы соединились в невинном поцелуе — крохотном знаке признательности за то, что только что произошло между ними. Сохо улыбнулся ему, заерзал в его объятиях, перевернулся на спину и почти минуту они лежали молча, восстанавливая дыхание и силы, пока приятная дрожь не утихла в их телах, оставив в память о себе чувство расслабленности и ленивого тепла. Когда колени Гонхи перестали подрагивать он дотянулся до одеяла, почувствовав как прохлада покалывает его разгоряченную кожу, подвинулся к Сохо и прижался подбородком к его груди. Ладонь Сохо опустилась на его плечо, вовлекая младшего в осторожные объятия — это был очень нежный жест, предназначенный лишь для Гонхи и Гонхи это знал, знал, что это значит, когда Сохо касался его вот так по-особенному. Гонхи прижался к нему, коснулся его щеки губами и сказал: — Я люблю тебя, хён, — сказал он и эти слова, прозвучавшие так громко в безмятежной тишине спальни заставили их лица порозоветь от смущения. Они редко говорили это друг другу, но это было вовсе не обязательно. Они оба знали, что они чувствуют. Сохо посмотрел на него и его взгляд был полон любви. — Гони-я… — сказал он очень ласково. Этого было достаточно. Это уже было признанием. Гонхи прильнул к нему крепче, чувствуя, как у него начинают слипаться глаза. Стоило бы встать и принять душ, но на календаре было воскресенье и им совершенно некуда было торопиться. Прохладный воздух окутывал их, заставляя спрятаться в объятиях друг друга. В комнате пахло осенью. Был первый день октября.