Freaks

I dream of you almost every night, Hopefully I won't wake up this time. Дима, вообще-то, считался убеждённым интровертом и домоседом. Даже при всех своих громких монологах о такой единственной и неповторимой молодости, провести которую нужно обязательно так, чтобы было о чём вспоминать (жалеть) в старости: найти себя, покраситься в синий и потом сбрить это налысо, сигануть с парашютом, несмотря на то, что высоты боишься пиздецки, занять себя всеми хобби в мире сразу, чтобы со школы торопиться на танцы-баскетбол-конный-музыкалку и обязательно везде успевать, доехать до моря автостопом, имея с собой лишь косарь на пиво с чипсами и севший от постоянного использования камеры мобильник, напиться-накуриться в клубе, пройдя туда по фальшивым документам, да до такой степени, чтобы аж в беспамятство, унизительно проблеваться в кустах и оправдываться потом перед мамой, что это всё неправда и нет, не пахнет от него перегаром, это просто Коля не помылся, — в общем, попробовать всё-всё на свете, желательно с братанами и в ближайшее же время, пока не нагрянула страшная взрослость. На деле Дима обычно на большинство предложений потусоваться кривил такое лицо, будто ему подсунули как минимум кишащий муравьями хлеб, и с почти что чистой совестью оставался дома. В конце концов, согласиться можно когда угодно, а сегодня плейстейшн бесплатно раздаёт отсутствующую в коллекции часть Томб Райдера — это, вообще-то, супер важно и не каждый день происходит. Причины отказаться у Димы находились почти каждый раз и были несомненно важными, безотлагательными и очень-очень серьёзными. На их фоне меркли любые крутые вписки, школьные дискотеки и возмутительно внезапные прогулки. Но иногда он всё-таки взаправду соглашался, а не оставлял туманное обещание на будущее. Как сейчас, например. О причинах снизошедшей на шумную компанию друзей благодати они обычно задумывались не сильно — согласился и согласился, это ведь само по себе круто, верно? Звучит как охуенный тост, давайте выпьем за то, что пёс наконец вышел из сумрака и радует всех своим подобревшим от алкоголя и ужасно острой пиццы лицом. Дима молча кивает, обнимая ладонями пластиковый стаканчик с сумасшедшей бурдой из апельсинового сока и дешёвого ликёра, и думает, что лучше бы никому и не знать, что является причиной его присутствия здесь. А точнее — кто. Причина громко пьяно смеётся, заваливаясь на спину и дёргая в воздухе ногами — Дима честно не понимает, что такого смешного произошло, он прослушал, но в груди мигом теплеет и будто даже сжимается всё. В голове мешается бурда похлеще, чем Витина попытка на коктейль, потому что там сразу всё — и волнительный трепет, и необъятное счастье, и безмятежное спокойствие, а сдобрено все сверху особенно щедро безысходной грустью и совсем немного — алкогольной спутанностью. Разлетевшийся по компании смех быстро стихает, сменяется разговором, а Коля, даже не пытаясь подняться с пола, поворачивает в сторону Димы голову и внимательно смотрит, радостно щуря сияющие глаза. Аж сердце щемит. Когда Коля так улыбается, для Димы мир останавливается на секунду вместе со всеми процессами в организме, а потом вдруг разгоняется, как те самые тачки из формулы-1. Хочется, чтобы эти мгновения были бесконечными, и улыбка эта тоже, и обязательно только для него одного, самая-самая яркая и особенная, чтобы аж глаза слезились, как на солнце, и на зубах хрустело сахаром от сладости момента. Но как бы долго это не длилось в действительности, для Димы оно всегда пролетало слишком быстро, оставляя за собой печальную дымку. Потому что Коля обязательно отворачивался, уделяя внимание кому-нибудь ещё — ведь он такой весь общительный и душа компании, и даже не подозревает, что никому в этой комнате (и даже за её пределами) не хочется его взгляда и улыбки больше, чем его лучшему другу. И пусть они видятся каждый день — этого всё равно очень-очень мало. Потому что Дима хочет видеть его не просто каждый день, а каждую секунду. Чтобы стать единым целым, чтобы встречать вместе рассветы и закаты, засыпать и просыпаться в одной постели, готовить завтрак-обед-ужин в четыре руки, обсуждая досмотренную прошлым вечером дораму, чтобы по пути в школу греть свои вечно ледяные руки в его вечно горячих, прижавшись виском к родному плечу, и чтобы вместе летом автостопом до моря, выключив телефоны от всего мира, потому что им двоим больше никто не нужен. Потому что Дима уже и не вспомнит, когда полюбил своего друга, и до того сросся с этим чувством, что не знал без него себя. И без Коли тоже себя не знал, хоть это и было больно. Лишиться его казалось потерей более серьёзной, чем остаться без руки или ноги — к отсутствию конечности рано или поздно привыкнешь, а как привыкнуть к отсутствию Коли? Он ведь словно воздух. Как ливень в жаркий летний зной и двойная радуга после дождя — сказочно-неповторимый, один на всю жизнь, необходимый, близкий. Пытался ли он признаться? Нет, ни разу. Хотел ли? С каждым днём всё сильнее и сильнее. Но свою выросшую из внезапной детской влюблённости любовь Дима надежно хранил глубоко внутри себя, так глубоко, чтобы никто не мог залезть туда и узнать. Ему было проще в одиночестве страдать от безответных чувств к лучшему другу, чем пытаться что-то с этим сделать. Так он мог сохранить между ними хоть какие-то отношения. Быть самым близким и доверенным, быть рядом — пусть совсем не так, как хочется, но все же быть. Надеяться всё равно не на что было. Коля, бывало, шутил что-то на грани, но влюблялся и встречался только с девчонками — это позволяло сделать очевидные выводы о его предпочтениях. Дима понимает, что слишком много думает и слишком долго пялится на свой снова разделившийся на два слоя коктейль, когда ему на бедро вытянутой перед собой ноги падает чья-то пшеничная растрепанная голова. Дима озадаченно моргает — Коля смотрит снизу вверх внимательно, пристально, неизменно радостно щуря глаза от искренней улыбки. — Ну как, волчонок, ты с нами? Диме приходится быстро прокашляться, чтобы придать голосу уверенности. — А вы куда? — Совсем не слушаешь что ли? — удивлённо переспрашивает любовь всей его семнадцатилетней жизни, вскидывая брови. Ответа он, впрочем, даже не ждёт, продолжает сразу после секундной заминки: — Никуда. В правду или действие. Хочешь? Если совсем честно — не хочет. Дима в целом не сильно стремился здесь находиться, он все эти «крутые тусовки» находил кислыми и однообразными. Он и приходил-то только потому, что Коля тоже приходил. А потом большую часть вечера отмалчивался и напивался, впитывая в себя близкое присутствие Савельева, точно растение после долгой засухи. Иногда, если вдруг настроение было особенно благодатным и сходились все нужные звёзды, Дима мог выдавать доводящие всех до слёзной истерики стендапы, а ещё реже брал на себя смелость прикинуться достаточно пьяным, чтобы привалиться к тёплому боку к-сожалению-всего-лишь-друга и со сжавшимся от радости-печали сердцем радоваться тому, как охотно тот перебирает ему волосы и гладит спину. Короче — Коля был первой, последней и единственное причиной, по которой Дима посещал такие сходки, и он же был единственным, кто мог не прилагая особых усилий заставить согласиться на очень-очень многие вещи. Даже на такие нелепые. — Хочу, — уверенно врёт Дима, не отводя взгляда от самой красивой в мире улыбки. Мягкой, солнечной, такой, что за грудиной снова ворочается что-то жаркое и волнующее. Диме очень хочется знать, какая эта улыбка на вкус. — Супер! А Коля снова отворачивается к оживившимся ребятам, удобнее устраиваясь на тонком бедре. Кожу под его головой жжёт даже сквозь плотную ткань джоггеров, и тыльную сторону ладони приятно щекочут жесткие высветленные волосы. Дима загадывает, чтобы этот момент не кончился слишком уж стремительно. Коля быстро смачивает губы языком и что-то говорит — Дима не разбирает слов, потому что слишком сосредоточен на блестящих от слюны сухих трещинках на нижней губе. Надо будет подарить ему гигиеничку. А ещё срочно отвернуться, пока кто-нибудь не заметил слишком долгое для обычного дружеского интереса залипание. В самом деле, Волков, это ненормально и подозрительно — так долго пялиться на чей-то рот, обрати уже своё внимание на кого-нибудь другого. Сморгнуть наваждение оказывается трудным, даже если это приходится делать уже в миллионный как минимум раз за годы их дружбы. Трудным, но выполнимым — Дима, в конце концов, не какой-нибудь там легкомысленный ребёнок, прекрасно понимает, в какой момент следует себя одёрнуть. В реальном мире Артур с бесконечно недовольной харей стоял на коленях, сцепив за спиной руки, и пытался без нанесения себе тяжких телесных нагнуться к ожидающей перед ним рюмкой чего-то там прозрачного. Получалось у него это ужасно плохо и комично — пацаны ржали наперебой, Артур матерился и упорно пытался снова, едва не улетая носом в светлый ламинат. Коля кричит что-то подбадривающее, размахивая рукой, и Дима сам не замечает, как посмеивается вместе со всеми. У Артура через минуту всё-таки получается ухватить рюмку ртом, почти даже без потерь опрокидывая в себя содержимое. Он кривит ещё более недовольную харю и занюхивает футболкой взвизгнувшего от щекотки Артёма — парни разлетаются по полу от приступа неконтролируемой истерики, а Дима срочно задерживает дыхание, потому что трясущийся от смеха Коля вертится как уж на сковородке, утыкаясь в итоге носом в бедро критически близко к тазовой косточке и сжимая в кулак футболку на спине. Мир вокруг замирает и сжимается, пока не охватывает лишь их двоих, и Дима старается запомнить это прикосновение каждой клеткой кожи. Он впервые радуется тому, как быстро всё кончилось, потому что держать себя в руках в таком тесном контакте кажется задачей ещё более сложной, чем пересдать ту самую тройку по химии. Очередь до Волкова идёт приятно долго. Он наблюдает за позорными действиями, изредка вставляя остроумные комментарии, и на автомате тянет уже другую Витину бурду. Новая приятно отдаёт водкой и её даже не надо размешивать перед каждым глотком, как ту дичь с ликёром. Нога затекла из-за головы Коли, но сделать с этим хоть что-нибудь кажется преступлением против самого себя. Это так же сложно, как согнать с коленей мурчащего во сне кота — лучше уж пусть конечности отнимутся и весь мир подождёт. — Коля, правда или действие? — спрашивает запыхавшийся Денис. Ему ещё повезло, всего лишь отжиматься заставили. Витя вон всё ещё со слезами на глазах сидит, не отошёл от сумасшедшего коктейля из всего жидкого, что находилось в холодильнике. — А давай правду, хули нет? По комнате прокатываться долгое заинтересованное «о-о-о». Коля пока что первый, кто выбрал правду — остальным, походу, было интереснее творить разного рода дичь, чем раскрывать душу. Самому Коле, судя по блаженной улыбке, лежать хотелось сильнее всего на свете, и о вертящихся в голове Дениса вопросах он совсем не переживал. — За сколько ты бы согласился переспать с мужиком? Дима незаметно для остальных оживляется, обращая всё своё внимание на скривившего лицо Колю. Во рту высыхает моментально — приходится сделать глоток виски-колы, в котором колы уже почти и не было. — Какой ты мерзкий, — ворчит Савельев под заинтересованный шум пацанов. Несмотря на многолетнее общение и дурацкий шутливый флирт, подобные темы в компании всерьёз не подымались никогда. Даже между Димой и Колей лично. Даже когда Дима пытался узнать правду очень осторожными намёками — в ответ ему либо отшучивались, либо отвечали до того многозначно, что конкретные выводы сделать было невозможно. И Дима более чем уверен, что эта ситуация ничем не отличается от любого другого их почти-личного разговора, но сценарий оглушающе внезапно не повторяется. — Смотря с кем? Я вообще считаю, что в жизни надо всё попробовать. Ебать, один раз живём, я не буду себя загонять в рамки. Неоднозначный гул компании Дима совсем не слышит. Пропитавшиеся спиртом шестеренки в голове проворачиваются лениво и как будто бы даже назад, потому что ответ до него доходит не сразу. Услышанное стекает по опустевшей вмиг черепной коробке, и прокручивается снова-снова-снова, не превращаясь в вывод совершенно. Из тумана непонимания его вырывает легкое касание к руке и такое сладкое-родное «волчонок?». — Тебе нехорошо? — спрашивает Коля обеспокоено. Взглядом выискивает что-то в нём, в глаза заглядывает особенно чутко, будто в них сейчас отобразятся все жизненные показатели. — Как ты? Может, хватит с выпивкой? Дима в ответ мычит что-то нечленораздельное. Тяжесть головы пропадает с давно затёкшей ноги — Дима шевелит ей на пробу влево-вправо, молчаливо удивляясь тому, что она вообще шевелится. Он ощущает себя очень даже в сознании. Пусть ещё более тупым, чем обычно, но главное, что функционирует. — Да он просто пытается откосить от игры, — высказывает догадку недовольный Артур. На лбу у него всё ещё горит красным от первого неловкого падения с колен прямо в пол. Коля на него злобно шикает и с трудом собирает кости в кучу, чтобы сесть, весь такой тревожный и хмурый от мысли, что Диме нехорошо. Диме хорошо до Луны и обратно от мысли, что о нём — только о нём, ни о ком другом больше сегодня! — так волнуются. Совершенно идиотски хочется нажраться ещё сильнее, чтобы завладеть вниманием мамочки-Савельева совсем уж безраздельно. — Пшли-ка подышим, брат. Дима согласно кивает. Он всё ещё приятно обескуражен недавно услышанной информацией — это делает его ещё более вялым и неуклюжим. Коля с легкой помощью не такого уж спившегося Данила поднимается и протягивает другу руку. Дима берётся за неё охотно, не выказывая сопротивления совершенно ничему, и его резко вздергивают на ноги. Комната трижды перекручивается перед глазами, и желудок от такого скручивает тоже. К счастью, пока ещё не до тошноты. Нет, серьёзно, Коля только что перед всей их компанией спокойно признался, что был бы не против потрахаться с парнем, а сейчас тянет бесконечно влюблённого в себя парня из гостиной куда-то кажется на балкон, и всё это такое нереальное, что даже с десятой попытки осмысления кажется сном. Пацаны легко их отпускают и продолжают игру, передавая ход быстро смирившемуся Артуру, и всем им, кажется, не понять, насколько ценно происходящее прямо сейчас. Только Витя пару секунд провожает странным взглядом, как будто знает и понимает больше, чем все в этой комнате вместе взятые. — Я заебался, — на выдохе признаётся Дима. До балкона они дойти не успели, остановились посреди кухни. Коля смотрит нечитаемо и ждёт объяснений, чуть пошатываясь на некрепких ногах. — Давай свалим, а? У Димы в душе странный эмоциональный подъем, который он не контролирует совершенно. Он ляпает первое, что приходит в голову, потому что правда устал уже от шумной компании и хочет домой, а ещё лучше — забрать с собой того, ради кого вообще вылез в противный социум. Предложение простое донельзя, но в контексте почему-то кажется супер авантюрным. Коля пьяно хихикает, легко подхватывая настроение, хоть и не понимает причины веселья. И, кажется, тут же забывает, зачем вообще пёрся на балкон. — А давай. Собираются быстро, впопыхах, будто в страхе упустить момент. Об оставленных вещах забывают думать — только втискиваются в кроссовки, опираясь друг на друга, хватают первые попавшиеся куртки и вываливаются в коридор. Входная дверь тихо щёлкает, отделяя их спонтанный побег от слишком увлечённых игрой друзей. Они даже не обсуждают, куда отправятся, единым бессознательным принимая решение идти просто куда-нибудь. Улица встречает их прохладным осенним воздухом. Ночная свежесть липко проходится по разогретой алкоголем коже, заставляя Диму неприятно поежиться и клацнуть зубами. Колину ладонь на талии он осознаёт почему-то лишь сейчас. Дима чувствует себя таким счастливым в эту минуту, каким, кажется, не был никогда в этой жизни. Они хватаются друг за друга, словно без этого умрут на месте, и лениво плетутся по тихому двору, переглядываясь и улыбаясь. Коля не перестаёт тихо смеяться — этот звук вызывает у Димы приступы несвойственной ему нежности. Внезапно мелькает осознание, что они незаметно для себя дошли до очень знакомого подъезда. Коля спотыкается о первую же ступеньку и едва не падает вместе с намертво вцепившимся в него Димой, который слишком сосредоточен на том, чтобы придумать, как бы продлить их сказочно уютное уединение на вечность вперёд. — О! В голосе Коли звучит узнавание. Он смотрит на двери родного подъезда с нелепо открытым ртом, а потом вдруг поворачивается к загрузившемуся Диме, слишком уж нахально сверкая взглядом. — А хочешь? Можем ко мне завалиться. Дима думает о том, что завтра получит от родителей пизды, и согласно кивает. В самом деле, разве у него был выбор? Когда его солнце так смотрит и так ярко улыбается, невозможно ответить чем-то кроме безоговорочной капитуляции. Подъём на второй этаж кажется сверхзадачей, но при помощи друг друга и стены они справляются. Коля рыскает по карманам надетой на него куртки, привалившись плечом к входной двери, и ворчливо чертыхается себе под нос. Куртка, кажется, принадлежит кому-то другому, и незнакомые ключи с брелком-амогусом явно не от этой квартиры. — Пиздец, — ёмко заключает Дима, осознав всю глубины допущенной ими оплошности. Коля в ответ сдавленно смеётся. — Да ваще. Ладно, хуй с ним, один раз живем! И вдавливает дверной звонок. Дима понимает, что пизды он теперь получит не только от своих родителей, но останавливать пьяного друга уже как-то поздно. Да и не хочется, если быть честным. Логику и здравомыслие ещё час назад утопило в безусловно профессиональных коктейлях Вити и прибило сверху внезапно свалившимся на голову азартом. — Да ты больной, — бубнит Дима. Исключительно для профилактики и по старой памяти. — Нас же щас грохнут. Коля прижимает указательный палец к улыбающимся губам — Дима снова зависает, и в ту же секунду щёлкает замок. Дверь толкают изнутри, из-за чего Коля едва не отлетает по инерции в соседнюю, но успевает схватиться за ручку. В коридор высовывается недовольная сонная Оксана Владимировна, и Дима наполовину трезвеет от одного её насмешливо-хмурого взгляда. Она несколько секунд исподлобья смотрит на испуганно притихших парней, зябко укутывая себя в махровый розовый халат. Жмётся плечом к дверному косяку, скрещивает на груди руки. — Вернулся-таки, пьянь, — ехидно комментирует она внешний вид родного сына. Тот смело кивает в ответ, мол да, вот он я, радуйся, что вообще вернулся. Диме хочется провалиться сквозь землю от обуявшего чувства позора. — Заходите уже, балбесы. Дверь открывается шире, позволяя парням скользнуть в тёмную квартиру, а мама тем временем шоркает тапками обратно в свою комнату. Диме кажется, что на холодной осенней улице было как-то спокойнее, но окончательно запутаться в мыслях и переживаниях ему не дают — пинают под коленку, громким шепотом призывая разуваться. Уверенность Коли, к сожалению, воздушно-капельным путём не передаётся, и его продолжающемуся пьяному веселью только завидуешь. Кроссовки стягиваться не хотят от слова совсем. Дима спихивает их пятками, слишком слабый для того, чтобы нагнуться, и справляется с обувью только после животворящего даебтвоюмать. Коля сбрасывает чужую куртку прямо на пол и, едва дав время повторить манёвр, тянет за собой в комнату. Дима послушно тащится следом, вяло переставляя ноли. В голове у него по меньшей мере вакуум. Особенно громко в нем отдаётся звук захлопнувшейся за спиной двери. Они быстро переглянулись. Коля улыбаться не переставал ещё с того момента, как они под шумок съебались с Денисовой квартиры, а Диму в ответ улыбаться против воли тянуло с каждой минутой все сильнее и сильнее. Его в принципе к Коле тянуло — прямо как мотылька на свет, совершенно иррационально, инстинктивно, так правильно и приятно, и ни о каких итогах думать рядом с ним не хотелось, только о моменте. Мысли, казалось, остались где-то за порогом подъезда, и всё никак не вернутся обратно в голову. Да и разве нужны они сейчас, когда так хорошо просто от возможности находиться рядом? Прямо в одежде они заваливаются в постель, пихаясь и сдавленно хихикая. Они лежат нос к носу под одним одеялом, и Диме так по-домашнему уютно и хорошо сейчас. Сонно моргающий Коля в сумраке комнаты кажется ему красивым как-то по-особенному. Хочется запомнить каждую его частичку и запереть в памяти надежно, чтобы иногда возвращаться в эту сказку. Дима скользит взглядом по таким знакомым чертам лица и незаметно для себя залипает, когда попадает на губы. Мягкие, искусанные, влажно блестящие от слюны — внутри случается короткое замыкание. — Можно я тебя поцелую? Предложение вылетает само по себе, пропуская все возможные фильтрации. Дима забывает о том, как надо думать, забывает о существовании последствий, трезвости, завтрашнего дня — всё это вылетает из головы напрочь, этого попросту не существует в его мире, сжавшегося до размеров Колиной кровати. Глаза напротив удивлённо расширяются, и лишь тогда, кажется, болезненно медленно доходит, что за хуйню он только что ляпнул. — Забудь, — торопливо шепчет Дима, опуская голову как можно ниже, вжимаясь в собственную грудь подбородком. Ему неожиданно страшно и очень-очень не хочется видеть, с каким именно выражением Коля сейчас смотрит на него. — Просто тупая шутка, забей, ты ничего не слышал. — Дим… — Говорю же, я пошутил, не бери в голову. — Эй, обидно вообще-то. — Прости, — жмурится Дима. Провалиться сквозь землю сейчас хочется просто пиздец как, а ещё лучше — умереть на месте, потому что идей, как разобраться с этой ситуацией, у него нет совершенно. В голове всё ещё пусто, только паника носится туда-сюда, вызывая неконтролируемое желание сжаться до размеров пылинки или сбежать. Коля смеётся немного нервно, сползает в кровати пониже — а потом легко целует в уголок губ. Дима дёргается и отстраняется, уставившись ошарашено. Взгляд у Коли мягкий, хоть и охуевший немного всё ещё, и выдыхает он как-то слишком прерывисто, будто его бьёт ознобом. — Точно пошутил? — переспрашивает на грани слышимости. Дима слегка мотает головой, неспособный выдавить из себя хоть слово. Взгляд цепляет то, как язык мелькает привычным быстрым движением, а после желанные мягкие губы несмело прижимаются к его губам. И это занавес, не иначе. Диме кажется, что скоро прозвенит будильник, потому что происходящее здесь и сейчас совершенно точно сон, какая-то изощренная больная галлюцинация. Он держится за эту галлюцинацию так крепко, как только может, лишь бы она не кончилась болезненно быстро, лишь бы дала запомнить себя как следует, потому что второго такого раза точно не будет. Дима опускает ладонь на Колино плечо и легко толкает назад, оставляя ему слишком много возможностей отказаться, но Коля податливо переворачивается на спину и вплетает пальцы в его отросшие волосы. Проходится короткими ногтями по затылку — приятно до мурашек. Он позволяет нависнуть над собой и улыбается так, как никогда ещё, кажется, не улыбался. Тусклый лунный свет выделяет его раскрасневшееся лицо, и Дима любуется им так близко, что чувствует на коже горячее дыхание и может сосчитать ресницы. Вакуум в голове схлопнулся в совершенное ничего. Будь что будет. Один раз живем ведь, да? Дима закрывает глаза, точно ныряет в ледяной омут с головой, и целует сам. Он никогда такого не делал. Как-то не подворачивался случай, а потом началась эта влюбленность, и, честно говоря, уже даже и не хотелось, чтобы случай подвернулся. А у Коли уже была девушка — целая одна! — поэтому опыт какой-никакой имел. Только вот заведомо неравнозначные условия никакого значения не имели, потому что им обоим, кажется, одинаково память отшибло только что. Они нежно прихватывали губы друг друга, иногда спускаясь легкими поцелуями на щёки и скулы, полностью растворившись в моменте и друг в друге. В приятно сжимающей сердце нежности. Так, как Дима мечтал — словно в мире больше не было людей, и всё-всё стало неважным, кроме их трепетных прикосновений. Дима беззвучно ахает, когда пальцы в его волосах сжимаются особенно сильно, и тут же чувствует горячий мокрый язык. Тот скользит кончиком по нижней губе, едва касаясь зубов — Диме кажется, что он сейчас умрёт на месте. Глаза напротив щурятся довольно и сыто, и огонёк в них яркий, заговорщицкий. Коля за затылок подталкивает ближе к себе и целует глубже, до мурашек и сбитого дыхания. Дима бездумно повторяет за ним, пытаясь понять и запомнить, как оно делается, и загадывая про себя, чтобы они обязательно поцеловались снова. Сегодняшняя улыбка Коли на вкус как виски и карамельные конфеты. Диме больше воздуха хочется знать, какой она будет завтра.