Переборов искренность

      В жизни Карины Браун было две крупные ошибки. Первая, как она думала, станет и последней, потому что Карина с головой окунулась в нищету, где у тебя и так нет ничего, а на руках ещё младенец, которого вроде и утопить невозможно жалко, но прокормить казалось невозможным. А ещё она, кажется, любила это маленькое, слабое существо. Потому что это была его дочка, последнее, что от него осталось.       По юности Карина влюбилась крепко и очень надолго. Это был плотник из приморского квартала, молодой, красивый и добрый. И Карина думала, что вместе они выкарабкаются из промозглой бедности, заведут семью, купят квартирку поближе к границе гетто и доживут, любимые и любящие, до самой старости. Про семью Карина угадала — она узнала, что на сносях, в студёный ноябрь. Она бы и хотела обрадовать этой новостью его, да не могла: он умер ещё по осени. Море забрало его и десяток таких же элдийцев, когда их отправили на работы в порту. А тогда разгулялся шторм.       На этом счастье оборвалось. Карине всё казалось, что она падает в бездну, которой нет конца. Потому что она — несчастная, с нерождённым ребёнком, ещё и элдийка. А у неё забрали то единственное, на что она уповала. Вон оно как. В первые дни её отчаяние было настолько велико, что Карина думала, а не броситься ли в пенистые волны, прямо к нему. И не будет тогда ни счастья, ни горя, ни голода, ни забот. Ни-че-го. Она ходила к морю и подолгу смотрела на солёные гребни, накатывавшие на причал. Смотрела бездумно, позабыв даже о брате (а он-то будет тосковать). И всё её тянуло туда, в морскую пучину, пока сердце глухо выло. Канет в бездну по-настоящему.       Но потом эти мысли ослабли, даже стали пугать её. И Карина задумалась, не избавиться ли от ребёнка, пока не поздно. Хотя, не поздно ли уже… Карина впала в такое отчаяние, что махнула рукой — будь что будет. И оно было. Родилась девочка, крупная, тяжёлая. Назвали Милли. Милли Браун. Карина не знала, что делать с крохотным человеком, но взялась растить. Брат помогал, как мог: с едой, с одеждой, порой даже с Милли нянчился.       Девочка подрастала, и Карина не знала, то ли ей стоит прийти в ужас, то ли смириться, что перед ней вечно будет напоминание о её горести. Милли становилась похожа на отца. Пока она, конечно, была маленькой — всего два года в апреле стукнуло. Но глаза уже перестали меняться и точь-в-точь были, как у него: похожие на мёд. Милли смотрела на мать, распахнув глаза, а той было не по себе от того, как это похоже на него. Милли явно была ошибкой Карины.       Вторая же родилась вчера, в первый день августа.       Рожать пришлось дома, а на улице стояла духота. Мучительные часы, пока её плоть тянуло, а тело пыталось вытолкнуть ребёнка. Она, кажется, кричала и была вся взмылена, будто тягловая лошадь, которой пришлось тащить дом. А рядом — лишь соседка, мельком знакомая с врачебным делом. И та постоянно бормотала над ухом, что скоро всё закончится, и это вгоняло в полное отчаяние. Карина зареклась рожать. Что с Милли, что с этим ребёнком было ужасно.       А потом настала тишина. Карина, вымотанная и измученная, держала на руках младенца. Это был мальчик, запретный ребёнок, которому уж точно нельзя было появляться на свет. Потому что отец его — мареец. Элдийцев не жаловали, это было словно столпом, на котором держалось всё сущее, но элдийское отродье, помесь человека и потомка дьявола, — это ужасно. Карина не могла отделаться от мысли, что Райнер, это маленькое ныне существо, навлечёт в далёкие годы на их семью что-то плохое.       Когда загорелся закат, Карина услышала, как открылась дверь. Милли испуганно заглянула в каморку, прячась за дверным косяком. Карина просила брата, чтобы тот сегодня забрал девочку к себе. Видно, вернулись. Милли осмелела и потопала к кровати. Она удивлённо хлопала глазами, разглядывая свёрток с младенцем, который Карина держала в руках.       — Это что? — прошепелявила она и вдруг приобрела обнадёженный вид. — Это играть?       — Нет-нет, — изнурённо отозвалась Карина, — это твой брат.       Она опустила укутанного младенца и показала дочке. Вскарабкавшись на кровать, Милли ухватилась за руку Карины, уставилась на сморщенного, красного младенца и состроила такое лицо, будто собралась плакать.       — Это Райнер, — сказала Карина.       — У-у, не, — прошептала Милли, наморщившись, и спешно засобиралась вниз. — Не надо брата. Не хочу.       И слезла с кровати. Потом она подняла взгляд и спросила:       — А сестра будет?       Карина надеялась, что больше никаких детей, никаких сестёр для Милли, в жизни не будет. Она держала Райнера и не понимала, какую жизнь уготовила этому ребёнку. Прямо как с Милли.       И Карине чудилось, будто она попала в замкнутый круг. Мужчина, интерес, любовь, накрывавшая с головой, ребёнок, потом… Потом ничего. Потом она остаётся одна. А любовь ли была второй раз?       Ей казалось, что после смерти того, первого, она нашла утешение. Отличались они только тем, что этот оказался марейцем. Но… Ах, как они были похожи. Карина слепо увлеклась марейцем, думая, что он заменит её первую любовь. Будто он окажется таким же заботливым, тоже будет мечтать о семье. Про Милли она умолчала и всякий раз оставляла её с братом, надеясь, что мареец не узнает о девочке ничего. Тот и не узнал. Бросил он её по-другой причине: а всё дело было в новом ребёнке, их ребёнке. Ещё даже не родившимся, но только узнав о нём, мареец запаниковал. Потому что ребёнок от элдийки — это бесчестье, это конец всему. Как бы его самого не отправили в гетто за то, что спутался с этой женщиной. А потом он придумал замечательную штуку, облегчившую его страдания: сказал, что Карина его околдовала, обольстила своей элдийской ворожбой и он тут не причём. А потому и к ребёнку этому он не имеет никакого отношения. И просто пропал.       Карину снова оставили одну с ребёнком, но в этот раз он даже не умер, просто бросил её. И оставил сына.       — Почему он мале-екий? И страшный? — хмуро спросила Милли. Карина пыталась учить её говорить правильно, но Милли пока глотала часть слов. Хотя для её возраста речь, кажется, была разборчивой. — Убери.       — Все дети такие, я не могу его убрать, — вздохнула Карина. — Ты тоже такой была.       Милли немного подумала и мотнула головой.       — Нет. Мама, ты врёшь?       — Ну, хочешь — не верь. Но ты была. А это — твой брат, и ты полюбишь его.       — Нет, — сердито отозвалась Милли и закапризничала. — Неправда, я то-ока тебя люблю.       Карина промолчала, боясь сказать что-то не то. Милли любила мать. А она её в ответ? А Райнера? Ему было всего пара часов от роду, а он уже маленький человечек, не нужный в этом мире никому. Карина не могла понять, сможет ли полюбить его. Как любить нежеланного ребёнка, отец которого так жестоко обошёлся с ней? Ребёнок-то, конечно, не виноват, не виноват… Но легче от этого не становилась.       Райнер вряд ли узнает когда-нибудь о материнской любви, Карина не могла заставить себя полюбить человека, поломавшего ей второй шанс. Так пускай хотя бы Милли.       — Он вырастет, — заговорила Карина, пытаясь заверить саму себя, — и станет хорошим. И сильным, и умным. Он тебе ещё понравится, вот увидишь.       Милли снова осмелилась посмотреть на Райнера и снова отвернулась. Она утопала в угол и стала ставить друг на друга маленькие деревянные кубики. Те были старенькие, щербатые, со стёртыми углами. Милли строила башню, старательно подгоняя кубики друг к другу. Рука у неё вдруг дрогнула, кубик выскользнул. Башня рассыпалась.