ночная слабость

в начале своей карьеры панталоне имел длинные, роскошные волосы. они были черны, как смоль, и длиной своей доходили примерно до поясницы. конечно, сначала его всё устраивало - ему нравилось видеть россыпь густых прядей на своих оголённых лопатках по утрам, получать восторженные комплименты от дотторе, а с ними же и очередную заколку, стоимостью в несколько сотен тысяч моры. со временем излишняя длина начала мешаться при работе; хвосты быстро растрепывались и распускались, заколки съезжали вниз и в конце дня находились уже на кончиках, высокие пучки, приколотые двумя спицами из ли юэ, петушились и выпускали из себя прядки прямо на лицо в самый ненужный момент. а когда бухгалтер в спешке поднимал очки на голову, чтобы прочесть мелкий шрифт, волосы путались в дужках и маленьких щёлочках. что уж говорить про цепочку, с которой каждый день бедный парень снимал по дюжине волосинок, если не больше. доктора это умиляло: когда панталоне оставался у него на ночь, тот всегда перед сном сидел на кровати возле уже засыпающего второго предвестника и болтал на отдалённые темы, попутно распутывая очки. но в один день бухгалтер решил — с этим покончено. и решение его было настолько категоричным, что он даже не решился ходить к мастерам и тратить деньги. перед работой, утром, в 6 часов он пришёл в ванную комнату и ещё минут пять собирался с мыслями: стоит это того, или нет? а как долго ему надо будет заново отращивать эту длину? а если результат не устроит? быстро взяв в руки ножницы, что только вчера он одолжил у арлекин, он решил: «надо с этим завязывать.» чик-чик. на полу лежат длинные, черные пряди, а у банкира… каре. волосы ровно под подбородок — не без изъянов, но поправимо. спустя еще десять минут он добился своего идеала и победно взглянул в зеркало — хоть и лицо его было слегка заспанное, а синяки под глазами выглядели жутковато, новая стрижка ему очень даже шла. волосы (не все) с пола он подобрал, связал резинкой и положил в тумбу под раковиной. — пусть на память останутся. а может, и не только, — подмечает шёпотом черноволосый, а в голове проносятся одна за другой мысли, что же с ним сделает его возлюбленный.

***

в кабинет тихо постучались, и панталоне заправил левую прядь чёлки за ухо, подмечая про себя, что так ему гораздо лучше, и выкрикивая «входите», хотя он и так знал, кто будет за дверью. на пороге показался иль дотторе, ещё ничего не подозревающий. пришёл что-то показать, очевидно. — доброго вечера, любимый, — говорит он, а только затем поднимает глаза на руки, скользит взглядом по плечам, и.. — ёбушкина мать. панталоне еле сдерживал смех, смотря на этого прекрасного человека, чьи глаза округлились настолько, что кажется, будто сейчас они вылетят из глазницы. неверящим взглядом красноглазый сверлит плечи банкира, на которых только недавно лежали его любимые, угольные, пушистые пряди, а затем подходит ближе к парню. — любовь моя, да ты ж на педика теперь похож.. ты что с собой наделал? жалостливая мордочка и опущенные уголки губ доктора добили и так улыбающегося девятого предвестника, и он окончательно расходится в чудесном смехе, пряча лицо за ладонями. — фабьен, спокойно, так было нужно- — кому нужно? лично мне — совершенно не нужно. я только собирался подарить тебе прекрасную заколку… ты похож на девушку из фонтейна теперь. ещё юбку с шляпкой надень, и спутать тебя будет легко. панталоне ещё раз заходится в смехе.

***

заколка, что подарил дотторе так не вовремя, подошла даже к таким коротким волосам. — ну вот, смотри, очень даже прекрасно. заколка подошла.. — ..и вышел крысиный хвостик. — до сих обижается дотторе, смотря на отражение любимого в зеркале. гуревич произносит тихое «да ну тебя», и подходит к окну, полюбоваться ночной снежнóй. холодный регион принял его теплее, чем тот, в котором он вырос. принял со всеми душевными ранами, физическими и психологическими, со всеми его загонами и проблемами. принял и помог стать успешным, обрести своё счастье и уют, иметь крышу над головой и деньги в кармане, хорошее здоровье и любовь. под падающими в свете фонаря снежинками гуляют дети с родителями, подростки сидят на скамейке и болтают о жизни, бродячую собаку гладит бездомный человек. и если сравнить его со всеми этими людьми — он будет похож на последнего, ведь только он знает, что именно за все годы его бедности пришлось ему пережить. никто не поддержит, никто не поможет. никого нет рядом, когда так нужно. у него не было никого из родственников, никого из друзей и никого из знакомых. тяжёлую судьбу бродяги в горах ли юэ пришлось нести на своём горбу в одиночку, с плохим здоровьем и зрением. никого-никого не было. совсем. а сколько слёз и крови он пролил на пути своей славы? сколько раз он ошибался, сколько раз ему так нужна была чья-то поддержка, чьё-то плечо рядом? такой же отчуждённый, но радующийся самым крошечным мелочам, хоть порой это и незаметно. такой же грустный странник с горькой судьбой, которую знает только он и ещё один человек. вечно молодой, и вечно пьяный. дотторе стоит в стороне от панталоне и смотрит в бок его лица, в профиль. видит, как родные иолитовые глаза загораются тысячами фейерверков, пока их обладатель стоит неподвижно, словно изваяние прекрасного скульптора античных времён. только он один знает, сколько у банкира шрамов, где они находятся и откуда они появились. и он никогда не воспользуется, не посмеётся над этим. только он один понимает панталоне с полуслова — ведь сам проходил такое же. его никто не поддерживал, никто не верил и никто не хотел даже думать об его успехе — родня смеялась, а друзей не было. все звали его чудаком, ненормальным, психом.. и он нашёл своё призвание. в исследованиях механизмов и живых организмов, в марионетках и их внутренностях, в различных химических реактивах и огромных лабораториях, пропахших кровью. там он нашёл себя. а здесь, в этом здании, две раненные и побитые судьбой души нашли друг друга. потому сейчас он не проронил не слова, а лишь подошёл сзади к самому дорогому для него человеку, крепко, но бережно обнял за талию и положил лоб на родное плечо. «я буду любить тебя всегда, как бы ты не выглядел». «и я тебя тоже, дотторе».