Дельфиниум

      Мондштадт был для Венти самой настоящей клеткой.       Красивый город. Богатый город. Родной город. Душащий город.       Он впитывал дух мондштадтской свободы и сигаретный дым, стоя у перил моста над Сидровым озером. Он смотрел на отражение солнца и многоэтажек в водной глади, слушал крики и весёлый гомон друзей. У каждого мондштадтца с самого раннего детства было безграничное количество выборов. Огромный простор для свободы, как поступать, как и на что тратить свою жизнь и здоровье. На учёбу? На веселье? На прыжок с моста?        — Эй, Штарк, ты с нами? — позвал его какой-то парень (Венти, если честно, даже не помнил его имени).        — Спрашиваешь! — Венти широко улыбнулся, уже привычно покачивая бёдрами, подошёл к компании и взял сигарету из протянутой кем-то пачки. Закурил. Рот наполнил мерзкий вкус дешёвого табака с какими-то дрянными добавками, которые обычно обзывали «вкусом закатника» или что-то вроде того.        — Ты ходишь, как тёлка, — фыркнул парень немного насмешливо. — Да и одеваешься подозрительно. Точно пацан?        — Желаешь проверить? — он немного ехидно улыбнулся, выпуская дым, и стряхнул пепел. — Мальчики мне тоже нравятся, если что.        — Да ну тебя…       Парень как-то сконфуженно замолчал под всеобщий смех. Венти тоже смеялся. Смеялся, как будто это последний раз, когда он рассмеётся. Как будто надо успеть повеселиться — даже если весело совсем не было. И он следовал этому странному, но естественному правилу, делал то, что от него требовалось: закидывал руку кому-то на плечо, громко о чём-то спорил и был тем, к кому тянулись. С Венти Штарком весело и легко. Венти Штарк всегда знает, как хорошо провести время — так, что проснёшься где-нибудь в лиюэйской деревне и в долгах. Он следовал за своими приятелями, послушно и покорно, по своей воле, но почему все думали, что он вёл их за собой и толкал прожигать жизнь? Разве он в свои шестнадцать хоть сколько-нибудь похож на лидера?       Вечер был мутным, похожим на множество предыдущих: приглушённый свет со вспышками синих и красных ламп у кого-то из иностранных студентов на съёмной квартире, всеобщее веселье и добытый кем-то ящик алкоголя. Жгучее чувство, смазанное, разливавшееся теплом по телу, расслаблявщее вечно напряжённые мышцы — оно заполнило всё сознание, затопило весь желудок. Рядом был кто-то симпатичный — до красивого этот человек не дотягивал точно. Как может быть красивым тот, чьего лица ты даже не вспомнишь?       И он представлял её. Это её руки нагло забирались под его футболку, её пальцы игриво гладили живот одними подушечками. Но губы были чужими: от них веяло сливочным ликёром и вишнёвыми сигаретами; не было запаха извечной мятной жвачки, не было шоколадных духов и коричной гигиенички. Он это игнорировал. Самым наглым образом подменял в своём сознании приторную вишню на свежесть и приятную сладость, давил слабо пробивающееся сквозь пьяную завесу ощущение, что это не то. Утром он, как обычно, будет жалеть, что представлял своё скромное, удивительно приземлённое божество в таком свете. Она была близка, но недосягаема, куда чище и правильнее. Нет никакого смысла привязываться к её образу.       Даже под угрозой смерти он бы не смог рассказать, что случилось потом. Он ушёл? Он переспал? Он залез на кухонный стол и произнёс тост? А может быть, все варианты сразу, но в случайной последовательности? Он всегда узнавал о своих выходках с чужих слов, и смеялся, смеялся, смеялся — над собой, своей никчёмной жизнью и отвращением к самому себе. Какая разница, как он себя ведёт и что происходит, если ему всё равно никогда ни на шаг не приблизиться к идеалу, так необходимому самой главной женщине во всей его жизни, любившей выращивать цветы и кукол, к идеалу, который заслуживала девушка с чистой и светлой душой, которая так и манила к себе?       Прохладный вечерний воздух отрезвлял, немного приводил в чувства, возвращал рассудок и чувство стыда.        — Ну ты и перебрал сегодня, — посмеивался где-то рядом первокурсник Кайа, держа банку цветастого энергетика. Волосы парня падали на повязку на глазу, почти полностью закрывая её, создавая иллюзию, будто бы со зрением у него всё было в порядке. О том, что случилось с глазом Альбериха, среди молодёжи Мондштадта ходили целые легенды, а сам студент только и шутил: то «от деда по наследству досталось», то «пиво глазом открывал». Венти не лез и не вникал. Это не его проблема, в конце концов. Альберих легко потрепал его по плечу и елейным голосом протянул: — Гляди-ка, кто идёт… неужели, это храбрая рыцарка?        — Заткнись, — с каплей веселья фыркнул её голос, и её руки коснулись его кожи: не под одеждой, не нарушая личных границ. Она лишь взяла его ледяную ладонь в свои обжигающе горячие и с беспокойством спросила: — Ты как? Идти можешь или помочь?        — Не волнуйся, — слабо смеялся Венти каждый раз. — Ещё не сделали ту бодягу, которая меня сразит…        — Дурак ты, Венти, — только устало вздыхала девушка и, поддерживая его, медленно уводила в сторону дома. Она была необычайно близко; поверни голову — и коснёшься губами лица. Но он не настолько пьян, чтобы рушить всё, что у него было. Не сейчас. Не сегодня. — Архонты, ты что, курил?        — У тебя потрясающий нюх, — мрачно пробубнил юноша и икнул. О, он определённо уже трезв, а ноги заплетаются лишь от усталости. — Делаю, что хочу. Ты не можешь мне запретить.        — Голос прокуришь! — шикнула она со злостью.        — Значит, буду романтически и круто хрипеть.        — У тебя тенор, Венти. Тебе не пойдёт «круто хрипеть».       Венти закатывал глаза и фыркал, но понимал в глубине души: она права. Она о нём заботилась. Она уже давно должна была его оставить. Почему он только приносил ей проблемы? Почему она срывалась под идиотскими предлогами из дома всякий раз, когда он напивался, и, как сейчас, чуть ли не насильно вкладывала ему в рот две пластинки жвачки, ворча что-то?       Дом показался слишком скоро. Ему не хотелось возвращаться туда, где даже не было Кедемеля, уехавшего на учёбу, бросившего его наедине с человеком с идеальным палисадником и безупречной репутацией.       Это было небольшое двухэтажное строение на четыре квартиры; свет в северном окне первого этажа горел ярко и тепло, за занавеской сновала фигура. Он резко остановился: быстро на ощупь поправил причёску, выпрямился, расправив плечи, так, будто бы внутри него — деревянный крест, как у марионетки. Походка как-то сама собой стала почти идеально ровной и прямой. Он часто проворачивал этот трюк; он хорошо умел притворяться.        — Пожалуйста, не забудь почистить зубы и принять душ, а то от тебя разить завтра будет, как от осла, — хмыкнула подруга и сжала его ладонь в последний раз. Отпустила. — Увидимся утром.        — Конечно, — всегда улыбался он напоследок и отворачивался, чтобы не вернуться назад, на шумную вечеринку. — Спасибо, Люми.       Дома было душно; спёртый воздух тянулся к его горлу и перекрывал дыхание, вопросы, как он позанимался к олимпиаде, будто сковывали по рукам и ногам.        — Хорошо, — неизменно отвечал Венти. — Разбирал тему, которую забыть успел.        — Молодец, — одобрительно кивала мама и нежно улыбалась. — Ты у меня такой молодец… хотя бы ты меня слушаешь, не бросаешь. Завтра на занятия, да?        — Угу, — юноша вздохнул как-то обречённо и попятился в сторону своей с братом комнаты. — Я устал, пойду…        — Подожди! — послышался строгий окрик.       Венти замер почти что в ужасе, взглянул в сторону матери. Сердце билось тяжело, молотом по грудине, и каждый удар давался с заметным трудом. Ноги не держали, хотелось сесть, но он держал себя в руках. Драматическая сценка «я сегодня не пил». Женщина стояла у окна, выглядывая на улицу, и нервно наматывала уже начавшие седеть иссиня-чёрные пряди на палец, облизывала и кусала обветренные губы; её блеклые серо-голубые глаза нервно бегали, будто бы выискивая что-то, челюсть как-то странно дёргалась, будто бы она что-то жевала или говорила.        — Здесь была Кёниг, да? — с неясными беспокойством и страхом в голосе спросила она. — Я видела эту маленькую проныру только что, на тротуаре… ты опять с ней общаешься?        — Что бы она тут забыла? — с трудом натягивая улыбку, поинтересовался Венти. — Ты устала, наверное, отдохни… так много работала, бедная, да?       Он прятал за спину трясущиеся руки и наблюдал за ней со смесью паники и беспокойства; главное — никак себя не выдать. Сейчас он при всём желании не смог бы позаботиться о ней так, чтобы не проколоться. Он захлопнул за собой дверь в спальню и осел на пол: «Прости… заварю тебе чай в другой раз…»