It was always you

Трель дверного звонка сбивает тишину с купола глубокой ночи. Уже настолько предсказуемо, что даже неинтересно. Мисоль устремляет сонный взгляд на часы, отбивающие 3:45 утра. Сегодня он опоздал. Раздражающий звук стихает, но вместо него раздаются методичные постукивания. Она прикрывает глаза и вздыхает, он даже в таком состоянии сохраняет ритм. Кан Мисоль знает, что ждёт её за закрытой дверью, но всё равно открывает. — Сегодня ты долго, — растерянно произносит он, проходя мимо неё в квартиру. — Ты тоже, — глухо, оставляя всё то, что хочет сказать за железной дверью. Ким Тэхён бредёт на кухню, где знает каждую мелочь, хоть никогда ничего не касался. Мисоль протирает заспанные глаза, одёргивает пижамную футболку и следует за ним, словно по минному полю. На ощупь. Тихий скрип стула, на который обваливается тяжесть его тела ползёт по её коже, заставляя вспомнить причину почему он тут. Тэхён не произносит ни слова, хотя все прошлые разы было невозможно заставить его замолчать. Мисоль разбавляет тишину щелчком подожженной газовой конфорки, ставя на огонь небольшой, повидавший десятки таких ночей, ковш. Его чашка стоит у стены кухонного гарнитура, она никогда не убирает её на полку, потому что знает, что Ким вернётся. Он всегда возвращается. Он не любит острое. Это и несколько других его личных истин выбиты у неё на рёбрах, слишком близко к сердцу, чтобы игнорировать. Кан помнит и знает так много, что ненавидит свою хорошую память. Он не любит острое, но у неё всегда пьёт остро-сладкий чай. Ради него она держит листья хурмы, имбирь и другие пряности, которые ей не особо приходятся по вкусу. А он по-прежнему молчит. Мисоль наблюдает, как закипает отвар, ощущая яркий насыщенный аромат. Аккуратно разлив чай по чашкам, она задерживается на месте, не решаясь покинуть зону комфорта. — Держи, — Кан ставит чашку перед другом и садится напротив. Тэхён всегда был таким, насколько она помнит. Он всегда был тем, кто впадает из крайности в крайность; тем, кто совмещает в себе несовместимое; тем, кто прогоняет, но не отпускает. Мисоль слышит, как он делает первый глоток и облизывает обожённые губы. Её взгляд проходит его насквозь: она пытается найти поломку, как делала это раньше. Заглядывает в уставшие тёмные глаза, которые стали ещё более глубокими, замечает обветренные губы и синяки, уютно расположившиеся на его помятом лице. — Снова поругался с Юной? — она делает стопроцентное предположение, не замечая, как меняется частота сердечных ударов. Кан Мисоль — лучшая подруга Ким Тэхёна с тех пор, как он перебрался в Сеул для того, чтобы исполнить свою мечту и стать музыкантом. Если бы можно было представить физически его моральную боль, которую она за это время пропустила через себя, то у Марианской впадины, Амазонки и Эвереста появился бы конкурент. Старая сказка о том, как девочка влюбилась в мальчика, с которым ей не суждено быть вместе. Где девочка так и не поняла мораль, заключённую в собственной истории. Она знала, как сильно для него была важна музыка, поэтому никогда не брала от него больше, чем он мог дать. Мисоль была той, кто первой принёс ему цветы после выступления. Она была той, кто утирал его горькие слёзы; той, кто слушал рассказы, длиной в жизнь. Той, кто спасал от внутренних призраков. Той, кому он звонил после выматывающих концертов; той, кто знала про его боль и знала про счастье; той, кто слушала про влюбленности, горести, взлёты и падения. Он же был тем, кто разбирал её на атомы, сам того не осознавая. А потом он встретил Пак Юну, и Мисоль неожиданно осознала, что продолжает жить без воздуха в лёгких. Юна была... хорошей. Даже если бы Мисоль хотела её ненавидеть, то не смогла бы. У неё было светлое сияющее лицо, добрые глаза и квадратная милая улыбка, почти такая же, как у него. Друг ёрзает на стуле, напоминая о своём присутствии. Мисоль неловко кашляет и отпивает чай, ощущая на языке смешение сладкого и острого — очередное противоречие, застрявшее в горле. — Последнее время всё слишком сложно, чтобы я мог выразить словами, —  Тэхён водит указательным пальцам по краям чашки. — В этот раз я пришёл помолчать. Мисоль скептически осматривает его, и мысленно ругает себя за жалость. Он не был тем, кто использует её, но она была той, кто позволяет это. Она всегда выбирает его. — На моей кухне? Кривой залом губ, образующий слабую улыбку, привлекает внимание. Ей хочется прикоснуться к его лицу, чтобы прогнать усталость и позволить Тэхёну выдохнуть. Он так давно не дышал. — Я не знаю другого места, где могу чувствовать себя дома. Неловкость просачивается между ними тонкой россыпью прошлого. Россыпью того, что они посчитали ошибкой. Это было несколько лет назад, но в памяти осталось настолько ярко, что будто вчера. У них двоих не задался день: у Тэхёна никак не получалась связка движений, из-за которой он тормозил всю группу, а у Мисоль не сохранился отчёт, который она писала три ночи подряд. Это воспоминание пахнет виноградным соджу, раскуренной на двоих сигаретой и неумелым первым поцелуем. Глубокие глотки обжигающего алкоголя, клубни табачного дыма и всхлипы вперемешку со смехом. Запах мужского парфюма слишком близко, вдох глубже, тепло кожи и то, что Мисоль посчитает сном — губы Тэхёна, целующие её так отчаянно, почти больно. Эйфория, дурман, терпкий виноградный вкус, тяжесть его тела на ней и... «О боже, Мисоль, прости! Прости, я не должен был, мне так жаль». Они не виделись месяц, пока он не заявился к ней в очередной раз посреди ночи. С того момента они об этом не вспоминали и не пили вместе. А лично для неё под запретом оказалось всё, чтобы было связано с виноградом. Табу со вкусом его губ. Тэхён откидывается на спинку стула и проводит ладонью по спутанным волосам, спадающим на лицо. Теперь Мисоль чувствует, что он осматривает её, от этого напряжения сжимаются даже пальцы ног. — Что? — возможно слегка грубо, но она думает, что простит себе. Молчание свербит под кожей, хочется заставить Тэ либо говорить, либо выгнать его. Почему-то это слишком сложно для неё. Ночной Сеул, который виден из окна, завораживает. Мисоль думает о том, сколько же людей наблюдает за ним сейчас так же, как они. Сколько разных окон открывают один и тот же вид. Сколько людей сейчас не спит и сколько из них разбиты, но не признают этого. — Юна хочет со мной расстаться, — слишком равнодушно, чтобы она в это поверила, но всё равно поворачивается к нему. — Почему? — искренне интересуется Мисоль. Ведь Юна из стойких девушек: её не волнуют ни занятость Тэхёна, ни его популярность. В слабом свете уличных фонарей, она замечает то, каким нервным он вдруг выглядит. — Она никогда меня не ревновала к нашим поклонницам, даже если они проявляли себя слишком открыто, — дрожь окутывает её мелким током, будто микро иглы вонзаются в ослабленное тело. — Юна сказала, что мы не можем продолжать встречаться, потому что я люблю тебя. Мисоль дрожит. Сильно. Взволнованно. Очевидно. Она слышит последние три слова, а за ними пустота, лишь рябий шум и оглушительные удары сердца. Слишком громко. Мисоль качает головой в неверии и глупо смеётся, ощущая на языке горечь. Этого не могло быть. Ни с ней и ни после того, сколько ей пришлось пережить, чтобы сохранить эти разъедающие чувства в секрете. Это был личный источник радиации, который она носила под сердцем, словно нерождённое дитя. — Я уходил к тебе, я говорил с тобой, я открывался тебе, я был с тобой. Я выбирал тебя сам того не понимая, — зубодробительно, словно обвинение. — Почему мак? Ей кажется, что он просто насмехается. — Что? — желчь внутри неё пузырится, затапливает органы и подступает к горлу. — Ты всегда дарила мне мак, — более мягко напоминает Ким. — Это всегда был мак. Цветы, пирожные, игрушки и даже этот идиотский брелок, который я почему-то всегда ношу с собой. Мисоль на мгновение теряется в его словах, будто в плотном тумане. — Этот цветок ассоциируется у меня с тобой, — легко проговаривает она, наконец возвращая себе контроль над телом. Это не ложь, просто не вся правда. — Знаешь его значение? — Тэхён нагибается к ней, он тянется через небольшой стол совершенно не прилагая усилий. — Воспоминания о тебе всегда будут со мной и в счастье, и... — В злополучье, — нервно выдыхает Мисоль. — Значит знаешь, — он улыбается и возвращается обратно, в то время, как ей нечем дышать. — Раньше я думал, что это был мак, но это была ты. Всегда ты. Кан Мисоль не думает, что когда-либо сможет ощутить такой спектр эмоций, но прямо сейчас — ранним утром, на богом забытой кухне, под прицелом его глаз — она рассыпается. По камешку её мир разрушается, словно Помпеи. — Ты до сих пор меня любишь? — контрольный в голову. В его пистолете полный набор и все патроны на месте, но откуда такая резкая боль в груди? Она вынимает окровавленные пули, пробившие грудную клетку картечью вплотную, и бросает в остывший отвар. — Чай научил меня одной истине, — Мисоль переводит взгляд на свою чашку, замечая на ней небольшой скол, от которого тянется огромная трещина. — Всё, что находится в затяжном ожидании остывает, горчит и становится невкусным. Тэхён замирает. Его очередь. Ким поднимается из-за стола, оставляя на дне своей чашки острую горечь. Часы за его спиной слишком громко тикают или же это опять он пытает её неразбавленным молчанием. — Не провожай, — Тэхён обходит её, но всё же позволяет себе остановиться на секунду. Склонившись над Мисоль, он жарко выдыхает и, глядя в глаза, которые так долго его любили, говорит: — В следущий раз, когда я приду, сделай мне маковый чай.