Spider kiss

      Сзинзт таял под её строгим взглядом, как могут таять лишь трепетные отроки. Его принцесса такая юная, но… Но эти первые нотки стали в её алых глазах!.. А впрочем, нет, вовсе нет! Сталь во взгляде — это то, что, должно быть, было присуще ей в годы младенчества, когда всякое дитя, не каясь за постыдное слабоволие, охотно идёт на руки к материнскому наложнику, узнавшему в бесполезном пока отродье часть себя и смеющему утешаться, тайком заботясь о драгоценном свёртке грязных пелёнок.       «Сталь» была тогда, а теперь… Теперь же в глазах его принцессы — адамантин, трижды усиленный чарами непробиваемости! Такая властность, такая воля, что даже у престарелого архимага подкосились бы коленки!.. А если нет, а если архимаг, или кто бы то ни было ещё, не видит в этом взгляде ни адамантина, ни хотя бы стали… то этот несчастный просто не знает, что значит внимание приятной тебе госпожи!       — Ты пойдёшь со мной, — заявила юная Майя без церемоний, и тут же, развернувшись на сто восемьдесят градусов, уверенными шагами направилась в сторону своих покоев. Спору нет, юная госпожа скорее усомнилась бы в своём титуле, чем в том, что Сзинзт побежит следом, как миленький.       Смущённый парень опустил взгляд, закусывая губу в блаженной улыбке и славя богиню за то, что они не на разведке, ведь его уши не только дрогнули от счастья, бряцнув дешёвыми медными серёжками по последней моде низшего сословия, но и, должно быть, запылали пуще Нарбондели в ясный полдень. Уши Сзинзта нагрелись до такой степени, что не спас бы, наверное, и тюрбан, скрученный из пивафви.       Конечно же, он, простой солдат Дома, помчался за своей принцессой вприпрыжку, чудом не потеряв костяное копьё, сжатое во влажных ладошках.       Оставленный позади напарник позволил себе скривить недовольное лицо. Вот уж точно, пройди сейчас мимо высшая жрица, и её способность подслушивать мысли поймала бы поток грязной, поистине самочьей ругани, ведь Сзинзт едва успел явиться на пост, чтобы сменить сотоварища. Ох, не избежать ему неприятностей по возращении! Да, это не вина привлекательного простолюдина, что принцесса изволит пользоваться зависимым положением своего подданного — благо хотя бы не на посту! — и ничто не мешает Сзинзту утаить от собратьев своё согласие, притворившись потерпевшим… Та, что велела идти следом — женская особь, и, будто этого мало, стоящая в иерархии несравнимо выше, чем их со сменщиком вероятные матери и сёстры. Посмевший дать отпор столь важной, непривыкшей к отказам особе будет, в лучшем случае, взят «по-плохому», а в худшем — без раздумий убит на месте… Или — поговаривают — заживо вывешен паукам на съедение, в назидание, чтобы все ходили мимо и видели его позор!       Или скормлен демонам, как говорят другие.       Никто, конечно, не проверял, как оно будет, если отказать принцессе или, упаси богиня, матроне, — но любой с пелёнок знает такие истории об этом, что иной раз и самка смотрит на свою госпожу с опаской, боясь понравиться.       Так не лучше ли быть разумным мужчиной и пойти на уступки?       Не лучше ли позволить совратить беззащитного себя, послужив обожаемой принцессе прямо в её покоях?       Сзинзт спешил за юной госпожой, порываясь перейти на бег, но не смея хотя бы в мыслях укорить её за широкие шаги и стремительную походку. Пусть принцесса Майя, пошедшая размерами в свою яростную мать, и не самая крупная из женских особей, но даже за ней несчастному самцу не поспеть на своих тоненьких ножках!       Его принцесса всегда ускоряет шаг, когда желает подчеркнуть свою занятость и солидность. «Пусть я всего лишь третья дочь, всего лишь вчерашнее дитя», — говорит тогда всё в ней, — «но придёт мой час, и я устремлюсь на совет матрон также, как сейчас вышагиваю к смотровой площадке… По делам, неведомым этому простолюдину, ковыряющему землю сапожком, когда я украдкой отвечаю на его заворожённый взгляд!»       Сзинзт видел это — видел много раз, как она показательно задирает нос, выпрямляясь по струнке, и продолжая путь широким шагом, чтобы выглядеть больше и важнее… Но впервые он не может просто восхищаться, ловя каждое её движение, любуясь каждым безотчётным поправлением косы, находя чарующее даже в том, как лёгкая ткань её непринцессьи-аскетичного платья образует при ходьбе тонкие складки! Но он не может любоваться теперь, ведь он спешит за своей сверх меры почитаемой госпожой, которой, кажется, и в голову не приходит, что нечто на две головы ниже может попросту не поспевать за ней!       И даже это странным образом делает её особенной.       Даже это заставляет её смущённого избранника улыбаться, успевая отводить взгляд, хотя на него смотрят только летучие мыши с бесконечно-высокого потолка да стилизованные паучихи с потёртых фресок на сталагмитных стенах.       А ведь он всего лишь мальчишка-простолюдин, отличающийся от пушечного мяса лишь умом — достаточным, чтобы родиться представителем высшей расы и не греметь кандалами как те, кто в первой же настоящей битве пойдут перед дроу, облачённые в доспехи лишь ради практической пользы, чтобы враг потратил больше арбалетных болтов и файерболов, пробивая первую линию обороны! Он всего лишь очередной самец, волею судьбы и Матери Мэлис приобщённый к обходам хозяйских владений. Конечно, это сущее безумие, поручать подобные дела мужчине, оружие в чьих руках лишь дразнит врагинь, бунтарок и всевозможных нарушительниц — но на то он рядовой «солдат», а не крепкая самка из элитной пехоты или прекрасный юноша, чья опасная грация вынудила отправить его в Мили-Магтир, где принцев со свитой учат владеть каким-нибудь оружием, помимо красоты. Сзинзт всего лишь очередной мужчина, приобщённый к досадной повинности — обходить владения матроны с оружием в нежных руках и давить врага числом, пока настоящие солдатки стерегут важные объекты и давят силой.       И живёт он в бараках, милостью матроны выделенных для сирот и прибившихся бродяжек, пока те не ухитрятся найти жильё получше.       Чувствуя спиной испепеляющий взгляд напарника, вспоминая злорадную натуру сородичей, Сзинзт и думать не хотел, что его ждёт «дома».       Наверное, его заставят в одиночку наводить чистоту до тех пор, пока это промежуточное звено между бараком и казармой не станет походить на спальню изнеженного принца! Или наденут на голову мешок и будут колотить, пока не заболят кулачки!       …Или бросят рабыням, заперев стойло на засов, чтобы наслаждаться снаружи его срывающимися мольбами, его беспомощными угрозами к заросшим грязью иблитшам, и тихим плачем, в конце концов звучащим в тишине, когда остаётся лишь удовлетворённая, засыпающая кодла одушевлённой грязи и тот несчастный, что не смеет даже наложить на себя руки, зная, как страшна кара за раздачу драгоценного семени представительницам низших рас.       …Если только принцесса не окажется столь же ненасытной, как все женщины её семьи. Тогда Сзинзт, наверное, вообще никогда и никуда не вернётся.       И уж точно избежит любой опасности, какую сулит ему, кажется, даже любимая ручная паучиха.       Сзинзту будет очень не хватать ощущения маленьких шустрых лапок этой любопытной, стремительно растущей крохи, на своей коже.       Но милая Майя — не её ненасытная мать. И не её чудовищная старшая сестра, и не стражница, обещавшая научить защитным заклинаниям наедине, и не очередная безликая пьянь из женского барака… и уж тем более не грязная иблитша!       — Снимай доспехи, — раздался слегка хрипловатый голос младшей принцессы, как только дверь в её личные покои магически захлопнулась за ними, иллюзорно зарастая снаружи. Майя пыталась казаться как можно более властной, но всё её существо выдавало принцессу с головой. Кулаки, упёртые в бока, лишь бы подданный не заметил чуть дрожащих рук, голос, севший скорее от волнения, чем от похоти, напряжённый взгляд, выдающий ту, что наверняка в своей юной застенчивости владела прежде лишь рабами и продажными мужчинами…       Сзинзт принял соблазнительную позу, стараясь подчеркнуть свою манящую беззащитность. «Всё в порядке, моя принцесса», — говорил каждый его взгляд, каждое его движение в медленном, раззадоривающем танце. — «Со мной вы научитесь. Я буду хорошим учебным пособием.»       Майя До’Урден, всего каких-то тридцати лет от роду, ещё толком не умеет обращаться с мужчиной, но Сзинзт всё равно готов принадлежать ей. Там, где другая вальяжно велит скинуть портки и показать товар лицом, Майя застенчиво приказывает снять доспехи, полностью полагаясь на мужскую интуицию. Любая самка на её месте давно бы развалилась прямо там, где стояла, увлечённо подготавливаясь пальцами… Раззадоривая жертву комплиментами столь грязными, что даже продажный мужчина с трудом подавит рвотные позывы!       Любая самка на её месте набросилась бы, вжав в стену и придерживая на весу за горло, с каждой фрикцией возя нежной спинкой по шершавому камню, не зная пощады до тех пор, пока у самой сил и выносливости не останется лишь на то чтобы вышвырнуть отработанное мясо. Может быть, выбросив так же, держа за горло — и не дав даже капли столь нужного теперь исцеляющего зелья, на ходу сочинив нелепую отговорку о естественном отборе, пока её зелёные глаза горят звериным садизмом.       …Может быть, швырнув следом ошмётки одежды, посоветовав в следующий раз не быть идиотом — излечиться от наивности, постыдной даже для эльфёнка.       …Может быть, напугав свистом, будто подзывая подруг, чтобы те могли «взять» остатки живой добычи… а затем своим пьяным хохотом, переходящим в гортанный кашель и раздражённый, смачный плевок себе под ноги.       А может, не сказав ни слова — ведь мужчина рождается для того, чтобы вовремя подвернуться под руку, почитая за трогательную заботу яростное «этот больше не выдержит. Привести мне другого!»       …Такова любая самка — но только не Майя!       Только не она, не младшая из принцесс, что теперь изо всех сил осанится и хмурит брови — наивно полагая, что это придаёт ей вид солидной и суровой госпожи, — слишком отчётливо улучая момент, когда можно отдать какой-нибудь новый приказ, не выглядя при этом дурой. Другой поднял бы малоопытную «властительницу» насмех, вопреки всякой иерархии отправив ту ублажать старших сестёр…       Так сделал бы любой — но только не Сзинзт!       Он, намертво очарованный избранник (разве можно назвать «наложником» того, кто следует за его принцессой?), наблюдает за Майей из-под кокетливо опущенных ресниц, с лёгкой улыбкой на чувственно приоткрытых губах, краснея и за себя, и за неё — ведь прямо сейчас он готов поклясться перед самой Ллос: младшая принцесса из тех милостивых женщин, что всегда платят мужчине, пользуясь его телом! Может, даже из тех, что приказывают как следует выспаться под своей женской защитой, на всякий случай готовя оправдание столь вопиющей мягкосердечности. «Как ты смел подумать, что я забочусь о тебе, жалкий самец?!» — возразит подобная Майе. «— Я всего лишь собиралась взять тебя по второму кругу, как только ты отдохнёшь и наберёшься сил!»       Застёжка пивафви щёлкает, и плащ падает к мягким сапожкам. Следом отправляется казённая кольчуга, а за ней и потрёпанная камиза, доходившая до колен — настолько длинная, насколько это позволено бесстыжему слабому полу, дабы не дразнить женщин своей провоцирующей скромностью. Ещё немного томительных заигрываний, и гора имущества у аппетитных ножек принимает в компанию штанишки…       Нет, вовсе не развратно-облегающие, столь любимые всяким легкодоступным отрепьем!..       Но разве не странно оправдывать скромного себя, увлечённо крутясь перед знатной дамой — и больше всего желая предстать самым восхитительным из развлечений?       Пришло время встать вполоборота, чуть изгибаясь, чтобы принцесса могла оценить отточенную в тренировках фигуру — но смещая акцент с главного козыря на прочие прелести по-мужски худенького, лакомого туловища. Для открытых провокаций, для демонстрации главного сокровища слишком рано, сначала хорошо бы как следует раздразнить, чтобы принцесса перестала таращиться во все заворожённые глаза и, наконец, набросилась, как они бросаются на рабов и шлюх. Пусть любуется, сколько хочет — Сзинзт, весьма заурядный от рождения, сделал всё, чтобы ей было, чем усладить взор.       Но даже самый очарованный юноша никогда не тешит себя иллюзиями. Наивность обходится мужчине слишком дорого. Сзинзт знает не понаслышке.       Как бы хорош ты ни был, какие бы ответные переживания ни вспыхивали в сердце твоей госпожи, ни одна женщина не позовёт тебя в свои покои лишь затем, чтобы взглянуть на твой танец и насладиться красотой «без рук».       Сзинзт не позволит своей обожаемой принцессе стать такой, как все те женщины! Он спасёт её — он отдастся ей сам, не вынуждая брать силой!       Видела бы теперь Майя себя со стороны! То, как странно она дышит, как её кулаки упираются в бока до серых костяшек, как напрягается и ёрзают её ноги, выдавая напряжение внутренней стороны бёдер… Ещё чуть-чуть, совсем чуть-чуть, и Сзинзт получит шанс! Он сможет спасти её от участи стать такой же, как все те женщины!       Будь Сзинзт продажным мужчиной, он бы понял, что сделал принцессу «мокрой». Будь Сзинзт отпетым проститутом, он бы знал, что это значит и, наверное, сам взмолился бы о следующем приказе, позабыв о своих сто раз продуманных обольщениях!       Невинный, чуть обиженный взгляд — опытные мужчины советуют придавать своему лицу глуповатое выражение — лёгкое движение изящных пальцев… И низкий, привычный для простолюдинов хвост эффектно распущен. Остаётся лишь встряхнуть копной длинных белых волос, мягкой волной ниспадающих по тонким плечикам и обнажённой спинке.       — Подойди ко мне, — ломается неискушённая принцесса, но Сзинзт уже слишком вошёл во вкус, ощутив себя, непримечательного простолюдина, самой желанной мужской особью. Да он почти что инкуб в теле замухрышки!       — Не так быстро, моя госпожа, — промурлыкал он томно, игриво грозя пальчиком.       Сзинзт поклялся бы перед богиней: будь на месте его принцессы другая, она бы, наверное, позабыла о страсти и мигом спустила со своенравного стервеца шкуру — но Майя До’Урден не такая, как другие. Сзинзт понял это сразу, в тот самый цикл Нарбондели, когда они впервые встретились, столкнувшись лицом к лицу. Он, дрожащий, плёлся по коридорам замка в одном пивафви, со своими порванными штанами в руках, от затянувшегося шока не догадавшись ни поднять глаза на ту, в которую едва не упёрся лбом, ни пасть на колени в мольбах о помиловании. Будь на месте Майи любая другая, она бы в ярости продолжила грязное дело матроны, гораздой помечать территорию насилием над каждой мужской особью в поле обзора — но Майя оказалась совсем не такой. Эта юная госпожа повела себя совсем не так, как полагается поступать той, что уверенно шагает из часовни, уставшая, сердитая и нагруженная свитками с молитвами, какие велено заучить до дыр под угрозой карающего хлыста и вероятности никогда не попасть в Арак-Тинилит. Будь на месте Майи любая другая, она бы… Она бы сделала всё, что угодно.       Всё, кроме «пощады» — позволения идти своей дорогой, будто ничего не произошло.       И только мыслями о ней, такой хорошей и понимающей, Сзинзт быстро оправился и вернулся в строй. Он мог бы поклясться, что будет отныне обходить замок десятой дорогой, как делали это прочие жертвы матроны, пока спесь ни спадала и не приходилось вернуться на пост. Сзинзт мог бы решить, что отныне он в замок ни ногой… Если бы не сокровенная тайна. Если бы не знакомство с младшей принцессой Майей — не сказавшей ему ни слова, но давшей надежду на то, что некоторые женщины «не такие». Если бы не потребность видеть Майю снова и снова — хотя бы изредка, хотя бы издалека, — чтобы однажды поймать себя на дерзости улыбнуться ей (боязливо, неуверенно и нервно, будто пригожее личико схватил паралич). Чтобы не опускать взгляд в пол, как поступает любой воспитанный и осторожный самец, — чтобы вместо акта почтения и осторожности одаривать свою принцессу взглядом, какой обращают на аватар Ллос, но никак не на девицу, что и в Арак-Тинилит ещё не берут.       …Чтобы забывать обо всём во тьме и едва стоять из-за дрожащих коленок, когда её каждодневный путь в часовню ни с того ни с сего начинает пролегать мимо твоего поста — ну и что, что так идти в два раза дольше, и уж точно не имеет смысла ходить таким путём?       Мужчина должен бояться. Мужчина должен сторониться женщин, если не желает быть изнасилованным или убитым. Надо быть законченным безумцем, изощрённым мазохистом, чтобы искать общества не просто женщины — жрицы! (Пусть даже той, что лишь готовится ступить на этот путь!) Вряд ли кто-нибудь во всём городе понял бы Сзинзта, дарящего одной из кошмаров во плоти взгляды, от каких даже безвольная голодранка ощутит в себе могущество, сулящее победу над омерзительными дартиир в одиночку. Никто бы не понял Сзинзта, сознайся тот, что желание обольстить исходит не от жажды подняться в иерархии, став наложником столь высокой особы, а оттого, чему и названия не придумали.       Но чем больше он мечтал её обольстить, тем чаще Майя замедляла шаг, проходя мимо его поста и косясь на странного простолюдина. Чем больше тот улыбался ей, тем скорее деланное презрение на её лице превращалось в растерянность. Даже пауки на стенах читали то, что выражал её взгляд: «я не могу понять, в чём подвох. Ллос всемогущая, пожалуйста, пусть здесь будет какой-нибудь подвох!». Даже летучие мыши под высоким потолком слышали её мысли: «да, я могу брать всё, что хочу, но неужели меня выбрали по собственной воле? Неужели выбрали меня — младшую, последнюю в очереди на трон и ничего пока что не добившуюся?»       — Такой умница…       Теперь заворожённый голос принцессы звучал для коленопреклонённого Сзинзта лучшей музыкой. Хотел бы он упасть перед ней на колени изящно, будто утончённый принц, будто он ровня своей юной госпоже — а не обрушиться на пол, как мешок трофеев! Хотел бы он знать, как профессиональные соблазнители целуют и гладят женщину, когда она разводит ноги перед их лицами и задирает юбку! Задирает неловко, спешно, совсем позабыв об адамантиновой строгости в алых глазах, о давящей ауре власти, о маске величия зрелой и могущественной госпожи, что до последнего трещала по швам, пока, наконец, не разлетелась вдребезги!       Хотел бы он знать, что делать дальше.       — Покажи мне, что ты умеешь, — приказала принцесса, двинув бёдрами навстречу его лицу.       — Покажи мне, на что способен твой язычок! — уточнила она в нарастающей неловкости.       И тогда мужская интуиция пришлась как нельзя кстати. Видит Ллос, что-то ещё осталось от невинности Сзинзта, если ему приходится полагаться на интуицию в столь популярных ласках! Оказавшись на коленях перед женщиной, надо уткнуться лицом в её лоно. Использовать не столько губы, сколько язык. Навострить уши, задействовать все органы чувств… Чем тяжелее дышит госпожа, тем ближе ты к цели.       Сзинзт вспоминал, где трогали себя те, что пользовались его телом… Засунуть язык туда же, куда женские особи суют всё остальное? Нет, принцессе, кажется, не приятно, а щекотно! Целовать и посасывать две большие складки?.. Майя смотрит вниз удивлённо, будто спрашивая, неужели есть и такие непотребства. Может, водить между складок языком, то вверх, то вниз?       Майя вздыхает, как будто внезапно чему-то удивившись, и Сзинзта, вскинувшего взгляд, чтобы увидеть, как вздымается и опускается её грудь, осенило: «вот оно!».       Он водил языком — вверх и вниз, вниз и вверх — усиливая напор, иногда пытаясь работать губами и находя в этом странное удовольствие. С каждым новым скольжением юная госпожа становилась мокрее, и Сзинзт охотно разносил эту странную влагу своим шустрым язычком, норовя заглотить как можно больше, не находя в себе сил оторваться хотя бы на секунду, чтобы выразительно облизать губы (все знают, что это надо делать, чуть запрокинув голову и дерзко смотря женщине в глаза!). Чем больше влаги выделяла госпожа, тем ярче, навязчивее становился этот невиданный вкус! Будто затяжной глоток из чуть вязкого, пресного озера, щедро разбавленный неведомым лакомством, какое бы впору пробовать и пробовать, не отрываясь, постанывая от блаженства, изящно облизывая свои тонкие пальчики, поглядывая на госпожу так, что та тяжело задышит от одного твоего взгляда!       Принцесса всё больше напрягалась там, где, наверное, напрячься может только женщина, ведь у мужчины таких местечек и в помине нет! Но почему же тогда так невыносимо хочется и самому чуть расставить ноги и, уже совсем ни о чём не думая, слегка подаваться бёдрами вперёд, в пустоту? Почему вдруг собственные, почти безучастные руки обняли её за ноги, разводя те пошире — лишь бы вылизывать с упоением, готовый протиснуться вовнутрь вслед за собственным язычком? Почему с каждым её вздохом тщательно собранные советы опытных мужчин свиваются в хаотичный клубок, в один-единственный импульс, совсем не нуждающийся ни в словах, ни в объяснениях? Как хорошо бы засунуть в неё пальцы, как приятно вжаться горящим лицом, как неспокойно собственным рукам на её округлых бёдрах! И есть ли что-то лучшее, чем захлебнуться жидкостью, вытекающей из её нутра? Есть ли что-то слаще, чем ощущать странную влагу на губах и подбородке — жалея лишь о том, что руки заняты, и нечем размазать выделения юной госпожи по своей тонкой шейке, по своей обнажённой груди, задевая вставшие соски и дразняще спускаясь беспокойными ладошками по впалому животу, пока одна из них не столкнётся с твёрдым сопротивлением на уровне узких бёдрышек?       Не иначе как мужская интуиция повелела ему усиленно терзать мягким язычком странный бугорок наверху, между больших складок госпожи. Кажется, бугорок стал немного больше, а поза принцессы куда более напряжённой — Майя одновременно окаменела и задрожала. Содрогнулось даже её дыхание! Сзинзт и представить не мог, что кто-то может так дышать!       Он вырисовывал языком такие узоры, что, будь это работа рук, он бы сделал себе карьеру в искусстве. Кто бы знал, как сложно не увлечься, слушая тяжёлое, напряжённое дыхание своей принцессы, ласково царапая её упругие бёдра по всей их широте своими коготками, разминая их всюду, где дотянешься, то и дело видя краем глаза, как яростно она сжимает пальцами край своего ложа, лишь бы держать себя в руках, лишь бы не сорваться, лишь бы не вцепиться в волосы Сзинзта и не взять его ласковый ротик грубо и свирепо!       Сзинзт совсем себя не помнит. Ему мало жидкости, вытекающей из принцессы — хочется, чтобы эта пресная субстанция заполнила весь его рот, чтобы язык никогда не онемел, чтобы принцесса сошла с ума от его ловкого язычка и застонала из-за него на весь замок! Чтобы слышали на другом конце Мензоберранзана, чтобы знали демоны в Бездне, чтобы собратья в казарме поняли, как он умеет! Чтобы принцесса назвала его своим и позабыла всяких рабов и шлюх!..       — Я больше не могу! — прорычала Майя, сорвавшись.       Сзинзт не успел ни всхлипнуть, ни возмутиться, когда принцесса бесцеремонно подхватила его на руки и бросила на своё ложе, неумолимо наваливаясь сверху.       — П-Принцесса… — промямлил он сдавленным голосом, не понимая, чего хочет. Да, он охотно явился на её зов и сделал всё, чтобы её раззадорить — но… Но быть оприходованным… Как шлюха! Быть использованным, как наложник! Отдаться… Отдаться по-настоящему?! Разве это поступок свободного мужчины?! Насилуют шлюх, продающих свои мужские прелести! Насилуют рабов, заслуживших такую участь! Шлюх и рабов — но не свободных мужчин!       — Не надо! — закричал он, задыхаясь в панике. — Майя, нет!       Она и не заметила того, что её назвали по имени в обход всех приличий. Протокол — последнее, о чём думает женщина, хватая самца. Может, она вспомнит об этом нарушении, когда надругается над ним вдоволь, и тогда накажет по всей строгости, отдав его иблитшам. Может, она из тех женщин, что делят наказания на «мужские» и «женские». Может, на её счету десятки, сотни, тысячи покалеченных, проклявших свой пол мужчин!       Но нет! Такова любая самка — но не Майя!       — Шлюха! — её голос снова сел, но теперь уж точно не от смущения малоопытной юницы. Сзинзту стало больно вдвойне от того, как зазвучала её интонация. Убери из её голоса возбуждённую хрипотцу, и впору будет перепутать с обзывательством, какое нахватавшийся ругательств эльфёнок адресует собрату по играм.       Вот только надо быть больше, чем просто безумцем, чтобы увидеть в насилующей тебя женщине обиженного эльфёнка.       Она нещадно подмяла его под себя, изловчившись вывернуть тонкие мужские ручки. Сзинзт бился под ней в истерике, зовя на помощь так, будто кто-то откликнулся бы. Он вдруг напрочь забыл: если кто-то откликнется, то лишь затем, чтобы составить компанию Майе. Чтобы помочь очередной госпоже этого Дома, не отличающей миловидность от доступности. Чтобы жестоко надругаться над простолюдином, которого никто не защитит.       — Знал, на что идёшь! — прошипела принцесса, оттянув его за распущенные волосы так, чтобы тот не смог разбить ей нос, панически вертя головой в попытке хоть как-то вырваться. — Разве не этого ты хотел, следуя в мои покои?!       Она схватила зубами мочку его уха, сжав челюсти так, что в оглушительном крике Сзинзта не было и крупицы пленительного изящества. Сзинзт больше не смел вертеть головой, не смел шевелить ни руками, ни ногами. Он не смел дёрнуться — только рыдать, в суеверном ужасе смотря на восседающего на нём монстра, отчего-то вспомнив, чья это дочь. Его обожаемая, чудесная, хорошая принцесса — порождение кошмарной Матери Мэлис, и любимые прелюдии у них, кажется, передаются по наследству.       Майя схватила его член и придержала, постепенно на него опускаясь. Сзинзт застонал, не столько от исполнения подавляемого желания, сколько от ужаса, отдающегося льдом во все конечности. Майя чуть приподнялась, тут же опускаясь — и это выглядело совсем не так, как делали опытные женщины. Майя не двигала бёдрами, вместо этого она подпрыгивала на его теле, двигаясь целиком, приподнимаясь и обрушаясь вниз. Сзинзт едва выдерживал её вес, не находя в себе сил даже на мольбы, обращённые не то к подменившему принцессу монстру, не то к самой богине. Он не мог даже молиться о том, чтобы дорогая принцесса устала и приказала убираться прочь.       Нет, Майя его не отпустит. Он сделал всё, чтобы она запомнила его и раз за разом находила, оставляя жить с этим кошмаром.       — Разве не этого ты хотел, смотря на меня?! — кричала она в бешенстве, вцепившись пальцами в его лицо и смотря с ненавистью. Принцесса никак не могла получить удовольствие, усталость от неумелых движений явно перекрывала те крупицы наслаждения, что получает даже неопытная девчонка, хватая мужчину «по-настоящему».       — Разве не этого ты хотел, улыбаясь мне?!       Сзинзт не смел даже пискнуть, даже пошевелить пальцем. Он дрожал, от шока не чувствуя нижней половины тела. Даже в плену у матроны он ощущал всё, пострадав не столько от факта изнасилования, сколько от невольного удовольствия — но теперь он не чувствовал ничего, кроме холода, разлившегося по всем конечностям, и дрожи, будто в припадке, а принцесса по-прежнему орала что-то ему в лицо, норовя усилить своё удовольствие хоть как-нибудь. Хотя бы градом звонких затрещин. Хотя бы укусом, вырывая плоть. Хотя бы своими неловкими попытками сношать, обрушая весь свой вес, норовя раздробить таз от природы хрупкого существа поистине женской мощью.       Сзинзт мог бы раскаяться. Мог бы вспомнить времена, когда он ещё не был шлюхой. Мог бы признаться себе, что действительно этого хотел — ведь он так отчаянно желал внимания своей ненаглядной принцессы, так верил в то, что себе надумал, так горячо молил богиню о месте у неё в фаворе… Конечно, он хотел принадлежать Майе — но принадлежать по-другому. Как это, по-другому? Есть ли во тьме какое-нибудь «по-другому»? Разве можно принадлежать женщине как-то иначе, не будучи игрушкой её похоти?       Конечно нет.       Сзинзт уже не думал об этом, истекая под ней кровью, с заломанными руками и свёрнутой шеей.

***

      Майя стояла среди каменной пустоши за городом, куда вёл тайный ход из Дома, и с болью в глазах наблюдала, как зелёный магический огонь спешно и бесшумно пожирает мешок с трупом. Давно ей не было так паршиво. Всё-таки, этот ей даже немного нравился… Не как шлюха, нет — хотя и так тоже.       Риззен, призванный дочерью для этих примитивных, но всё никак не дающихся ей чар, стоял по её левую руку и не задавал никаких вопросов. Прекрасное лицо патрона не выражало, кажется, ничего — но это если не смотреть в его большие, вечно печальные глаза. В них ни с того ни с сего стояла такая тоска, что привычная, чуть мечтательная грусть вечно покорного создания не шла с этим ни в какой сравнение. Майе тоску эту видеть было очень неприятно. Риззен ведь не смел смотреть ей в глаза, не смел сказать лишнего слова! Так почему же тогда её нутро скребли когтистые танар’ри, вкрадчиво шепча в острое ухо: «ты сделала что-то очень неправильное, по-настоящему постыдное, и лучше тебе никогда больше такого не делать»?       — Я не нарочно, если ты об этом, — бросила она раздражённо.       — Конечно, дорогое дитя, — ответил Риззен с привычным смирением.       Майя нахмурилась, но решила не наказывать отца за столь фривольное обращение. Не хватало ей поднимать руку на того, кто почитает за радость служить ей, без всякого шантажа скрывая от матроны её неудачи!       Умей юная принцесса читать мысли, она бы услышала слова утешения, ведь Риззен, образец всем мужчинам, всегда видел дочь насквозь. Разве кто-то осудит принцессу за убийство простолюдина, тем более, отдавшегося ей по доброй воле? Но, тем не менее, любимая доченька утилизирует останки тайком — будто не хочет лишнего внимания, косых взглядов, пересудов… Будто этот развратный юнец что-то для неё значил.       Умей Риззен читать мысли, он бы точно дал волю слабой мужской натуре и повис у дочери на шее, оплакивая её разбитое сердце и обрушая град файерболов на и без того тлеющие останки. В конце концов, Майя собиралась взять этого самца для себя одной, сделать своим «насовсем», и… В ей самой неведомом порыве, устроить беднягу в свиту Риззена, чтобы избранник смотрел на патрона внимательно, запоминая, каковы они, образцовые мужские особи.       Вот только этого не произошло. И мысли читать не умел ни один, ни другая.       Останки дотлели, и Майя ушла, оставляя все воспоминания этой кучке пепла.       Риззен чуть задержался, но лишь затем, чтобы призвать вихрь и развеять «улики» по ветру.