Кажется, люблю

В Стамбуле красиво. Эл блаженно прикрывает уставшие глаза и подставляет лицо тёплому октябрьскому солнцу. Он опирается на чёрные перила балкончика и достаёт сигареты. В Турции осень ещё мало заметна, деревья лишь слегка покрылись желтизной, а листья только начали опадать. Тут тепло, и Эл курит в одной футболке и лёгких брюках. Ему спокойно и хорошо, действительно хорошо впервые за семь долгих месяцев. И пусть сейчас он истощён перелётом, внутри приятно разливается тепло. Тепло, полное счастья и любви. Устроить им отпуск предложил Вова. Предложил спонтанно и даже слегка истерично, просто перестав вывозить весь тот поток новостей, атакующих их со всех сторон. "Пожалуйста, – Вова не просил – молил, – поедем куда-нибудь вдвоём, хотя бы на чуть-чуть!" И смотрел так жалостливо, подавленно, словно провинившийся пёс. Эл обнимал его крепко и шептал, что он согласен. Ему тоже нужно было немного развеяться и отдохнуть от работы и клуба, в котором он появлялся практически каждый день. Они покупают билеты, лениво выбирают съёмную квартиру, валяясь в постели вместе со Стикером. И это непривычно, потому что все эти семь месяцев они редко ночевали вместе. Да, официально и вслух они не расставались, но в отношениях присутствовал холод, который сначала усилился долгим вовиным отсутствием, а потом разногласием во многих важных вопросах. Но сейчас у них, кажется, всё снова было хорошо. По крайней мере Эл вновь чувствовал всё тех же пресловутых бабочек в животе, регулярно посещавших его в начале их с Вовой отношений. Вернулись и ласки, какой-то трепет, забота, лёгкость. Теперь выходные они вновь могли проводить только вдвоём, смотря фильмы или сериалы и нежась в постели, прерываясь лишь на поцелуи и секс. И это было замечательно, Эл чувствовал, как начинает оживать и влюбляться в Вову, кажется, ещё сильнее. Здесь, в Турции, всё должно было стать только лучше, потому что здесь они правда могли полностью забыться и отпустить себя. Они снова могли начать жить.

***

"Кажется, всё ещё люблю", – эти слова всё чаще застревают у Эла на губах, он смакует их, пробует на вкус и хочет, чтобы они оказывались там чаще. Любуясь чужим оголенным торсом в свете нежных утренних лучей солнца, Эл чувствует их как никогда ярко. Вова красивый, соблазнительный, вновь улыбающийся, даже вновь с той же своей самой старой и самой классической причёской. Его хочется прижимать к себе и целовать, словно в последний раз. — Вов, – Эл не скрывает своего восхищения, — ты потрясающий. Бухаров смущённо трепит волосы, прекращает делать зарядку и ныряет обратно под одеяло, крепко прижимаясь к Гусейнову и даря тому лёгкий поцелуй куда-то в область скулы. — Хочу сегодня гулять. Эл не возражает, только изворачивается так, чтобы поймать чужие губы. Они теплые и немного сухие. Настолько же родные, словно его собственные. Они целуются долго, но не как оголодавшие подростки, а скорее как очень соскучившиеся супруги. За окном щебечут птицы и гудят машины. А они знают друг друга уже целую вечность, но иногда им кажется, что они не знают друг о друге ничего. — Мне тебя не хватало, – шепчет Вова, прикрыв глаза. У Эла под ногами взрывается планета, мир сжимается до одного атома, а из глаз бегут тёплые и очень человечные слёзы. "Люблю и без всяких кажется".

***

Они идут гулять уже ближе к вечеру. Почему-то им кажется, что людей на улицах будет меньше, но они ошибаются и им остаётся только неловко пожирать друг друга взглядами, боясь взяться за руки. Становится неуютно, но Эл пытается справиться с этим чувством, засыпая Вову комплиментами. Вова в ответ смеётся и смешно ругается, прося Эла быть тише. Бухаров смешно отвлекается на уличных кошек, пытается накормить то одну, то другую, а потом вообще садится на корточки и долго ведёт интеллектуальные (как ему кажется) беседы с каким-то турецким Барсиком, снимая его в свой Телеграмм. Эл тихонько хихикает за кадром и незаметно снимает Вову сбоку, для их личного семейного архива. К большому огорчению Бухарова коты почему-то явно больше заинтересованы в Эле, быть может, потому что от него всё ещё пахнет Стикером. Или рыбой, которую он ел на обед. Эл рядом с котами выглядит до жути органично, поэтому Вова слёзно умоляет его позволить сделать хотя бы один снимок. — Ну Элыч, ну пожалуйста, очень хорошо будет, ты такой красивый, кот рядом тоже ничего, – строит он щенячьи глазки. — Ладно, – Эл соглашается и смотрит в камеру, поглаживая очередного пушистика. — Две кошечки, – улыбается Вова и выкладывает фотографию с такой подписью в свой канал. — Эй, такого уговора не было, – возмущается Гусейнов. — Хочешь, чтобы опять началось: "Ой у них снова медовый месяц, празднуют свою очередную годовщину". — Да какая разница, пусть пишут, что хотят, а мы посмеёмся. Вова улыбается и берёт Эла за руку. — Знаешь, Элыч, а ты ведь и правда кот. Буду тебя теперь так и называть – кот. — Сам ты кот, – Эл смеётся, но совсем беззлобно. Он сжимает чужую ладонь ещё сильнее и чуть наклоняется для поцелуя. Почему-то сейчас им обоим абсолютно всё равно на прохожих. А на улицы великого города медленно опускается вечер, окрашивая голубое небо и лёгкую рябь облаков в розовый, рыжий и золотой. Медленно растекаются по холмам города звуки намаза, проходят мимо люди, шепчутся и странно на них поглядывают, но сейчас им всё равно, они не видят и не слышат никого кроме самих себя, своих сердец. Мяукает кошка, убегая прочь, зажигаются фонари, пахнет вином и мясом. — Я держу тебя за руку, – зачем-то шепчет Эл, словно не может в это поверить. — Никогда не отпускай, – говорит Вова в ответ. Все мои пророчества сбылись - проронили слово в никуда. Даже руки вновь пересеклись, прозвучало что-то вроде «да». Нам осталось три четвертых сна там, где я не прав, а ты честна. Там, где дозревает виноград и ладони, полные вина...