***
Лаванья не встречает Аль-Хайтама уже несколько дней. Некоторое время ей кажется, что мужчина был лишь миражем, навеянным воспалённым переживаниями мозгом. Но стоит Ананд попытаться разрыть информацию, как коллеги рассыпаются в брюзжании — мерзавец, идущий слишком часто на поводу у своего эгоизма. Девушка хмыкает. Уж на кого, но на эгоиста он точно не похож. С другой стороны, думает Лаванья, ей вообще везёт на тех людей, в которых она в дальнейшем разочаровывается. Но Ананд всё равно лезет в огонь, летит на него, словно мотылёк на свет. Поэтому, когда в следующий раз они пересекаются в коридоре библиотеки, девушка нерешительно останавливается, а не проходит мимо. Некоторое время мнётся, беспрестанно теребит рукав своей туники и всё же подходит ближе. — Я… — Голос больше походит на писк, — спасибо. Аль-Хайтам не отрывает взгляда от книги, которую держит в руках. И лучше бы не поднимал и дальше, потому что в глазах у него читается насмешка, а в голосе слышится высокомерие: — Ты уже это говорила, — мужчина отодвигает своё чтиво в сторону, — или уже забыла? Как тогда защитила свою диссертацию? Лаванья хмурится, вся нерешительность тут же уходит за задний план. Но Ананд всё ещё искренне благодарна, поэтому так просто уходить не собирается. Сжимает руки в кулаки и отвечает: — Защитила отлично, — голос приобретает стальные нотки, — хотела Вас пригласить в гости, чтобы хоть как-то отблагодарить. Секретарь фыркает и всё ещё насмешливо смотрит, а Лаванья проклинает свою чёртову гостеприимность. Зачем, Ананд, зачем? Видишь же, что человек абсолютно в этом не заинтересован. К тому же ты сама сейчас молишься Архонтам, чтобы он отказал. — Ладно, — усмехается Аль-Хайтам, — вечер подойдёт? Я как раз закончу свои дела. Лаванья некоторое время находится в ступоре: глаза забавно расширяются, рот приоткрывается и пальцы невольно тянутся к волосам. Похожа на рыбу, выброшенную на сушу. Мужчина смеётся одним выражением лица, поэтому Ананд берёт себя наконец-то в руки. — Да, — внезапно бодро отвечает девушка, — мне подходит. Тогда до вечера? Секретарь явно удивлён её внезапной энергичности, но почти сразу же на его губах вновь растягивается эта гадкая ухмылка. Лаванья готова собственноручно её стереть. И резко в душе прибавляется храбрости, из-за чего Ананд тянется через стол, пальцами прикасаясь к дурацкой усмешке. — Когда общаетесь с кем-то, — цокает девушка, — хотя бы постарайтесь сделать вид, что уважаете собеседника. Аль-Хайтам выглядит удивлённым, но в глазах не проскальзывает и капля возмущения. Лишь ещё больше бесящей насмешки. — Заслужите его, госпожа Ананд, — мужчина хватает её руку, прижимая к собственной щеке, — или я должен уважать каждого за то, что он просто существует? Девушка будто бы впадает в транс, когда кожей ощущает чужую. Словно ожог, который распространяет боль по всему телу. Но Лаванья терпит, потому что сколько можно жить прошлым, Ананд? Не каждый мужчина будет бить тебя так, словно ты кукла, способная лишь на то, чтобы тихо плакать и вскрикивать только в те моменты, когда металлический носок сапога врезается в рёбра. В ушах почему-то звучит хруст костей. Собственных костей. — Это называется «воспитанием», — наконец отвечает девушка, — Вы бы о нём знали, как и о личных границах других людей. Секретарь хмыкает и отпускает её руку. Ладонь всё равно будто бы горит, но Лаванья сдерживает себя от того, чтобы тряхнуть ею. Словно отбрасывая грязь. Аль-Хайтам же за это время берёт в руки обратно свою книгу, всем видом говоря «проваливай». Что Ананд и делает, тихо выходя из библиотеки. Ей ещё надо подготовиться к вечеру. Это ведь правильно… Отблагодарить человека за помощь? Правильно то, что она пытается вылезти из собственной зоны комфорта, которая становится больше похожей на болото, которое лишь затягивает, заставляя захлебнуться? Полночь мяукает, оповещая о приходе гостя. Девушка вздрагивает, ставит последнюю тарелку на стол, рвано поправляет волосы и всё же бежит к двери, наконец открывая. Аль-Хайтам выглядит заинтересованным: оглядывает обстановку дома, пробегаясь взглядом по мебели, а затем усмехается. Лаванью уже начинает бесить его ухмылка. — Добрый вечер… — Ананд прерывают взмахом руки. Мужчина по-птичьи склоняет голову, щурит глаза и цокает языком: — На «ты», — секретарь слегка отодвигает девушку в сторону, — и хватит уже этих любезностей. Каждый его шаг сопровождается звуком, от которого внутри всё сжимается. Лаванья вздрагивает и даёт себе ментальную пощёчину. Хватит жить прошлым, Ананд, сколько можно. Сперва разговор выглядит вымученным: девушка изо всех сил старается придумать хоть какую-нибудь тему, которую бы поддержал Аль-Хайтам. А тому, кажется, доставляет неописуемое удовольствие видеть в Лаванье очередного шута. Ананд фыркает: — Собеседник из тебя так себе, — девушка закидывает в рот ладду, — зачем тогда согласился? Мужчина улыбается, а Лаванье вновь хочется стереть его усмешку с лица. Какой же он противный, почему просто не прошёл мимо в тот день? — Ты меня заинтересовала, — секретарь пересаживается на диван, на котором сидит Ананд, — такая молодая, а уже в статусе Дастур. Расскажешь секрет успеха? Девушка пытается отодвинуться подальше, пока не упирается в бортик. Ну вот, он загоняет её в угол. Соприкосновение их бёдер обжигает не хуже, чем тот момент в библиотеке. Лаванья всё понимает: и его намёки, и его вторжение в личное пространство — не понять было сложно. — Тяжелый разрыв с молодым человеком, — хмыкает Ананд, — и спасает только работа. Аль-Хайтам тут же отодвигается. Бровь у него забавно дёргается, а уголки губ ползут вниз. Некоторое время он молчит, прежде чем вновь взять в руки чашку и сделать глоток чая. Девушка не может скрыть удивления. Серьёзно? Обычно к ней пристают куда настырнее, не желая признавать тот факт, что Лаванья не испытывает никакого интереса к своим оппонентам. — У меня есть к тебе предложение, — нарушает тишину мужчина, — станешь моей ассистенткой? Ананд смеётся. Искренне и звонко, а не как обычно натужно и хрипло. — Давно хотела попробовать себя в даршане Хараватат. Атмосфера резко меняется, а глазах Аль-Хайтама больше нет той открытой насмешки. Наверное.***
Исследования протекают в штатном режиме: опыт, сбор информации, отчёт. Лаванья даже успевает подумать, что в тот вечер ей просто показалось, потому что сознание слишком травмировано и видит в каждом мужчине — угрозу. Но Аль-Хайтам… Воспринимается теперь по-другому. Более дружественно, что ли. Будто и нет в нём той силы, которая так пугает в Ананд. Та тёмная сила, от которой у девушки остаются шрамы. Мужчина каждый вечер провожает её до дома, некоторое время с ней болтает, а иногда заходит в гости. Пару раз даже остаётся ночевать, потому что время столь позднее, что совесть девушки не позволяет ей выгнать секретаря на улицу. Аль-Хайтам лишь фыркает, но приглашение каждый раз принимает. Полночь тоже оценивает нового друга. Всё время ластится и требует ласки, а мужчина лишь хмыкает, начиная чесать кота за ухом. Когда секретарь так делает: сидит с книгой в руках, котом на ногах, а на лице его бликует тёплый свет ламп, то в груди Лаваньи что-то расползается. Давно забытое чувство, которое, кажется, она пыталась растоптать собственными ногами. — Ты сейчас просверлишь во мне дырку, — спокойно говорит Аль-Хайтам, — хоть сделай при этом умное лицо. Он даже на неё не смотрит, продолжая читать книгу и поглаживать кота. Ананд вздыхает, пересаживается поближе к мужчине и осторожно кладёт голову на крепкое плечо. Секретарь никак это не комментирует, но девушка чувствует, как каждая мышца его руки напрягается, опасаясь сделать хоть малейшее движение. В голове бьётся истерическая мысль, которая велит бежать и не оглядываться. А сердце, вопреки, не соглашается, вторя телу и приказывая прижаться ближе. Аль-Хайтам на удивление горячий, так что Лаванья вздыхает: — Давно болеешь? Мужчина фыркает, но продолжает сидеть неподвижно. Дыхание у него всё такое же глубокое, хотя Ананд чувствует его изменение. Девушка сама не понимает, как именно, но улавливает нотку отчаяния в каждом вдохе. — Тебе-то какое дело? — Секретарь переворачивает страницу, — хочешь предложить помощь? Лаванья думает, что Аль-Хайтам умнейший и тупейший человек в её жизни. И это же относится и к ней, потому что какого чёрта она чувствует всё это? Сколько времени назад это было, Ананд? Раны ещё недостаточно кровоточат, что ты хочешь вскрыть их вновь? Но мужчина кажется… Таким надёжным. — Может и хочу, — Ананд аккуратно кладёт ладонь на чужое колено, — это плохо? Сколько можно жить прошлым, верно? Прошлое на то и прошлое, что из него надо извлекать уроки и жить дальше. А ты, Лаванья, зацикливаешься на нём, словно оно и есть твоя жизнь, не замечая того, что происходит прямо под носом. — Давай сейчас всё разъясним, — Аль-Хайтам вдруг резко захлопывает книгу, откладывая в сторону, — ты флиртуешь намеренно или сама не осознаёшь этого? Ананд вдруг не может сдержать смешка, а её пальцы накрывает мужская рука. — Умеешь ты испортить момент, — девушка утыкается носом в чужую ключицу, — да, намеренно. Секретарь наконец расслабляется, поворачивается корпусом к Лаванье, отчего та на мгновение теряет опору в виде плеча, и поддевает пальцами подбородок. Аль-Хайтам действует медленно, целуя сначала скулу, бровь, родинку под глазом и кончик носа. Ананд забавно морщится от щекотки, заставляя мужчину глухо рассмеяться. Секретарь целует осторожно: оттягивает и посасывает нижнюю губу, запускает руку в чёрные волосы и наматывает одну прядь себе на пальцы. Дыхание у девушки сбивается, а сердце заходится в неистовом ритме. Так, что даже становится больно. Лаванья вся дрожит — Аль-Хайтам перетаскивает её к себе на колени, продолжая языком исследовать рот. Ананд вся дёргается, потому что в голову будто бы что-то ударяется, отчего из глаз катятся горячие слёзы. Мужчина тут же разрывает поцелуй, пальцем стирая влажные дорожки и хрипло спрашивает: — Знаешь, думаю, пора бы уже рассказать, что у тебя произошло с тем парнем, — секретарь прокашливается, — или это неординарная реакция на мою эрекцию? Девушка зарывается носом в изгиб шеи, громко шмыгая и жмясь ближе, словно пытаясь раствориться. Она ведь правда хочет верить, но тело отказывается, пытаясь убедить её сбежать. — Я, — всхлипывает Лаванья, — была готова на всё ради него… Ананд ходит из стороны в сторону, заламывая от беспокойства руки. Он уже должен был вернуться. Он обещал. И как всегда не сдержал своего слова. Подруги говорили — нет, кричали — чтобы она его бросила, ведь девушка достойна лучшего. Достойна отношений с человеком, а не его тенью. Но для Лаваньи он словно наркотик. Она им дышит, грезит и живёт, кажется, будто бы лучшего она не достойна. Когда он кричит о том, что ей пора похудеть — Ананд согласно кивает, сокращая приёмы пищи до одного раза в день. Когда он её наказывает тем, что не разговаривает по несколько дней — девушка плачет, хватая его за руки и пытаясь привлечь внимание. Ведь как можно бросить его? Он же без неё окончательно рухнет вниз, погибнет от зависимостей. Ведь только Лаванья помнит его другим. Светлым, чутким и нежным. Это же обязательно вернётся, если потерпеть, правда? Ты же был таким хорошим, так почему сейчас бьёшь сапогом по рёбрам и кричишь о том, чтобы Ананд дала ещё денег? Девушка любит всем сердцем. Каждый день заходит к лекарю и каждый день выслушивает нотации от подруг, которые уже бессильно рычат в надежде достучаться. Но Ананд продолжает любить. А потом её приводят в сад недалеко от города, в котором Лаванья видит своего возлюбленного с другой. Больно. Но любовь резко прошла. Пришёл конец. Ананд совсем затихает. Стыд окутывает с ног до головы: ну почему она такая жалкая? Красных флажков было миллион, огромный колокол стучал набат, но девушка ничего не видела и не слышала. Она правда любила. Аль-Хайтам ничего не говорит. Лишь рассеяно гладит Лаванью по волосам и чешет за ухом Полночь. Ананд сжимается ещё сильнее, прежде чем попытаться слезть с колен. — Ты отчаянная, — вдруг хмыкает мужчина, — думаю, что всё, что сейчас проносится в моей голове — ты уже давно услышала от подруг. Секретарь не даёт уйти, крепко прижимая обратно и стискивая в объятиях. Одной рукой сжимает талию, а пальцами второй опять запутывается в густых волосах, притягивая голову девушки максимально близко. Молча кладёт свой подбородок на чужую макушку. Это так приятно, так по-домашнему и ласково, что Лаванья невольно рыдает с новой силой, вжимаясь мокрым лицом в ткань одежды. — Есть одно «но», — голос Аль-Хайтама звучит так далеко и одновременно над самым ухом, — я не хочу, чтобы ты сравнивала меня с ним. Я другой. Лучше или хуже — покажет только время. Но… Мужчина тянет за волосы, заставляя посмотреть ему в лицо: — Прошлое ещё никому не приносило радости.***
Лаванья бежит, останавливается и снова бежит, пытаясь скрыться от преследователя. Лёгкие уже горят, словно она надышалась какими-то пряностями, но Ананд продолжает. Если добежит — то победит. Почему-то в мозгу есть дурацкая мысль сдаться и посмотреть, что из этого получится. Девушка ныряет в какой-то переулок, где едва не спотыкается о собственные ноги. Глаз Бога предательски звенит на поясе, отчего Лаванья инстинктивно опускает руки вниз, заставляя украшение наконец-то затихнуть. В тишине проходят несколько секунд, прежде чем Ананд начинает слышать что-то кроме своего бахающего сердца в груди. Кажется, чуть поодаль копошатся птицы, а под крышами гуляют кошки. Интересно, Полночь сейчас спит? Этот сорванец в последнее время трётся лишь об одни ноги, заставляя девушку недовольно цокать, а Аль-Хайтама насмешливо улыбаться. — Ты ведь тут, верно? — Голос разносится из начала закоулка, — ты не могла убежать дальше. Слишком хилая. Лаванья с трудом сдерживает фырканье. Но всё же заставляет себя молчать, сильнее вжимаясь в ящики, за которыми Ананд умудряется спрятаться. Тень на плитке выглядит пугающе длинной и неестественной как, собственно, все тени. Девушка старается дышать через раз, но кажется, будто бы каждый удар сердца выдаёт её с потрохами. Некоторое время проходит в напряжённой тишине, прежде чем Лаванья слышит цокот каблуков. Пронесло? Победа! Ананд не решается выйти ещё некоторое время, прежде чем всё же выглядывает из-за ящиков и видит ухмыляющегося мужчину. — Так и думал, что ты на это поведёшься, — усмехается секретарь, — я выиграл. Девушка не расстраивается. Лишь улыбается, пожимает плечами и полностью выходит из-за ящиков, поправляя тунику: — Уже придумал, что хочешь загадать? — Лаванья тянется к прядке волос, но её руку перехватывают, — а? Аль-Хайтам опять смотрит насмешливо. Пойманную кисть прижимает к собственному сердцу, а пальцами другой руки заправляет выбившиеся волосы за ухо Ананд. — Только если ты согласна. Девушка пару раз моргает, опускает взгляд, а когда поднимает глаза на него, то смотрит со сквозящей радостью. — Я думаю, что готова, — Лаванья медленно кивает, — так что… Договорить ей не дают, грубо затыкая поцелуем. Ананд лишь остаётся возмущенно застонать, ощущая крепкие объятия и рваные движения. Первым делом секретарь срывает с неё злосчастную тунику. Аль-Хайтам сбивается в счёте: сколько их? На каждый день недели каждого месяца, если не больше. Мужчина никогда не думал, что когда-нибудь будет испытывать иррациональный гнев к обычной тряпке. Секретарь отрывается от губ, желая запечатлеть в памяти момент. Лаванья сейчас кажется такой открытой, свободной от собственных рамок, барьеров и комплексов, что Аль-Хайтам не сдерживает восторженного вздоха. Ананд была красивой: чёрные густые волосы, яркие изумрудные глаза, тонкие запястья и мягкие бёдра. Но ещё красивее была девушка, стоит лишь её узнать поближе: в лёгком характере, в тяжелом прошлом, в элегантности движений и в обширных познаниях. Мужчина заметил оболочку, влюбился же в душу. Аль-Хайтам действует точно, словно знает тело Лаваньи лучше неё самой. Целует шею, пока пальцами очерчивает ключицы и спускается к груди. Смыкает зубы на пульсирующей венке, оставляя засос и вырывая из горла Ананд шипение. Девушка мечется, теряя под ногами землю и, если бы не тело мужчины, она бы уже давным-давно упала бы. Секретарь быстро подхватывает её под бёдра, а Лаванья инстинктивно сжимается: — Я же тяжёлая, — с придыханием говорит Ананд, — поставь меня. Аль-Хайтам отрывается от неё и смотрит, кажется, в самую душу своими потемневшими глазами. — Либо ты считаешь меня настолько слабым, — цокает мужчина, — либо у тебя искажено восприятие собственного тела. Секретарь подбрасывает её, перехватывая девушку одной рукой, а второй прижимается к щеке, ведя от скулы до самых губ. — Лично я склоняюсь ко второму, — шепчет Аль-Хайтам, — и я редко ошибаюсь. Лаванья ёрзает, где-то на подкорке сознания горит огромная лампочка «опасно», которая предупреждает то ли о том, что от мужчины стоит бежать, то ли о том, что они, чёрт возьми на улице, где любой может их застать. Но Ананд обхватывает ногами торс, крепче сжимает плечи и тянется вперёд, нежно целуя кадык, который тут же подскакивает вверх. Девушка смеётся, обдавая горячим дыханием кожу. Мурашки бегут у обоих. Секретарь рвано дёргает Лаванью за волосы, заставляя запрокинуть голову, и тут же впивается в губы. Кусает, сосет и отпускает. И так по кругу, пока дурацкий язык не начинает болеть от неаккуратных укусов. Ананд думает, что полгода странных недоотношений-передружбы действительно влияют на мужчину. Он ведь сам сказал, что будет ждать столько, сколько потребуется. Аль-Хайтам правда держит своё слово. Девушка млеет, царапает мужские плечи и проникновенно стонет, выгибая спину. Секретарь хмыкает ей куда-то в грудь. — Какие мы отзывчивые. И тут же берёт в рот сосок, слегка его оттягивая и посасывая. Лаванья дёргается, больно стукаясь головой о каменную стену, отчего и шипит. Аль-Хайтам смотрит насмешливо, но есть в этой насмешке что-то доброе и теплое. Родное. Ананд запутывает пальцы в серебристых прядях, неосторожно дёргает их, чем вызывает очередной смешок и ласково целует. Кажется, что любое её действие выбивает секретаря из колеи: действует он не так чётко, свободная рука мелко дрожит, а тяжелое дыхание опаляет ушную раковину. Лаванья не замечает — Лаванья ощущает. Чувствует губы на шее, зубы на коже и пальцы на клиторе. Аль-Хайтам стимулирует, подводя к пику, но в последний момент отводит руку, вырывая из Ананд разочарованный стон. Мужчина слишком сосредоточен, отчего девушка не выдерживает и спрашивает: — Чего ты, мать твою, добиваешься? — Хнычет Лаванья, выгибаясь от новых движений. Аль-Хайтам смеётся. Хрипло и надрывно, но от его смеха всё внутри вибрирует: — Полного единения, — мужчина проталкивает внутрь два пальца, — полной готовности. Пальцы сгибаются, задевая ту самую точку, от которой у Ананд всё плывёт, а разум машет ручкой. — Полного, блять, доверия. И девушка полностью расслабляется, отвечает на каждый поцелуй, откидывая шею и подставляясь под засосы. Аль-Хайтам это чувствует, рычит и наконец-то входит. Лаванья вздрагивает, потому что за пару лет воздержания — потому что от одной мысли о сексе просто выворачивает — ощущать член в себе непривычно, мягко говоря. Но Ананд не закрывается, лишь сильнее сжимает ногами торс и больнее царапает плечи. Мужчина осыпает её грудь поцелуями, пытаясь помочь привыкнуть. Наконец, секретарь оказывается полностью внутри. Кажется, что мир на мгновение замирает, оставляя их одних единственных во всём Тейвате. Лаванья такого никогда не чувствовала. Толчки сперва размеренные, заставляющие почувствовать каждый миллиметр члена, который её наполняет и растягивает. Аль-Хайтам продолжает стимулировать клитор, отчего Ананд хрипит, стонет и ластится, словно кошка. Трётся щекой о чужие волосы, кончиком носа ведёт вдоль шеи и целует скулы — она правда благодарна. Мужчина низко стонет, кусает за шею и изливается внутрь. Лаванья вздрагивает, краем сознания пугаясь последствий. Но любые опасения уходят на задний план, когда пальцы подводят её к краю. Оргазм накрывает с головой, заставляя потеряться в реальности и времени. — Мы уже на том этапе отношений, когда можем спать в одной кровати? — Усмехается секретарь, — мой дом недалеко, заночуем там. Ананд кивает. В глазах у неё всё ещё бескрайнее море нежности и любви, но в душе… Когда Лаванья думала о том, что никогда такого не чувствовала — она врала. И прошлое наступает на пятки, затягивая обратно.***
Аль-Хайтам не чёртова собачка, но словно верный пёс каждый вечер приходит ждать бросившую его хозяйку под дверью дома. Мужчина сидит с книгой в руках неподалёку, но хэй, у Лаваньи же учёная степень и две диссертации, она может сложить два и два, поэтому не появляется здесь уже неделю. Неделю и два дня, если быть совсем точным. Секретарь глухо стонет, доставая дурацкую бумажку, которую использует в качестве закладки. Прости. Одно, блять, слово. Ананд, самой не стыдно? Но Аль-Хайтам всё понимает. Понимает и не хочет принимать, поэтому отчаянно ищет её в толпе, ходит по знакомым местам и каждый раз отступает назад, когда спичка горит возле злосчастного клочка бумаги. Лучше бы ты прошёл в тот вечер мимо, да? Лучше бы не слушал совесть и не останавливался, потому что в сердце теперь зияет дыра. Но мужчина даёт себе физическую и ментальную пощёчину. Щека горит, а в сознании вдруг мелькает мысль. Лаванья говорила, что после расставания ударяется в работу… …Он находит её спящей. Такой нежной, тихой и милой, что весь гнев, который копится у него за прошедшие дни, куда-то исчезает. Секретарь заглядывает через плечо и хмыкает. Так предсказуемо, он правда идиот, но не потому что не прошёл, а потому что сразу не пришёл. Аль-Хайтам не знает, сколько проходит времени и студентов, на которых он шикает каждый раз, стоит им войти. И плевать, что они тихо перешёптываются, что ступают практически неслышно. Ему плевать, так что заткните рты, вжмите головы в плечи и свалите подальше. Мужчина тянет руку вперёд — подушечки пальцев обдаёт дыханием. Кожа у Ананд всё такая же нежная и бархатная. Секретарь ведёт ниже, задевая губы. Сухие и потрескавшиеся, они все в ранках. Аль-Хайтам мог бы горделиво заявить, что от его поцелуев. Но он не идиот, что идёт на поводу у гордости, поэтому тяжело вздыхает — от нервов. Его укусы уже должны были зажить. Мужчина всё же встаёт со своего места, намеренно кладя руки на плечи. Лаванья кажется такой испуганной, что секретарь невольно раздражается. Её страх больно бьёт по самолюбию, но Аль-Хайтам вовремя берёт себя в руки и ждёт. — Никто не идеален, знаешь ли, — фыркает мужчина, крепко держа голую ногу, — и идиот тут только тот, кто верит, что все другие живут без недостатков. Ананд всхлипывает, пытается дотянуться до сброшенной туники, но секретарь отпинывает одежду в сторону: — Мне нравятся твои ноги, — Аль-Хайтам сжимает бёдра, — перестань их прятать, — мужчина встаёт с колен, — мне нравится твоя талия, так покажи её, а не скрывай за очередным мешком, — секретарь проводит пальцами по плечам, — все твои шрамы — это история. История твоего тела, твоей жизни и трудностей. Даже они. Аль-Хайтам опускает руки к женским запястьям, очерчивая границы рубцов. Лаванья вздрагивает, но не вырывается, смотря своими огромными покрасневшими глазами так, что в душе всё переворачивается. — Твой вес, твои шрамы, твои родинки не в том месте и целлюлит, — мужчина отчаянно цепляется за женские плечи, — мне плевать. Скажешь хоть сто раз на это обратить внимание — не обращу, потому что мне плевать. Секретарь тяжело дышит. Ананд делает шаг вперёд, обхватывая шею и утыкаясь мокрым носом в одежду. — Помнишь нашу первую встречу? — Вдруг сипит девушка, — когда ты внезапно появился и успокоил меня? Аль-Хайтам вздыхает, запускает пальцы в тёмные волосы и тихо отвечает: — Какой это сейчас имеет смысл? Лаванья смеётся. Тихо и надрывно, почти отчаянно. Мужчина обнимает крепче, боясь, что Ананд опять сбежит, бесследно растаяв в закатных лучах. — Тогда я должна была завершить всё, — девушка прижимается ближе, — думала, что это конец. Лаванья отрывается, но из капкана рук её не отпускают. Она слегка ведёт плечами, потому что хоть от секретаря и исходит тепло, прохладный воздух в доме всё равно гоняет мурашки по телу. — А это оказалось началом, — Ананд тянет ладонь к лицу напротив, — спасибо. Аль-Хайтам смотрит открыто. И нет в глазах ни боли, ни обиды, лишь тепло и нежность вперемешку с насмешкой. — Что же, я уже догадался о том, что стоит повторять информацию по несколько раз, чтобы до тебя дошло, — мужчина поддевает пальцами острый подбородок, — например, что ты красивая. Лаванья мило смущается, отводя взгляд в сторону. — Что мне с тобой интересно. Если бы Ананд была из тех, кто умеет краснеть — сейчас бы она была ярче помидора. — Что «он» — прошлое, а я — настоящее и будущее. Лаванья тянется вперёд, ласково касаясь губами губ напротив. Аль-Хайтам с готовностью отвечает, целуя грубо, отчаянно, но всё равно даря тепло прикосновений. Теперь будущее не надо ожидать со страхом в сердце. Ведь оно уже наступило.