Ягодный ликёр

Среди всех минусов сущности альфы Силко больше всего жизнь ему усложняло именно острейшее животное обоняние. Если в детстве это вынуждало находиться в шахтах на правах канарейки, чтобы чуять малейший запах токсичного газа, то теперь это куда больше раздражало. Он чувствовал огромное количество запахов, но даже треть их них не мог чётко определить просто потому, что не знал, что они собой представляют. О том, как пахнет качественная, дорогая выделанная кожа он узнал только после совершеннолетия. (Зато как пахнет горелая крысиная шкура и сырое мясо — в семь). Он мог почуять, кто к нему идёт, за несколько метров, по одному едва уловимому, но индивидуальному запаху, который отражал сущность своего владельца так же ярко, как и характер. Сложно было привыкнуть, но выбор у него не то что бы был. Он не афишировал свой статус: сперва это было небезопасно, затем — бессмысленно. Обделённый в какой-то степени физическим превосходством, Силко давно привык решать вопросы дипломатией, деньгами или же чужими руками. А уж довлеть, затыкать особо ретивых и психологически уничтожать он и так умел в совершенстве. Севика иногда его такого побаивалась. Он замечал это по тому, как она отводила взгляд, если он прерывал её одним словом, вздрагивала, стоило ему хлопнуть ладонью по столу, и никогда не стояла к нему вплотную, как бы близко им не приходилось находиться. Казалось бы, уж кто-кто, а Севика при желании могла бы без особых сложностей сломать ему шею, но Севика знала, что никогда не сможет этого сделать. Подчинить её было сложно, но — возможно. Ведь власть достаётся не самому сильному, самому умному или самому быстрому. А тому, кто сделает всё, чтобы её обрести… и удержать. Насколько в этом Силко помогало его прирождённое свойство — совсем другой вопрос. Вероятнее всего, он и без бытия альфой смог бы стать тем, кем стал, разве что путь был бы сложнее, болезненее и опаснее. Но он был альфой — редким в принципе с точки зрения самой сущности и ещё более редким с точки зрения сочетания физических данных, нетипичным — и потому вдвойне более опасным. Его смешило, когда не знающие об этом обстоятельстве люди пытались как-то на него влиять. Силой, деньгами, угрозами, переговорами. Иногда даже продажными телами. Безуспешно, впрочем. Потому его опасались. Его влияния, его прозорливости, его всеведения, его расчётливости, его хладнокровия, его ярости. И всех тех, кто был к нему приближён или под его «защитой». Севику не трогали, потому что она вполне могла вломить и за себя, и за Силко. Синджеда — потому что тот пылал холодным затворническим неконтролируемым моралью безумием. Джинкс… Джинкс стремались потому, что она была откровенно бешеной, и Силко позволял ей творить что угодно без ограничений. Маленькая наглая пташка в крокодильей пасти. Привычная и… родная. Сперва она пахла слабо — как и все дети, впрочем, ещё не сформировавшиеся ни телом, ни характером — но даже в этом запахе угадывались дразнящие приторные нотки. Что-то, что отдалённо напоминало сладкие ягодные десерты — даром что Силко никогда в своей жизни ягод-то не ел и уж точно не чуял их настоящий аромат. Чем старше становилась Джинкс, тем чаще к этой сладости добавлялись искусственные наносные запахи — техническое масло, порох, краска-аэрозоль. Лет в пятнадцать в эту и без того своеобразную смесь закономерно прибавился ещё один запах — крови. От того, что Джинкс начала участвовать в рейдах по охране Мерцания, выполнять небольшие личные просьбы Силко и всячески самоутверждаться в качестве боевой единицы. Но чем ближе было её совершеннолетие, тем больше приходилось обращать внимание на её поведение. У Джинкс не было никаких предпосылок для того, чтобы быть альфой — ну, или она их тщательно маскировала и не демонстрировала, — но если бы так случилось, это означало бы невольную, но делёжку территории и сфер влияния. И ещё больше ссор с Севикой — той, наверно, тем более не понравилось бы новое положение дел. Но с Джинкс ничего не случилось — и, удовлетворённый мыслью, что Джинкс бета, как и абсолютное большинство нормальных людей и его окружающих, Силко продолжал вести свои дела единолично. Её как-то пытались использовать против него. И после этого работникам доков пришлось долго отмывать многое повидавшие деревянные настилы от толстой корки из крови, грязи и металлической стружки. Силко учуял эту дьявольскую по дикости смесь, едва Джинкс переступила порог «Последней капли», и, будь он животным, у него бы натурально встала шерсть на холке дыбом. Но поскольку он всё же был человеком, всё, что он ощутил, была неприятная холодная волна по всему телу, быстрая и пронзительная. Ему не было страшно или неприятно, просто это было… слишком. Слишком сильный, резкий запах. Непривычный для Джинкс. И, как оказалось, нюх его не подвёл. Джинкс была цела — физически, но морально в настолько расшатанном и хрупком состоянии, что и себя-то контролировала с трудом, огрызалась и почти бросалась на каждого, кто оказывался ближе чем на расстоянии вытянутой руки. Чтобы её стабилизировать, пришлось даже не повысить голос — зверино рыкнуть, использовать то, что на Джинкс Силко никогда особо не применял — приказной тон альфы, не терпящий никаких возражений. Легенды говорили, что когда-то, когда воздух в Зауне был чище, люди сильнее, а природа ближе, альфа мог с лёгкостью приказать более низшему в иерархии просто вскрыться на месте. И никто бы не засомневался, зачем это надо. Силко так не умел (или не было повода проверить, умеет или нет), и уж тем более ему хотелось уберечь Джинкс от неё же самой, пусть и таким грубым способом. Кровь смоется, металл остынет, Джинкс вернётся в своё адекватное состояние — и вместе с этим восстановится слабый тёплый древесный запах с коньячными нотами, который намертво въелся в её немногочисленную одежду и всю открытую кожу. Запах его логова. Его запах. (Даром что самой Джинкс аромат алкоголя не нравился вообще, даже если это были тонкие изысканные вина). Но его планам не суждено было сбыться — потому как с самого утра — ещё даже не взошло солнце, хотя оно, конечно, было в Зауне понятием крайне условным, — Джинкс не просто вскочила — растолкала его с присущей ей одной наглостью и бесстрашием (с утра Силко всегда хотел одного: убивать), забралась под одеяло, уткнулась спиной в бок и закрутилась в ракушку покруче наутилусов, скрипя зубами и разговаривая сама с собой. От неё не пахло страхом, но что-то совершенно точно изменилось. Появилось что-то, что… мешало адекватно думать (и в этом даже не был виноват экстра-ранний подъём). Что-то дерзкое, дразнящее, почти провокационное. Это сбивало с толку. Джинкс, конечно, контролировать было почти невозможно, но всегда была грань, которую та не переступала, в том числе в его отношении. А то, что он сейчас чуял… скорее напоминало по воздействию те ярко-настырные феромоновые запахи борделя, в котором благовония палили с вполне очевидной целью. Силко эти запахи никогда не нравились, они раздражали и туманили мысли, словно наркотик. Зачем Джинкс это было нужно? И когда она успела там побывать и так долго, что запах почти перебил её собственный? Среди всей гаммы чувств, что Силко распознал в одно мгновение в себе, были и злость, и раздражение, и возмущение, и даже ревность. То есть он не находит себе места, пока её нет, успокаивает, пока она в истерике, расплетает ей спутанные и испачканные кровью волосы, пока она разговаривает с призраками, купает, пока она плачет, гладит по голове, пока она не успокоится и не уснёт, а она… шляется чёрт знает где и заявляется не просто обратно, а прямиком к нему в постель, пахнущая… вот так?! Очнулся Силко только когда понял, что принюхивается — зверино — к затылку Джинкс, притихшей, дрожащей, полураскрытой из-под одеяла одной его рукой. Он ретировался без объяснений, и весь день не мог избавиться от ощущения этого самого запаха, к которому его внезапно влекло. Никогда раньше он не чувствовал подобного желания. Хотелось принюхаться лучше, вдохнуть глубоко, у самой беззащитной точки — на задней части шеи, распознать по ноткам, разобрать на составляющие. И окружить себя им. Вернее… перебить собственным, смешать и подавить, чтобы его чувствовался тяжёлым шлейфом поверх, чтобы любой, даже не обладающим хорошим обонянием, сразу понял, кому принадлежит источник запаха. …и это было ненормально, особенно в отношении Джинкс. Силко всегда считал, что пожертвовать чем-то во имя большей выгоды в будущем — это верный путь к успеху. Единоразовая жертва во имя общего блага — это наименьшие затраты и наибольшая выгода одновременно. Но именно сейчас в нём проснулся такой собственнический инстинкт, какого он никогда в себе даже не подозревал. Он решил стоически игнорировать эти определённо нездоровые желания. И с каждым днём это становилось всё более сложным испытанием. Джинкс не шлялась по борделям — по крайней мере по заверениям Севики, которая с очень большим нежеланием, но всё же пару дней поприсматривалась, куда Джинкс девалась, если не была в «Капле». Джинкс не сбегала наверх и не спускалась на Дно, не мешала Синджеду, не устраивала разборок и не влезала в драки без повода. Джинкс занималась своими обычными делами, помогая ему с Мерцанием или собирая из болтов и гаек очередное летальное оружие, и вела себя как обычно. Почти как обычно. С того дня в ней что-то изменилось, и что именно, Силко замечал внезапно и совершенно неожиданно. У неё изменилась походка — стала более плавной и мягкой как будто, и это в её-то ботинках и общей привычке появляться как фейерверк — громко, ярко и внезапно. Изменилось поведение — общаясь с кем-либо, Джинкс перестала быть назойливо-тактильной. Раньше от её подначек, шлепков-щипков и тычков пальцами не было спасения любому зазевавшемуся наёмнику — и поди попробуй ей ответь, она же отгрызёт палец по локоть. Сейчас же Джинкс старалась держаться подальше от любого тактильного контакта, и даже когда приходило время инъекции, Джинкс, вопреки обыкновению, медлила, когда приходила к нему, держалась отстраненно и нервно, и тут же сбегала, стоило ему чуть двинуться после укола в спазмах. (Однажды она так едва не разбила его инъектор, уронив на пол.) Изменилось общение — болтливая в любое время, когда она не была занята изобретательством (и даже тогда она предпочитала подпевать во всё горло песням, которые скрежетали на пластинках из чудом раздобытого в Нижнем городе граммофона), Джинкс замкнулась и всё чаще молчала, то ли витая в облаках, то ли размышляя о чём-то не самом приятном. Казалось, даже призраки перестали беспокоить её так часто. Силко сделал закономерный вывод, который ему отчего-то жутко не понравился. Джинкс могла просто… влюбиться. И это объясняло бы все её изменения, в том числе распроклятый запах, которым она просто могла привлекать… кого-то. Например, альфу. Другого альфу. Способ, простой как болт, такой же надёжный и, в принципе, почти безотказный, если знать предпочтения своего интереса. От одной подобной мысли Силко впадал в едва контролируемую ярость, которую усилием воли всё же подавлял почти всегда. У него не было никакого права мешать Джинкс устраивать её личную жизнь, но та его часть, что была гораздо ближе к животному, чем к человеку, ревновала Джинкс так, будто она была его собственностью. Более рациональная часть ещё и понимала, что если Джинкс и будет с кем-то вместе, и этот «кто-то» окажется альфой, то это будет означать фактически гражданскую войну в пределах конкретно взятого небольшого общества. Это всё мешало работать и очень, очень раздражало. Силко старался сдерживаться — и сдерживался, не позволяя себе ни слова ей в ответ, ни взгляда дольше, чем то было бы нормально для их отношений, ни единого лишнего прикосновения. Пока не сорвался. Всё шло нормально, пока Джинкс не заявила вдруг, что собирается уйти на ночь «тусить». Она и раньше уходила гулять в ночь, у неё были какие-то товарищи из около-одногодок, к тому же за ней почти как на привязи таскался Дастин, придурковатый вид которого в принципе скидывал ему хорошие лет десять и позволял вливаться в подобные молодёжные компании. Видят боги, он очень, очень не хотел её куда-либо отпускать, но не имел права этого требовать. Позволил себе лишь минутную слабость. Она остановилась у двери, когда Силко её позвал, натянуто улыбнулась, когда он подошёл, едва вздрогнула, стоило его ладони оказаться у неё на плече. Он всего лишь хотел попросить её быть осторожнее и благоразумнее — как всегда просил, когда она куда-то уходила в потенциально небезопасные места, но в это раз позволил себе чуть больше. Он хотел… наверно, объяснить собственное беспокойство самому себе, не ей. И потому впервые сам потянулся обнять Джинкс, прижать к себе, почувствовать её рядом — упрямо уткнутый в плечо лоб, крепко вцепившиеся в него руки, вдающая в низ живота крупная холодная пряжка её ремня. Джинкс не потянулась в ответ. Замерла, напряглась, выставила руки так, чтобы не касаться его тела и даже сбилась с дыхания, как будто вдыхая реже, чем обычно. Силко заметил бы это сразу, если бы не запах. Одуряюще приятный, сладкий, но с кислинкой, исходящий ровно от её шеи и совсем чуть-чуть от волос. Его хотелось слизать с кожи. Силко услышал, как он дышит — носом, шумно, как голодный зверь, но не мог заставить себя убрать ладони с её плеча и талии. — Куда ты пойдёшь? — он старался удержать голос в рамках привычного тембра, но мимо собственной воли тон стал тише и чуть хриплее. — Там будет кто-то… особенный? Джинкс не шевелилась. Не противилась, не пыталась вырваться, лишь дышала ему в плечо, будто боялась сделать случайное движение и разозлить его. И не отвечала на вопросы. Силко сделал шаг вперёд — и это вынудило Джинкс отступить на почти полтора, вжаться спиной в дверь и наконец-то посмотреть ему в глаза — только чтобы почти сразу же их спрятать. Он никогда не планировал подобного, но прямо сейчас стоять, упираясь руками в дверь, нависая над Джинкс, почти требуя объяснений, казалось ему единственно верным решением. Джинкс сделала это нарочно. Она пахла так специально, а не по случайности. Она знала, что делает. — Кто он? Джинкс сглотнула — и Силко не мог не посмотреть на её шею, обрамлённую кожаными витками ошейников, которые кто-то лишь по незнанию назвал «чокерами», которые хотелось порвать зубами. — Альфа. Силко ждал имени, а не сущности, но это было уже хоть что-то. И это было… плохо. — Ты же знаешь, кто я? — и тут Силко имел в виду собственную сущность, хотя, в принципе, любой из его статусов был бы достаточно внушителен — Могут быть проблемы. Будь осторожна с ним. Корнем всех проблем Джинкс был именно Силко, и это вообще ни капли не радовало. Он отстранился с заметным усилием — в низу живота неприятно ныло, голова начинала болеть, а запах, казалось, пьянил круче любого пойла на голодный желудок — сразу и бесповоротно. — Тебе нравится? — вдруг спросила Джинкс, и от такого вопроса Силко сам замер, пытаясь понять, правильно ли он его понял. — То, чем я… как… запах? Пришлось сглотнуть скопившуюся слюну и зажмуриться, прежде чем адекватные человеческие слова пришли на ум. — Да. Впрочем, моё мнение тут не играет никакой роли. (По его мнению, она должна была сбежать тут же, едва он отступил, и не появляться с неделю — потому что он нарушил её и вообще все допустимые границы и повёл себя как животное). — Почему? Боги, у Джинкс, возможно, была первая любовь? Бьющие через край гормоны и желание нравиться, а он даже не мог ей нормально что-то объяснить, потому что еле сдерживал себя. — То, что нравится мне, не понравится другому альфе. Очень не понравится. По крайней мере, от других подобных искусственных запахов у меня болела голова, — и это было наименьшим проявлением его нетерпимости, но Джинкс об остальном знать было необязательно. — Этот приятный. Но это… неважно. Иди. Силко не хотел прогонять Джинкс таким образом, но лучше так, чем если бы он вновь зажал бы её между собой и дверью, вжался так, чтобы почувствовала, как именно ему нравится запах, втянул запах полной грудью, распробовал, как хотел… — Это важно, — Джинкс, упрямая, играющая с огнём, звучала так, будто собиралась объяснять ему элементарнейшие вещи. — Знаешь, где я его взяла? Нет, Силко знать не хотел и близко, потому что если этот запах смогла достать Джинкс, значит, сможет и кто угодно ещё, и это опасно, это потеря контроля, это крах. И если он прикажет его уничтожить, то как быстро Заун узнает о том, что на его короля нашлась управа? Как скоро найдётся безумец, который применит это против него самого, и он просто не сможет устоять?.. Он напрягся, когда ощутил ладошку Джинкс у себя между лопаток. Даже сквозь два слоя одежды она почти обжигала кожу, и Силко не хотел оборачиваться, хотя чувствовал, что должен. И он всё же обернулся. Вовремя, чтобы заметить, как заалели её щеки. Естественно, это же не ему придётся сейчас вслух называть одно из тех злачных и не очень мест, куда люди ходят в поисках наслаждений. — Нигде. Это… мой. Сердце у Силко (оно у него действительно было) сбилось с ритма. — Беты так не пахнут. — …а кто тебе сказал, что я бета? Джинкс подняла голову, столкнулась с ним взглядом — искренним, чистым, открытым, и смотрела почти без опаски. Наивно даже в чём-то. Но в смысле она не бета? Она… Мозг отказывался верить в услышанное, потому что это было… неправильно?.. Омеги, как и альфы, отличались от абсолютно разнообразных бет, и их легко можно было различить в толпе, если присмотреться и задаться целью. Это Силко не был похож на обычного альфу, это он был отклонением от нормы, волком в овечьей шкуре. Джинкс во многом напоминала ему себя, да, но не могла же она быть такой же… неправильной?.. — Нет. — Силко зажмурился, чуть покачал головой, прогоняя ставшими вмиг тяжелыми мысли совершенно неприличного содержания. — Ты ошиблась. Я бы почувствовал. — Почувствовал что? «Запах», хотел было ответить Силко, а потом до него дошло. Резко и почти больно пробило осознанием. О, боги, нет. — Когда ты?.. — Ты помнишь когда. Конечно он помнил. День — утро — которое он хотел бы вытравить из своей памяти. Когда он впервые почуял её — и пропал. Хотелось проломить самому себе череп, потому что это всё отдавало такой дикостью и неправильностью, какие даже в Зауне редко можно было найти. Альфа, который нашёл свой запах. Омега, которая нашла… нашла ли? — Насколько тебе плохо? — кроме себя, Силко всё ещё думал о Джинкс, и если это действительно был её запах, это означало лишь одно. Течку. — Как ты себя чувствуешь? — Честно или без мата? Силко не смог сдержать ухмылки. — Честно. — Хуёво. Ну, и неудивительно. Юная омега в самом расцвете сил, которая половину своего времени проводит в непосредственной близости от альфы, которым пропитано тут всё, что только возможно. В том числе она сама. — И ты собиралась идти непонятно куда в таком состоянии. — Не вопрос, а утверждение, лёгшее ему на плечи неподъёмным грузом. — Надеюсь, с ним тебе станет легче. — С кем? — К кому ты там собиралась? Джинкс засопела — почти как ёжик, забавно и умильно, привычка, сохранившаяся с детства. Хотя означала она крайнюю степень возмущения и обиды конкретно на него. — Я не ради этого собиралась, — Джинкс снова отвела взгляд, — и раньше было проще. Пока ты… пока… Силко кивнул, избавив её от необходимости объяснять. Примерно и так было понятно, что в то утро она пришла к нему за помощью, просто не сумела объяснить за какой. Ладошка, которая несколькими минутами ранее оставила ему фантомный ожог на спине, вдруг оказалась на груди, накрыла отчаянно бьющееся сердце. Силко прочитал по губам Джинкс свой приговор из трёх слов. И прежде, чем она успела бы произнести это вслух, её пришлось прервать — губами к губам, властно, резко и настойчиво, почти требуя ответа. Ему не составило труда поднять её на руки, тем более, что едва ладонь Силко оказалась у Джинкс ниже талии, она сдавленно хихикнула и вжалась в него сама. И сама тут же крепко обняла за шею, скрестила ноги у него за поясницей, позволила вжать себя в стену — да и вообще всё позволила. И вылизывать шею в надежде напитаться её запахом — тоже. У него ещё было время опомниться, пока разум окончательно не отказал бы, но Джинкс на едва заданный вопрос посмотрела на него таким затуманенным взглядом, что никакого другого подтверждения больше не требовалось. Он давно не чувствовал такого. Или, если быть честным с самим собой — никогда. Ему пару раз везло быть с омегами — на ночь, а всё же — но никогда он не испытывал того же, что испытывал сейчас, лишь от одного прикосновения к коже губами, от вылизывания хрупких девичьих ключиц, от шёпота, в котором он слышал просьбу-приказ. Когда Силко опустил Джинкс на ноги, та разочарованно застонала. А затем — едва не вскрикнула, когда он резко развернул её лицом к стене. — Вкусная, — шептать удавалось с трудом, но Силко старался не опускаться до бессмысленного рычания, когда пробовал так долго вожделенную им шею, легко-легко прикусывал, оставляя едва заметные точки-следы от клыков. — Тебе подходит. Мне подходит. Ему хотелось её всю — но он помнил, кто перед ним — почти что под ним — и что о ней надо заботиться. И потому он медленно гладил ладонями её тело, позволяя к себе привыкнуть и понять намерения. Джинкс, нетерпеливая, взрывная, периодически тёрлась о него телом, и тем самым провоцировала. И делала это намеренно. Когда Силко провёл пальцами у неё меж ног — ещё поверх белья, но уже под штанами — Джинкс вздрогнула и свела колени. За что тут же получила лёгкий укус в плечо. — Больно не будет — особенно учитывая, что он уже почувствовал, что ткань была мокрой насквозь, — доверяешь мне? Вместо ответа Джинкс всхлипнула и кивнула. И Силко, не задумываясь, взял её лицо рукой — влажными пальцами по коже с таким невозможно приятным запахом Джинкс — и поцеловал — мягко, абсолютно противоположно тому, какой был их первый поцелуй. Чтобы не боялась. Чтобы доверилась. Джинкс засмеялась — и откинула голову ему на плечо, закрыла глаза, показала горло — беззащитное, открытое, совращающее одним своим видом. Как он не оторвал пуговицы на их одежде, Силко не понял. Он не спешил и действовал осторожно, насколько хватало контроля. Сперва просто прижался пахом, давая Джинкс ощутить и понять, что он чувствует: «Я желаю тебя так, как не желал никого и никогда». Опустил ладонь по её животу и вниз, пальцами нашёл нужную точку, чувствительный бугорок, от прикосновения к которому Джинкс почти сразу вскрикнула, а затем — прикусила ребро ладони: «Ничего не бойся и не сдерживайся. Скажи, как тебе нравится и что мне сделать». Направил себя, сперва едва коснулся головкой губ, и двинулся дальше, остановился, когда прижался пахом вплотную к ягодицам: «Чуть сожми бёдра и расслабься. Если… тебе понравится… я сделаю всё что захочешь». Вероятно, Джинкс действительно была подходящей ему омегой, а он — нужным ей альфой, потому что от того количества смазки, которая выделялась у Джинкс, ему не было даже ничуть дискомфортно двигаться так, меж её бедёр, даже не проникая, но ощущая исходящее от неё тепло с каждым движением. Он старался не спешить, хотя тело — да и разум, который уже капитулировал, — требовало взять своё, присвоить, пометить, сделать так, чтобы все знали, чья она. Когда Силко ощутил тонкие пальцы Джинкс на члене, едва сдержал стон. А вот рык — не смог, когда она сама направила его внутрь себя и замерла, шумно дыша ртом. Жаркое, горячее, желанное тело, которое фактически плавилось в его руках. Холодные гайки и зажимы на её косах периодически обжигали кожу левого бедра, живота и груди, но на это было наплевать. Силко вошёл полностью и остановился, чтобы вдохнуть — глубоко и жадно, над её уже помеченным им загривком. Говорил он мало — это в принципе не было ему свойственно, но сейчас он не мог молчать, и потому, что это была Джинкс, и потому, что ей хотелось рассказать и описать всё, что он к ней чувствовал. Чтобы знала не только то, как её желает его тело, но и то, как она владеет его разумом. Ей хотелось сделать хорошо больше, чем себе. Он двигался медленно и осторожно — хотя раньше, давно, когда у него ещё когда-то в юности был похожий опыт, всё происходило совсем иначе, и омеги называли его бешеным, потому что он не сдерживался, кусал, царапал и оставлял следы, словно иного другого свидетельства своей доминантности оставить не мог. Сейчас в том не было нужды. Сейчас он был другим — и знал, что это даже не он выбрал Джинкс, а она — его. Её хотелось поглотить, отдать всё, что он мог, и взять всё, что она готова была предложить — и ничего более. Когда его ладонь легла ей на горло — совсем легко, без нажима, скорее с желанием ощутить дыхание, чем как-то контролировать — Джинкс прошептала «сильнее». Проблеск разума сверкнул тогда, когда ничего другого, кроме как густого, острого удовольствия, Силко не ощущал. Он запоздало понял, что не говорил с Джинкс о метках. И очевидно опоздал с тем, чтобы рассказать — у основания её шеи, там, где был стык с плечом, красовался его укус, глубже, чем все другие, яркий, с крошечными, почти мгновенно налившимися синячками. И на её спине красовались бледные подтёки, и такие же стекали по внутренней части её бёдер. Он чувствовал себя мокрым — по спине скатывались капли пота, выбившиеся из порядка пряди свисали на лоб, едва не попадая в глаза, ладони были влажные от самой Джинкс и её течной смазки, а всё, что ему хотелось — это укутать её в собственную рубашку и уснуть рядом. И плевать на всё. Но сперва… стоило исправить всё, что он натворил. Джинкс благодарно сорвано мяукнула, когда он всё-таки накинул ей на плечи рубашку, ответила на совсем лёгкое касание губ к губам — убедиться, что всё в порядке, в сознании, в адеквате и на связи, — и свернулась клубочком, поджав под себя ноги, когда он донёс её до дивана. А затем — посмотрела нагло, с вызовом, провела у себя между ног ладонью и, продемонстрировав густую белую каплю, слизала всё с пальцев. Если бы он не знал, что она такая, только от одного этого действия можно было получить инфаркт и готовиться ко второму заходу. Но он уже двадцать лет как не был восемнадцатилетним голодным до любой ласки (потому что не знал никакой другой) юнцом, и поэтому почти не смутился. Почти — потому что кончики ушей предательски кольнуло жаром. Комната пахла… ими. Не так ярко, как его собственным запахом, не так остро, как Джинкс, а скорее приятной смесью, почти ненавязчивой, но легко различимой, если поставить себе цель уловить запах. Силко ощутил насыщение, и вот это он совершенно точно испытывал впервые. — Почему ты мне не говорила? — уточнил, когда добросовестно стирал собственным платком свои же следы с её ног и спины. — Возможно, этого можно было… избежать. — Избежать? — Джинкс откинула голову, устроила её на его плече, так, что ему стоило лишь немного опустить взгляд, чтобы увидеть её грудь — она так и не удосужилась застегнуться хотя бы на одну пуговицу, что он сам тут же сделал, вызвав её смех. — То есть ты считаешь, что это всё… плохо? — Нет. Но если бы я сразу знал, что ты омега, я бы как-то подготовился. Тебе не пришлось бы… терпеть что-либо. Подобрал бы лекарства, нашёл бы, где ты смогла бы отдохнуть и переждать. Джинкс помолчала, а затем, вывернувшись, села на колени, уложила ладони ему на плечи и посмотрела в глаза — мягко, без вызова, с улыбкой. — Ты, что, не веришь, что это я так — на тебя? Что я так — из-за тебя так? Что для тебя? Не верил. Действительно не верил. Злился — на себя, за подобную реакцию, за то, что не сдержался, за то, что пошёл на поводу этого древнего как мир инстинкта, требующего взять то, что тебе нравится, чтобы никто другой не посмел на это даже посмотреть. У Джинкс должно было быть гораздо больше вариантов, а не единственный неправильный, который просто был рядом. Он не ответил — и Джинкс, фыркнув что-то вроде «ну и глупый», легла головой ему на колени, подтянула ноги к груди и скрылась почти вся под его рубашкой — какая же она маленькая в ней! И когда Силко уже был уверен, что она спит, и что он сможет, заменив себя подушкой, встать и взять себе хотя бы вторую рубашку, она открыла глаза, приоткрыла плечо и провела пальцами по метке — его метке — и одними губами беззвучно произнесла «спасибо». До этого Силко не подозревал, что способен испытывать что-то, что люди обычно называли «нежностью». Но глядя на Джинкс, с упоением гладящую его следы на своей коже, укрытую его рубашкой в его же кабинете на его же диване, он ощущал что-то сродни именно этому. И это даже не делало его — или её — слабее.