Поезд

      На перроне было многолюдно, как и всегда перед отправлением поезда Санкт-Петербург — Москва. Александр, пытаясь вернуть на место размотавшийся во время бега шарф, влетел в эту толпу, как тяжелая гиря в подлежащее сносу здание. Чуть не опоздал из-за этой вечной волокиты с документами — о, как Саша ненавидел эти бесполезные писульки!.. Как раз в это время послышались крики железнодорожников — поезд прибывал, поворачивая на нужной развилке к перрону, и Саша похлопал себя по карманам в поисках паспорта и билета.       Вот поезд, издав протяжный гудок, наконец пронёсся у перрона, замедляясь, и тяжело осел, раскрыв двери. Пассажиры хлынули в тёплые стены тамбура и вагонов. По билету добравшись до своего места, Саша понял, что ехать он будет не один: напротив него сидел молодой человек, с безразличием ко всему окружающему листавший какую-то книгу. Тот даже не обратил на него особого внимания, лишь небрежно скользнув взглядом по грузной физиономии нового соседа.       Шумно затащив по проходу свой старый обшарпанный чемодан, Саша размотал шарф, попутно довольно громко поздоровавшись с попутчиком. Но реакции не последовало, и Брагинский, слегка озадаченный, пожал плечами и скинул пальто. Поезд тронулся, Саша привычно достал взятую с собой жестяную кружку и обратился к попутчику:        — Вам кипятка для чая не надо? Я к проводнице пойду сейчас.       Тот поднял на него светлые — почти белёсые, — глаза, и перелистнул страницу:       — Нет, спасибо.       Что-то в его речи Саше показалось странным, и, признаться, очень его заинтересовало. Он несколько секунд пялился на него, после сходил за чаем и, вернувшись, сел напротив попутчика. Какое-то время русский молча хлебал чай с откопанным в чемодане печеньем, а потом снова спросил:        — Извините, что вы читаете? Кажется, что-то довольно увлекательное.       Молодой человек же просто приподнял чёрную обложку книги, на которой значилась надпись «Ф. М. Достоевский. Собрание сочинений. Том 2», не удостоив его и словом. Саша с досадой прищелкнул языком от того, что ему не удалось еще немного послушать речь этого парня. Тогда рискнул пристать к неразговорчивому соседу еще раз:       — Ого, нечасто сейчас встретишь молодежь с томиком Достоевского в руках. Но что именно вы читаете сейчас из его творчества? Почему-то по вашему лицу мне кажется, что «Братьев Карамазовых»…       И, о чудо! — попутчик снова оторвал глаза от книги и внимательно посмотрел на собеседника, на этот раз произнеся тихо, но чётко:       — Сожалею, но вы не угадали.       На что Александр дружелюбно улыбнулся, перехватив его взгляд:       — Зато я точно угадал, что вы не русский, а, судя по акценту и темпу речи, скорее всего финн. Ну как, я прав?       Тот поднял глаза. В осенней тиши стучали колеса.       — Да, вы правы. — Не спуская с Саши изучающего взгляда, финн аккуратно отложил книгу, не забыв про закладку.       Александр довольно хмыкнул:       — Неужели мне удалось привлечь ваше внимание? Чудеса. — Он отпил подостывшего чая. — Но в России вы давно, либо много практикуетесь на родине — акцент почти незаметен, если вы следите за речью. — Тут он протянул ему руку через стол. — Александр Брагинский, профессор отечественной филологии. Меня диалекты тоже очень интересуют.       В глазах финна блеснул интерес, но он всё равно оставался настороже; однако пожал ему руку:       — Эйл, — коротко представился он и прищурился. — Случаем, не из Петербургского университета?       — Случаем оттуда. — Саша крепко пожал протянутую руку финна, неожиданно сильную, сухую и слегка огрубелую. — А так заметно? Вы там учились?       — Да, несколько лет назад, — кивнул Эйл, ещё немного расслабившись. — Потом в Финляндии много практиковался.       — Потрясающее совпадение! — Саша потер руки. — Наш выпускник, значит… Кто бы мог подумать. — Он улыбнулся, совершенно обезоруживающе и искренне. — И кем же сейчас работаете? По специальности?       — Ну… да. Переводчиком, — замялся на пару секунд Эйл, отведя было взгляд, и тут же добавил: — Синхронным и письменным. Изучаю биографию и работы Эйно Лейно. К сожалению, он у вас практически неизвестен. А жаль. — Он с грустью глянул в окно и со вздохом повторил. — Да, очень жаль…       — Я был в прошлом году на лекции об Эйно Лейно у наших финских коллег, это в самом деле незаурядная личность. Реформатор и защитник финского языка, выдающийся поэт, насколько могу судить по малочисленным переводам на русский язык от тех же финских коллег, а так же Куприна и Иоффе.       — Что же, приятно об этом знать… — удивился финн и продолжил. — За свою короткую и очень драматичную жизнь он проявил себя даже не только как поэт, но и как писатель, переводчик, публицист, драматург, полиглот… — Он цокнул языком. — Хорошо, что его имя не осталось забытым, но… Спиться в полном одиночестве — не лучшая участь для этого талантливого и, несомненно, творчески плодовитого человека.       — Гениям тяжело жить в нашем мире, и не один гений так же спился в нищете где-то в темной чердачной комнате… — вздохнул Саша, сочувственно взглянув на Эйла.       — Да, и он сам понимал, что тяжело ему жить с другими людьми, что он не понят. Из-за этого, к тому же, душевно болел. А какое на на тот момент было самое доступное лекарство от этого? Да уж… Особенно жаль, что переработанный им для сцены сборник народного эпоса Калевала ещё в зачатке провалился с треском. Мне кажется, это особенно ударило по его самолюбию.       Профессор заслушался; было видно, что он пребывал в восхищении от начитанности собеседника. Недолго думая, он предложил:       — Может, вы согласитесь когда-нибудь почитать у нас лекции? Уверен, в аудитории соберется аншлаг, места свободного не останется.       Эйл немного растерялся.       — Честно сказать, я даже не знаю… — задумчиво потёр он подбородок, а затем улыбнулся. — Но я подумаю над предложением, спасибо.       — Ай да я, такое сокровище нашёл! И это надо… — Саша полез в чемодан и достал оттуда, как по волшебству, бутылку водки, ливерную колбасу в газете и полбуханки ржаного хлеба. —…Обмыть!       — Такое чувство, что я отсюда и не уезжал, — прыснул Эйл.       — Не пьёте? — озадачился русский.       — Обижаете! — протянул с укором финн, цокая языком.       — Это лучшая моя поездка на этом поезде, без прикрас. — Приоткрыв окошко над столиком, Александр выплеснул из кружки остатки чая и вопросительно посмотрел на Эйла. — А ваша кружка?       Тот с видом «вот пристал-то» выудил откуда-то из своей сумки кружку, поставил её на столик, и мужчина с готовностью разлил сестринский самогон.       — С вас тост! — протянул он свою кружку чокаться, заблаговременно развернув закусь.       Эйл прочистил горло:       — Ну и за что нам такое счастье?!.. — динькнул он стальным бочком, и, сначала дождавшись, пока русский приложится и допьет примерно до половины, тогда и сам присосался к выпивке.       Кружка со стуком опустилась, и Саша, зажмурившись, выдохнул:       — Ох Катерина и поставила нынче, ядрёный… — Он нюхнул с удовольствием дольку хлеба.       — Катерина? — переспросил Эйл, тоже взяв хлебушка — совсем по-свойски.       — Сестра моя старшая, по части стряпни и наливок я ей равных не знаю. — Саня гордо махнул отломанным куском ливера, как саблей, рассмешив этим случайных попутчиков и, конечно, Эйла.       — Повезло вам с роднёй, — промычал он сквозь смешок с уважением.       — Это точно! — закивал Александр. — Да еще и средняя красавица, а младшая… — Тут речь его оборвалась на полуслове при воспоминании о младшей и, потеряв улыбку в нагнетающих осенних сумерках, Саша налил себе еще.       Заметив его резкую перемену настроения, Эйл осторожно спросил:       — Что-то не так?       — А, нет… — неохотно отозвался Саша, выдавив улыбку. — Так, проблемы. Они у всех есть, что о них говорить.       Но финн-то явно был не дурак и сразу понял, что с младшей сестрой его попутчика что-то не так, и это в лучшем случае. Явно что-то очень серьёзное, раз такая перемена… Растерянно постукивая ногтями по кружке, он думал, то ли перевести тему, то ли спросить прямо.       И всё же решился.       — …Проблемы у вашей младшей сестры? — спросил он, едва заглушая стук капель о тёмное стекло. Отчего-то он проникся сочувствием к этому человеку, и, быть может, тому способствовали принятый на душу алкоголь и начавшийся за окном дождь?..       Саша бросил взгляд за окно, как-то отстраненно проговорив:       — Мне позвонили всего несколько часов назад, сказали только, что Таня получила серьезную травму на заводе… Но подробностей по телефону не сообщили, сказали — по приезде, но операция нужна, и срочно. — Он снова механически наполнил кружки и глотнул, поморщившись и без закуски. — Только вот… М-да…       — Вот как… — Эйл отвёл глаза, тоже глянув на промозглый пейзаж за стенами купе. — Как-то всё слишком размыто… Может, без операции обойдётся?..       Саша вздохнул.       — Остается только надеяться на это… — Он провел рукой по лицу. — Извините, что вот так с бухты-барахты вывалил. Как тут не переживать…       — Я понимаю, — ответил Эйл и тоже отпил. — Это тяжело держать в себе.       В купе моргнул и с характерным жужжанием разлился по стенам тёплый рыжий свет. Это немного смягчило заострённые углы в беседе двух попутчиков. Даже сплотило их, сделав разнеженными и открытыми, готовыми помочь друг другу, пусть даже до этого они никогда и не виделись.       — И у вас какие-то проблемы? — словно очнувшись от полудрёмы, поинтересовался Саша. — Может, я смогу чем-то помочь? — Он протянул Эйлу бутерброд, и тот, проронив «спасибо», принял его.       — Да нет, особых проблем нет. Просто захотелось повидать Москву. А то только Мурманск и Питер видел. — Он смахнул со старой, застиранной простыни крошки. — Может, так и всю Россию объезжу…       — Даже Сибирь? — чуть улыбнулся Саша.       Эйл усмехнулся.       — Не забывайте, что я рождён в северной стране. Мне холода не так страшны.       — Не думайте, что я вас недооцениваю. — Русский рассеянно закинул кружок колбасы в рот и, прожевав, пояснил: — Просто путешествие может затянуться на год, а то и два.       — Да мне и некуда торопиться, — пожал плечами Эйл. — Пока работу по го́ворам проведёшь, и не два года пройти может. — Он обаятельно улыбнулся краем рта, и его собеседник снова расслабился, поддавшись его обаянию.       — Это точно, точно. Ну, раз торопиться некуда, спокойно поездите, посмотрите, интересного-то много, главное — знать, где искать.       Эйл кивнул ему и, подметив намечающуюся суету перед вечерними процедурами в проходе, достал свои сигареты.       — Пойду покурю в тамбур. Я быстро, — бросил он, проходя мимо Саши, и скрылся за дверьми.       Саша проводил его взглядом и, оставшись в одиночестве, допил остатки из кружки, пожевал хлеба и прислонился виском к прохладному стеклу окна. Он прикрыл отяжелевшие веки, стараясь отогнать вернувшиеся беспокойные мысли, и даже задремал в ожидании Эйла и… чего-то ещё?       Спустя несколько минут вернулся Эйл и, заметив, что его сосед дремлет, тихо, как мышка, сел на своё место и снова взялся за книгу, нет-нет да поглядывая на русского. Когда этот дылда дремал, на его лице как-то печально изгибались брови, отчего выражение лица казалось даже беззащитным. Прислонившаяся к стеклу голова слегка кивала в такт мелкому подрагиванию поезда, на скулах выступили едва заметные пятнышки румянца после выпитой водки — наибезобиднейшее существо.       Чем больше финн замечал, тем менее интересной становилась для него книга. Рядом копошились люди, готовясь ко сну, кто-то всё ещё попивал чаёк и тихо смеялся, спрятавшись от рыжих огней в уютной тени. А кто-то уже спал, иногда просыпаясь и ворча на соседей. Тут у Эйла отчего-то кольнуло в груди. В этом поезде, таком тесном и скоротечном местечке, собрались совсем разные люди, которые, объединенные моментом, невольно стали друг другу ближе, стали какой-то… семьёй? И финн ощутил эту связь, прикусив губу. Едва слышно он вдруг начал напевать хрипловатым голосом:       — Ни окна, ни пролёта, ни двери… Только чёрная, мёртвая ночь… В ней, забыв о грядущем, спят усталые звери… Отовсюду ушедшие прочь…       Он и не ожидал, что рядом все умолкнут и к нему вдруг подсядет какой-то парнишка наперевес с гитарой. Тогда Саша и вынырнул из смутного сна, услышав что-то смутно знакомое. Он приоткрыл глаза, увидев в тусклом свете вагона сидящего на койке Эйла паренька, тихо наигрывавшего мелодию песни. Рядом сидел и сам Эйл, потягивая под аккорды слова:       — Расскажи мне, о чём твоё горе, я приму твою боль как свою… Жаль, что все остальные разбежались по норам, нас оставив на самом краю…       Саша и сам не заметил, как по щеке медленно заскользила вниз горячая слеза, сдержать которую пьяным он никак не смог. Он слушал и слушал, и не мог наслушаться — так он жаждал этого духовного единства.       А Эйл тем временем напевал:       — А любовь — это клетка, и я опять загнан в угол… Как беспомощный раненый зверь… И ни окна, ни пролёта, ни двери…       Всё стихло. Люди покорились власти этой дождливой ночи, но чувствовалось, что все были благодарны за этот небольшой концерт на сон грядущий. Саша же, молча склонившись вперёд, пожал руку сперва гитаристу, а затем, искренне и от души, Эйлу. Пусть тоска никуда не ушла, но теперь он разделил её с другими. Он знал, что не одинок, и спокойствие медленной тягучей струёй разливалось по его жилам.