сколько ты сможешь держаться, прежде чем сгореть до тла?

она никогда не заходит, она врывается; длинными татуированными пальцами ощупывая поверхности полок, заглядывая в книги и иногда под ковер. метушится, с горящими глазами и тремором; Лизе жаль, что она снова срывается. но Виолетту ей жаль не было; в конце концов — это выбор; и если кто-то выбирает ползти вместо того, чтобы ровно ходить, лиза здесь не при чем. она бы рада смотреть, как кто-то медленно себя убивает, но Вилка убивала себя многозначительно быстро, забирая в могилу не только себя, но и все хорошее, что она значила для других людей. они никогда не говорят нормально; «соседка по комнате — это источник личного раздражения и шума» — думает Лиза. «она — якорь, который удерживает последние капли моей совести на плаву, ведь не будь её осуждающего взгляда, я бы уже давно скатилась в бездну» — думает Вилка. и пусть в понимании Вилки соседка скучна как мир, и консервативнее их коменды, Лиза чувствовала ёбаное превосходство над татуированной — она не была зависима. не была? черные расширенные зрачки мрачно окидывали Андрющенко с ног до головы, притупленный взгляд в вопросительном его ключе задавался немым вопросом: «снова злишься?», и надменное выражение лица давало понять, что Вилка сегодня в особенно приподнятом настроении; — Уйдешь сегодня на часик? — Ладно. Вилке казалось, в воздухе запахло ебанным безразличием — ей даже не интересно, кто на этот раз; Лиза всегда уходила, стоило Малышенко попросить, без раздумий и уговоров; Вилка не знала куда, она просто надеялась, что та не мерзнет на улице, хотя нельзя сказать, что девушка когда-то серьезно беспокоилась об этом. но вся соль была в том, что Лизе некуда было идти; она была одна, за исключением громкой общажной соседки и её, приблизетельно, нескончаемого количества друзей. Виолетта продолжает прошаривать полки и заглядывать в шкафы, пару раз даже роется под подушкой. — Можешь не искать. — Что, себе взяла? — с усмешкой; знает же, что Лиза и пальцем к такому не притронется. Устало садится на кровать, потирая шею, и ждет ответа. — Ты его забрала еще позавчера, — Лиза смотрит зло, стушевано, не в глаза, а будто говорит с кем-то другим; «не воспринимает» — думает Вилка. — Ты следишь за моим весом? — снова усмешка, но уже со смесью удивления, более добрая, что-ли; — Ты же не в состоянии помнить, сколько дорог снюхала, — первый раз за сегодня смотрит в глаза, они наполнены горечью и в них отражается свет лампы на её прикроватной тумбочке; но сердце пропускает несколько ударов сожаления и десткой обиды на мир, потому что так смотреть может только она. Вилка давно записала её в список тех, кто имеет право её осудить, и, по правде, в этом списке только Лиза и была. она имела неимоверное влияние на совесть Малышенко, пробуждала в ней стыд и отвращение к самой себе, но тем не менее, раз за разом, Малышенко упорно разочаровывала гребанную Лизу, будто специально; это ведь единственный способ обратить её внимание и вывести на какую-никакую эмоцию, не так-ли? и если Вилка хотела внимания и не терпела, когда его ей не предоставляли, Лиза упивалась своим безразличием, оно текло по её венам и горячило кровь; атмосфера в комнате накалилась; так происходило каждую гребаную пятницу, субботу, воскресенье; все дни, в которые Малышенко пыталась забыть собственное имя. — Привет, — по комнате шлейфом пронесся аромат горьковато-приторных духов, и зябкий голос охладил пыл разозленной Андрющенко; обернулась, и даже бровью повела немного, в этот раз истинный алмаз — смазливая, с пухлыми губами и длинными волосами; она точно знает, в чьем кулаке эти волосы сегодня окажутся. но ведь Лизе нет никакого дела. встает, быстро обувается, обходя сидящую на кровати Виолетту и задевая рукой, ненарочно; — Буду через три часа. Виолетта улыбается, и Лиза может даже рассмотреть долю искренности; она это умеет, оказывается. — Благодарю. тело ощущается как холодное желе, руки немеют; и переступить порог оказывается тяжелее, чем в прошлый раз.

***

кладбище, на котором Лиза проводила добрые десять часов в неделю, встретило её дружелюбно и даже, можно сказать, тепло; она ходила в поисках сама не зная чего, собирая конфеты, и даже устроила воображаемый пикник, потому что здесь она могла говорить. она обсуждала с мёртвыми то, о чём никогда не скажет вслух при живых, декламировала любимые стихи, заученные наизусть, и танцевала на костях мертвых, потому что только здесь ощущала себя по-настоящему живой. за прошествием времени пришлось вернуться, пусть и не очень хотелось; её встретила холодная проветренная комната и мирно спящая соседка; видеть её умиротворенной и тихой казалось Лизе главной привелегией, ведь кроме неё это то-ли никому было не интересно, то-ли никому не было позволено. даже её пассии всегда уходили. их отношения были изрядно странными; взаимное презирание, разные взгляды, привычки. инь и янь. и лиза не могла определиться, кто где. она знала разную Вилку: добрую, веселую и отзывчивую — ту Вилку, которая общалась со своими друзьями; злую, агрессивную — ту, которой трепали нервы; и, наконец, холодную, безразличную и насмешливую — ту, которую видела сама ежедневно; они не были подругами, даже если та в пьяном угаре рассказывала о своих приключениях, они не дружили, даже если Лиза всегда молчаливо-заботливо оставляла ей конфеты на тумбочке, они не были близки, даже если Виолетта всегда просыпалась со стаканом воды на тумбе; они были соседками. Малышенко с первого дня пыталась её поддеть; потому что нельзя быть такой. по отношению к вилке — нельзя; ей было неинтересно; местами это убивало. тем не менее, они вполне сносно уживались, иногда делились едой; Лиза чаще молчала, косясь осуждающе; Виолетта старалась не злить её — и без того пять минут ханжа; никто не был виноват в том, что они разные; никто из них не пытался найти что-то общее. *** на улице медленно темнеет, выжимая из красного заката последний свет; комната медленно остывает, заставляя Вилку кутаться в плед и подгребать под себя ноги. Лиза невольно засматривается на движения длинных пальцев, переворачивающих старые помятые страницы учебника по вышке; девушка с легкостью приподнимается, невесомо подхватывая книгу из чужих рук, убеждаясь, что разум её не подводит, и название она прочитала правильно. — У тебя температуры случаем нет? — слегка нависает с легкой ухмылкой на искусанных губах; Вилка искренне восхищается данным действием, смотря с неподдельным интересом и вызовом в глазах. — Нет, только семинар по вышмату. — снизу вверх; щенячими глазами; в них черти пляшут, да искры взрываются. лиза лишь бровями ведет, ухмыляется, возвращает книгу; медленно бредет в сторону вешалки и также медленно обувается. — Возьмешь мне сырок? С кокосом. — она даже не смотрит — все еще утыкает нос в книгу; — Ладно. — Андрющенко вполоборота оглядывается, — Но буду поздно. — Так ко мне сегодня никто не собирался, — Вилка наконец поднимает чертову голову, и смотрит с непониманием; — Эм, хорошо? — она улыбается напоследок. а вилка от неожиданности открывает рот; и сидит так еще минуты три. ох, она может куда-то ходить; и не потому, что Виолетта её выгоняет; она куда-то собралась; надолго. *** в их отношениях что-то меняется; щелкает, как выключатель; Вилка все пытается допросить, куда же Лиза ходит по вечерам; та лишь молчит, поджав губы, бросая безразличное «не скажу». теперь Малышенко тайком подсматривает, чем же та занимается, но кроме учебы и редких заходов в социальные сети ничего разобрать не удается; она даже предлагает чай иногда; предлагает еще и сигарету, но каждый раз вспоминает, что это мимо, и забавно морщится; не меняются только привычки Лизы; исподлобья смотреть на новых пассий и подружек-наркоманок; уходить стабильно три раза в неделю вечером; оставлять Вилке конфеты на тумбочке перед уходом в универ и добросовестно наливать стакан прохладной воды. они теряются, каждая в своем: Лиза готовится к первым модулям, Виолетта покоряет все больше универских тусовок; казалось, они только недавно заселились, прошло всего полтора месяца учебы, а Малышенко успела узнать каждого в пределах студенческого городка. Лиза ловит себя на мысли, что хотела бы быть такой же; в один из дней, когда Вилка тащит всех друзей к себе в комнату, Лиза приболевшая сидит в углу; уходить и мерзнуть, чтобы заболеть окончательно, она не желает. её подначивают сыграть в пресловутое было/не было, и как бы она не отказывалась, слушать её никто не хочет; по итогу она все равно выставляет свои условия — вместо водки сок, налитый в стакан, для большего антуража. и пьяные глаза Вилки округляются, когда на такое простое и невинное «у меня не было отношений, длившихся больше года» она пьет. и лучше было не раскрывать этот ящик пандоры. потому что она также пьет на вопрос о незащищенном сексе, правда криво усмехается; пьет и тогда, когда кто-то выкривает что-то о наручниках; Вилку перехватывает дух, и озноб одновренно пронзает дрожью по телу; да ладно. вот тебе и тихоня. — Я никогда не, — пару секунд на раздумья; Вилка мечется и очень колебается, — а можно же сказать то, что делал и просто выпить с остальными? — Да, конечно! — кричит кто-то совсем пьяный, сидя на полу. — Я никогда не спала с девушками, — смех по накатанной разносится на всю комнату, кто-то начинает вопить, а кто-то опрокидывать в себя шоты. — Фантазия просто закончилась. — пожимает плечами Вилка, закидывая в себя очередную порцию, не отводя взгляда от чертовой Андрющенко. а та, будто почувствовав, отводит взгляд и смотрит куда угодно, лишь бы не на нее. и не притрагивается к чертовому стакану. мол, за кого ты меня держишь; да, Вилка, за кого? и когда все расходятся, она хочет поговорить. впервые ей по-настоящему хочется узнать, что за скелеты в шкафу у этой Андрющенко. она неловко оглядывается, не зная, как начать и стоит ли вообще; поэтому смущенно выдает лишь: — Спасибо, что осталась с нами сегодня. Ты прикольная. и лиза впервые краснеет при ней. и Малышенко подмечает, как той идет смущение, но вслух не говорит. *** в день студента Лиза отнекивается от похода на вечеринку в студенческий парк, и Виолетта бросает попытки переубедить; не хочет, так не хочет. там Вилку многие встречают распростертыми объятьями и белой дорогой; она не против и очень даже за; потому что убить себя легче; потому что она веселая. а когда требуется помощь — друзья испаряются; сознание накрывает пеленой, руки ощущаются тягучими, словно в мгле; и дышать невыносимо. хочется задохнуться прямо на траве, царапая свое имя в память всему универу; но руки сами тянутся к телефону и выискавают в контактах лаконичное «соседка». потому что Вилке тоже хочется быть кому-то нужной. конечно же, она приходит. обливает водой и бьет по щекам, а потом тащит через весь студ. городок у себя на плече. завалакивает в душ, обливает холодной водой прямо в футболке и по-доброму говорит, что все будет хорошо. и Виолетта хочет захныкать и сгореть от стыда, а еще она впервые видит Андрющенко такой обеспокоенной и это сводит с ума. ее переодевают, тактично закрывая глаза, и Виолетта хочет выть; потому что нельзя быть такой заботливой и одновренно равнодушной; потому что так не бывает. Лиза укутывает её в теплое одеяло, и предусмотрительно наливает воду в стакан, ставя на тумбочку; Виолетта начинает догадываться, что это не она в пьяном угаре заботилась о своем утреннем похмелье. и уже в тишине, при свете уличного фонаря Вилка пересохшими губами произносит: «Лиза, спасибо тебе». И она впервые зовет её по имени. *** когда случается поломка на электростанции и по всему городу отключают свет, становится не по себе. Лиза переживает за продукты в холодильнике и свою недоделанную презентацию, а Виолетта боится наступления тьмы; она не любит темноту. У нас есть свечи? — копошась в шкафу, Лиза наблюдает за Вилкой, которая тратит последний заряд телефона на какую-то глупую игру. Не припомню. — неосознанно отвлекается, смотрит в окно, — Блять, темнеет уже. Пойду попрошу. на выходе из комнаты замечает самодовольную улыбку Андрющенко; — Боишься темноты? — Да, это стремно. — подумав пару секунд, — А ты? — Нет, — Лиза замешкалась, — но это стремно. и когда темнеет окончательно, Вилка места себе найти не может; а еще она думает, что не так у неё много друзей — никто не позвал к себе; Малышенко думает, что возможно с ней дружат из-за холодильника. они впервые много говорят; говорят по душам, а Лиза даже пару раз смеется с Вилкиных шуток. тогда Виолетта узнает о тупом бывшем Лизы, и рассказывает о маме; они похожи — обеим некуда ехать на каникулы; Виолетта рассказывает, какие татуировки набить хочет, а еще, что ненавидит себя; Лиза говорит, что ненавидит себя больше; — Я не могу влиться ни в один коллектив, — с грустью и обидой, прикрывая дрожащие ресницы. — Та ладно, ты нравишься людям, — куда-то скорее в потолок, — может, просто они тебе не нравятся. они говорят про насилие, про несправедливость в мире и про подростковый максимализм; — Потому, когда я чувствую, что срываюсь, я уже не могу мыслить трезво; меня так клинит. — Я понимаю это. — Откуда тебе знать? — руками неосознанно себя обнимает, ёжится от собственного бескультурия; — Зависимости бывают разные. и больше она не говорит ничего; только смотрит грустно-грустно, пусть Вилка и не видит, она чувствует. *** Виолетта больше не приводит девушек; она вообще никого не приводит — становится тише; однажды она говорит, что хочет завязать, и Лиза думает, что, возможно, это связано с очередным трипом где-то на улице; тогда она впервые жалеет, что её не было рядом; Вилка хнычет и мечется по кровати в ломке, кричит, что больше не может и рвёт на себе волосы; Лиза лишь подносит ей воду, иногда говорит «молодец» и смотрит жалостливо; Малышенко жалости не хватало, оказывается. спустя пару недель Виолетта приходит в себя; снова ходит на пары, и, вроде как, больше не общается с торчами; Лизу даже берет гордость; одиночество ей скрашивает Андрющенко со своим чертовски скучным Достоевским и причитаниями о порядке; они даже смотрят какой-то фильм однажды: сидят на кровати перед ноутбуком Вилки и та забавно комментирует каждую сцену, а Лиза даже прыскает в кулак пару раз: сдержанно, но все же она это делает. первая сессия встречает их бурно: все суетятся и собирают вещи домой; они-же решают праздновать новый год без оливье — ни одна его не любит; Лиза не пьет даже под куранты, а Вилка обходится лишь бутылкой шампанского — даже сама удивляется, но после в голову лезут мысли, что с ней хочется оставаться трезвой; они идут на улицу смотреть на салют, и, стоя в толпе под главным корпусом и указывая пальцем на небо со словами «Смотри», Виолетта делает вид, что случайно касается её руки: совсем нежно, периферическим зрением наблюдая за реакцией. смущение и легкая, почти незаметная, улыбка. по правде сказать, Вилка делает это, потому что ей хочется и потому что она заслужила хоть одно гребанное прикосновение: всем нужно тепло; Лиза думает, что впервые тепло это чувстует так ярко. они заходят в комнату холодные и мокрые, потому что кидались снегом по пути; и они впервые вместе смеются — с их внешнего вида и глупых улыбок; Вилка думает, что ощущать трезвость как никогда замечательно. — Это тебе, — ей протягивают маленький подарочный пакет, — я подумала, тебе может это понравиться. и Вилка получает набор красивых серьг для всех её проколов, холодного металического цвета, впрочем, это и был метал; она думает, что это на все сто процентов подходит под категорию «Лиза»; потому что она и есть такая — серый метал; смущенно протягивает и свой упакованный подарок — они обе не умели ни вручать, ни принимать; там книга, и Лиза в восторге; она даже позволяет себе показать чуточку эмоций: улыбается во все тридцать два, по-детски так, и Вилка думает, что вот теперь точно пропала. — С Новым Годом, Виолетта. — протягивает смущенно, а сама хочет сквозь землю провалиться и все, что угодно сделать, лишь бы не смотреть в глаза; А Вилка пробует на слух свое имя из её уст; у неё выходит нежно, не так как у других. *** Виолетта зовет отметить прощедший новый год их соседей; теперь уже Лиза не против. она даже с радостью играет с ними в какую-то незамысловатую настольную игру и мило разговаривает с какой-то девочкой о литературе; Вилка думает, что скоро начнет читать. Лиза думает, что рассказывать Виолетте о классике было куда интереснее. друзьям Вилки она нравится; поэтому когда парень с потока спрашивает у Малышенко, есть ли кто-то у её соседки, та любезно отвечает, что есть. Вилка замечает телефон, звенящий на тумбочке Лизы, и это первый раз на её памяти, когда Андрющенко кто-то звонит; сквозь толпу она любезно его протягивает, и Лиза, кажется, в еще большем шоке. Виолетта не видит, как та выходит из комнаты, как отвечает на звонок и чуть не падает; «лизонька». ей хватает пары минут, чтобы забежать в ванную и осесть на пол; обхватить руками колени и рыдатьрыдатьрыдать, а еще кинуть телефон в стену и еле сдерживаться от крика; вот и её главный страх подоспел. все расходятся, и Малышенко замечает пропажу; она зовет её негромко и не слышит ответа, поэтому тактично стучит, прежде чем зайти в ванную; и сразу бросается на пол; потому что это не просто истерика — это гребанная асфиксия; Лиза красная, она бьется в конвульсиях и не может дышать, но при этом отчаянно пытается закричать; Вилка подхватывает худое тело под руки, умывает и бьет по щекам; кричит — и только в этом крике можно разобрать, как ей страшно; спустя десять минут все же приводит ту в себя; Лиза вздрагивает — ненавидит показывать слабость, но все же, тешит себя мыслью, что главную слабость не показала; потому что прошлое — оно на то и прошлое, что ты его уже пережил; Вилка заботливо подает сухую одежду, а Лиза все еще не может говорить; руки трясутся, но она переодевается сама, укладываясь в мягкую кровать. Вилка без разрешения ложится рядом — с краю, совсем отдаленно, чтобы не спугнуть; успокаивающе гладит по волосам, смотрит в глаза. — Это был он, да? — щенячий взгляд выпытывает-сочувстует, и Лиза благодарна, что ей интересно. — Да, — лишь коротко кивает, прикрывая глаза и поджимая губы. — Ты его все еще любишь? — то-ли с интересом, то-ли с какой-то необъяснимой тревогой спрашивает, рассматривая россыпь веснушек на едва открытом плече. Лиза смеется; не истерично, а по-доброму и с удивлением; — Нет, что ты. — она смотрит в глаза, обходя взглядом аккуратный нос и перебирает Вилкины волосы, накручивая прядь на палец. — Я боюсь его. — Он причинил тебе много боли, но ведь не все такие. — Лиза давится воздухом от степени искренности, от щенячей преданности в глазах и от неозвученной надежды; она замирает, оставляя руку в волосах, приподнимая брови и утыкаясь взглядом прямо в глаза; — Да? — Просто поверь, что не все. она смотрит с болью, показывая, как ей жаль; и спустя мгновение оказывается ближе, чем кто-либо однажды бы смог. цепко обнимает за спину, пальцами хватаясь за футболку и касается своими губами чужих; и Лиза понимает, что сейчас разорвется. от эмоций, что лавиной рушатся на неё с головой, от жара, которым с ней делится Вилка, и от нежности, которая пробивает импульсы в висках. Вилка целует нежно; супит брови, жмурит глаза и будто боится сделать вдох, чтобы ненароком не отпустить, не выпустить её девочку из своей мертвой хватки. Рука Лизы хватается за щеку, поглаживая и сжимая подбородок; она тонет. в предсмертно-пляшущей молитве, которая разбивается о внутренности головы, Лиза повторяет лишь гребанное «спасибо»; она не произнесет это вслух. Вилка прикусывает чужие губы, изучает шею руками, проходясь-исследуя выпирающие артерии и слышит тихие, одновременно с тем кричащие вздохи-выдохи. она сгорает. от напора и преданности, от зашуганно-изучающих аккуратных движений по волосам. будто она — последнее, за что есть возможность ухватиться; и вилка хватает её с силой. не так, как делала это много раз; по другому. хватает, говоря этим «я держу тебя». она больше не хочет ронять. язык проникает глубже, проходя по нёбу и Лиза стонет, черт возьми. крышу сносит, а в глазах искры пепелятся тысячами огоньков; Вилку трясет; Лизу тоже. она аккуратно, с долей страха и ничтожного желания не сломать, спрашивает: — Я могу? — Да. Вилке не нужно переспрашивать; она этого не вынесет. забирается холодными пальцами под футболку, пересчитывает пальцами ребра-косточки и, черт возьми, царапает, углубляя поцелуй. она тоже хочет показать свою искренность. покусывает шею, выдыхает в ухо свой тихий скулеж, приподнимая её бедра; Лиза готова поспорить, что сейчас она жива; отзывчиво шепчет что-то невпопад; руками натягивает волосы до предела и целует-целует-целует перебежками; все, до чего может дотянуться. стягивает футболку Вилки, ей нужно больше; будь возможность, она бы сняла с неё кожу. Лиза выгибается раз за разом, когда Виолетта проходится языком по соскам; когда руками проходится по всему телу и когда поцелуями спускается ниже; одной не хватало тепла; другой не хватало кого-то, кто позволил бы себя согреть.