Жертва

      — Волнуешься?       — Только о том, чтобы никто не пальнул по привычке, — Като натянул поводья, не давая своему жеребчику припасть к ярким бутонам в широком цветочном горшке на перроне. — Война закончилась, а обиды остались.       Он обвёл внимательным взглядом ровные шеренги одетых в парадную форму гвардейцев во главе со старшими офицерами с начищенными цепями, медалями и золотыми аксельбантами, слепящими любого, кто осмелился повернуть к ним головы в яркий полуденный день. Двадцать солдат расположились друг напротив друга, образовывая широкий коридор, через который должны пройти северские гости, и каждый стискивал рукоять палаша, стоя на изготовке, готовый взметнуть клинок вверх в приветствии. Как отец додумался о подобном? Любой, решивший отомстить за своих боевых товарищей, за унизительный мирный договор, за павших, мог с лёгкостью опустить начищенную сталь на шею королевского мальчишки, обнаглевшего от вседозволенности. В стороне два ряда молчаливых истуканов, ожидавших столичный поезд, обливались потом, но не позволяли себе вольностей, безучастно глядя перед собой в никуда. Этому их обучали, натаскивали собаками для торжественных парадов, и теперь вдоль рядов вышагивали старшие офицеры, то и дело указывая стеком то на фуражку, то на ворот мундира, гаркая короткие приказы. Начищенные пуговицы и медные духовые блестели, как и толстая позолоченная окантовка белой перевязи, витые шнуры сияли в лучах палящего солнца, привлекая внимание горожан.       Молодые суровые лица гвардейцев напоминали Като время, когда его и ещё с десяток выпускников отправили сразу же после выпускного по распределению на фронт, приставив к командирам в качестве адъютантов. Так они должны были набраться опыта, а после получить в распоряжение взвод, постепенно делая имя на победах. Большая часть избалованных родительскими деньгами сыновей отсиделась в штабных, не слишком-то рвясь на передовую, а та часть, что не смогла заплатить за тёплое место или горело патриотизмом, гибла в мясорубке, едва ли прожив год.       Но Като улыбалась удача и недолюбливали высшие чины. Его безупречная репутация солдата и способного лидера перемежалась со скандалами, любовными интрижками и упёртостью. Он спорил с командирами, принимал вызовы на дуэли и позорил родовитых наследников унизительными победами над ними, оставляя шрамы не на лицах, а на бёдрах и ягодицах в насмешку. «Не суди меня строго, малыш, пусть этот проигрыш увидит только самый близкий человек», — говорил он одному юноше, распоров кожу на правом бедре вместе с брюками и нижним бельём, обнажая щуплый зад на потеху собравшейся публике. Игра в карты превращалась в настоящее поле битвы, если за столом оказывался Като Барас, не слишком-то желавший расставаться с жалованием за стаканом рома и непринуждёнными разговорами о женщинах и политике. Во всей кавалерии невозможно было найти ещё одного такого бескомпромиссного гордеца, рвущегося на поле боя, спеша доказать свои возможности. Его словно оберегала сама Хасна Милосердная, укрывая от вражеской магии, пуль и стрел щитом, направляя разящий клинок палаша. Его взвод, сформированный из юнцов, следовал за ним, впитывая характер своего лейтенанта, закаляясь в боях, среди потасовок и турниров, выковывая из себя настоящую гордость империи. Их было девять. Девять отличных бойцов, и каждому Като готов был вручить свою жизнь, не боясь предательства. И казалось, сейчас они стояли среди этих молчаливых молоденьких гвардейцев, также вздёрнув подбородки, изнывая от жары, но не смея посрамить своего командира.       Като сморгнул видение и вновь дёрнул поводья.       Если бы в тот день с ними был Мортем, смог бы Като спасти хотя бы часть своего взвода? Смог бы он отстоять своих людей, как должен был, а не оказаться отрезанным от пойманных в ловушку кавалеристов? Они спасли ему жизнь, не позволив вернуться, преградив путь завалом, а сами остались один на один с возникшими словно из ниоткуда шайдерскими шаманами и демонами, что те призвали из чрева Гилек-Акка. Одни. А он гнал своего скакуна вперёд, надеясь привести подмогу как можно скорее.       То, что от них осталось, уместилось на один растянутый полог: с десяток оторванных конечностей, три головы, два растерзанных туловища. Но больший ужас вызвала живая структура из сплетённых тел ещё живых солдат, высящаяся среди залитой багрянцем земли, не успевшей впитать в себя разлитую кровь. Это напоминало уродливое, бугрящееся налившимися волдырями дерево, сплетённое из костей, жил и кожи, на чьём усыпанном язвами стволе выделялись лица тех, кому не повезло умереть сразу. Они рыдали, раззявив рты, по их щекам катились кровавые слёзы, выпученные глаза слепо смотрели в небо, не замечая нашёптывающих молитву солдат. Переплетённые, навечно застывшие друг в друге, переплетённые чьей-то невообразимо сильной рукой, существа, отдалённо напоминавшие людей. Като всё ещё мог назвать по именам тех, чьи лица видел в сочившейся гноем массе, но не хотел запоминать их такими: изуродованными, изломанными, искажёнными нечестивый магией. Это был идол таинственным тёмным божкам, подношение голодным тварям Гилек-Акка, ощерившийся обнажёнными рёбрами и обломками костей, разрастаясь в стороны, заполняя собой пространство. Тёмные набухшие вены пронизывали гниющую плоть, сердца солдат всё ещё гнали кровь, работали клапаны, мерный стук едва пробивался через вопли агонии, источаемые несчастными. Живое воплощение чужой скверны, вырождения, что может постигнуть человечество, сложи оно оружие. Об этом говорила Церковь, этими картинами подпитывали молодых кадетов, насыщая их мысли и кровь ненавистью. Позволив жить элдерскому выблядку, обрекаешь на гибель собственный род.       А теперь они вынуждены стоять на жаре, ожидая приезда того, за кем два года назад могли бы наблюдать в прицел винтовки. Знают ли они кому будут отдавать честь, сопровождая через Риверан к Паркианским Вратам, впервые позволив этим тварям переступить южную границу. Като досадливо цыкнул и шлёпнул себя по бедру перчатками, отгоняя тёмные мысли. Совсем скоро покажется поезд, и сердце билось в груди, рождая волнение, от которого пересохло во рту. Пожалуй, таким растерянным Като себя чувствовал лишь с Мортемом, когда не знал с какой стороны подступиться и с чего начать их общение после стольких лет молчания. Тогда ему помог случай, и спасший брата от нацеленных винтовок близнец, а что спасёт его сейчас? Чем ближе подкрадывалась стрелка к заветной цифре на круглых башенных часах, тем сильнее стучало сердце, предвкушая удивительную встречу не просто с кем-то, а с младшим северским принцем, королевским отпрыском, о котором мало кто слышал — мальчишка не участвовал в боевых столкновениях в отличие от брата.       Като отыскал глазами генерал-губернатора, окружённого заместителями, грузным мэром и командиром Алых плащей, и заметил, как мрачнеет с каждой минутой лицо отца. В тот момент, когда до него дошло особое императорское распоряжение, отправленное через виндмейстеров, рядом с отцом был Валентин, описавший брату сцену скупым «вне себя от ярости», но за этим крылась та ненависть, с которой мужчина, когда-то и сам участвовавший в войне против элдеров, был вынужден принять приказ об обеспечении беспрепятственного перехода через Врата северской делегации. Позволить то, что было недопустимо каких-то пору лет назад. Немыслимо! Недопустимо! Но приказ императора не обсуждался. До сих пор генерал-губернатор поносил имя Томаса II, ничуть не стесняясь своих подчинённых, хмуро вторящих ему, кивая головами. И пусть Риверан, расположенный на границе с Эстрией, отделявшей два государства друг от друга, был культурным смешением разных народов и традиций, Барасы, принёсшие сюда крепость веры в исключительность человека и его чистоты, растоптали общую терпимость к нелюдям. И сейчас это ощущалось как никогда остро.       — Я его вижу, — спокойный голос Валентина вырвал Като из размышлений, заставив посмотреть в ту же сторону, куда и прикрывший ладонью глаза комиссар.       Густой белый дым чёрно-серый дым грозовым облаком нависал над мчащейся чёрной стрелой паровоза, постепенно приближаясь к стеклянному куполу риверанского вокзала. Солнце слепило, нещадно припекало любого, кто ждал прибытия, постепенно подтягиваясь на перрон, бросая взгляды на стоящих там гвардейцев. Начищенные до блеска винтовки покоились в обтянутых белой тканью перчаток руках, идеально сидевшие мундиры подчёркивали ровные спины и покатые плечи, а на молодых лицах застыла суровая решительность, вмиг стёршая их волнение и усталость. Молодая кровь Риверана и Идггильского региона, как назвал их генерал-губернатор в очередном формальном разговоре с кем-то из своих людей.       А поезд приближался, становился больше, отчётливее, уже врываясь в жилые кварталы, через которые пролегали железнодорожные пути, оглашал округу утробным гудком на радость местным ребятишкам. Те сбивались в стайки и мчались рядом, силясь не просто догнать, но и обогнать стальную тушу машины, что двигали мощные паровые двигатели, пожиравшие тонны угля, махали пассажирам, радостно подпрыгивая и улыбаясь. Аримарские пассажирские вагоны были расписаны золотом и серебром, изумительной работы металлический герб Старшей империи украшал бока, оказавшиеся при приближении тёмно-бордовыми.       — Императорские вагоны, — донеслось со стороны отцовской свиты и Като искоса взглянул на хлынувшую вперёд стихийную толпу, тут же уткнувшуюся в заградительные ленты и констеблей.       — Вот оно как, — задумчиво проговорил Валентин, поправляя и так идеально сидящую белую фуражку, отливающую золотом кокарды и аксельбанта. — Как думаешь, сколько их?       — Надменный королевский отпрыск — раз, — отозвался обер-лейтенант, глядя на затихающий ход поезда, — личная охрана из лучших гвардейцев Северы — два, и куча нянек — три.       Валентин хотел ответить, но громогласный, обрушившийся лавиной удар барабанов огласил начало приветственной церемонии. И в миг всё потонуло в хлёстком, воодушевлённом военном марше: взметнулись медные трубы, в ритм ударили тарелки, и удивлённые возгласы исчезли в вихре зазвучавших духовых. Историческая встреча началась ровно в тот момент, когда двери вагонов открылись и на землю ступили проводники. Тёмно-бордовая суконная форма с вышитым золотыми нитями гербом императорской семьи на правой стороне груди выделяла столичных из череды синих кителей и брюк, приковывая взгляды всех. Люди перешёптывались, останавливались, подходили ближе, пытаясь выяснить у констеблей новости, но те отстранённо молчали, как им велел комиссар. И сердце Като забилось сильнее, когда он увидел первую фигуру, ступившую на кованую ступень. Белоснежный, как первый снег, доломан лишь сильнее подчёркивал смоляные короткие волосы, а золотые шнуры горели на летнем солнце, как и вышивка с окантовкой галунами на воротнике-стойке. Скупость и строгость — два слова, что представляли собой явившегося перед гвардейцами и генерал-губернатором человека, держащего на сгибе руки форменную белую фуражку. Он весь был окутан ореолом света из-за своей белизны парадного мундира, даже ножны из дорогой и редкой кожи снежной ингвенны, что водилась исключительно на территории Северы. И единственное, что портило спокойное, даже горделивое лицо — шрам, оставленный рукой того, кто взирал на гостя из седла, не желая присоединяться к встречающей делегации. Тонкий, длинный и прямой он начинался у корней волос и заканчивался на середине щеки, показывая боевое прошлое Королевского тигра. Унизительное клеймо вдруг стало тем небольшим изъяном, что лишь подчёркивал общую красоту, нежели портил. И от осознания этого Като теснее сжал перчатки, сдерживая нахлынувшую неприязнь.       Генерал Тагар не подал руки никому из встречающих, вздёрнув подбородок и положив свободную ладонь на рукоять узкого меча, покоящегося в ножнах. Обвёл сумрачным взглядом перрон, не задерживаясь ни на ком, и сделал шаг в сторону, освобождая путь остальным.       — Как был надменным ублюдком, так им и остался, — процедил Като сквозь зубы и едва не сплюнул.       Вспоминает ли о нём этот элдерский выскочка, когда смотрит на своё отражение? Что он испытывает к себе в этот момент, видя опечаток позорно проигранной дуэли, в которой столкнулся с сыном того, кто сейчас встречает его хозяина?       — А вот и принц, — Валентин толкнул локтем помрачневшего брата.       И действительно, после четырёх гостей, вставших по обе стороны от выхода, на землю ступил одетый в парадный мундир, столь же белоснежный, что и у Королевского тигра, элдер. Скучающее выражение отражало все мысли нелюдя, представшего перед встречающими, но привитые с раннего детства манеры не позволили проигнорировать приветствие, крепко, пусть и не охотно пожав руку генерал-губернатору. Ни он, ни отец не снимали перчаток, тем самым сохранив намёк на независимость, но после, не взглянув ни на кого больше, обратился к стоявшей рядом с ним девушке, что-то нашёптывая на аккуратное, похожее на лист ушко.       — Он даже не потрудился выучить наш язык, — с отвращением заметил обер-лейтенант, склонившись ближе к старшему брату. — Как можно их уважать?       — Это беда для двух сторон, — ответил Валентин, шутливо натянув козырёк фуражки на глаза близнеца.       — Ты ещё будешь оправдывать чужое неуважение?       — Война прошла, брат, пришло время созидать. Даже родоначальник Бранхольдов понимал столь простую истину, когда переправил войско через Гаргар. Будь Мортем с нами, он бы смог объяснить доходчивее.       — Общество дружка ему показалось предпочтительнее.       — Ты же знаешь истинную причину.       — Он столько раз нарушал отцовские запреты, что этот ничего бы не изменил.       — Столько времени прошло, а твоя детская ревность так и не исчезла, братец — ладонь в белой перчатке легла на тёплый бок всхрапнувшего жеребчика, когда, словно появившийся из ниоткуда, старший близнец поравнялся с братьями, но в отличие от них стоял на земле на собственных ногах. — И эта церемония наигранного радушия — есть то, ради чего ты хотел меня видеть?       Готовый возмутиться обер-лейтенант задохнулся от собственных невысказанных слов, поняв, что ответа на этот вопрос у него нет. Ему просто хотелось провести время с близнецом, видеть рядом с собой, а не в сомнительной компании какого-то художника, чьи картины он даже не видел.       — Удивительно, что отец не взял Элуфа.       — Твоя наивность меня умиляет. Разве отец оставил бы такой прелестный бриллиант Барасов пылиться дома? Элуф прибыл вместе со мной.       — И где же он? — Като обеспокоенно завозился в седле, оглядывая толпу зевак позади себя, ища светлые кудри мальчишки.       — Ждёт, как и вы, когда можно будет присоединиться. Так перенервничал перед встречей, что разболелся живот, и я был вынужден вернуться домой.       — Из всех сыновей он доверил Элуфа тебе? — голубые глаза обер-лейтенанта с подозрением сощурились, буравя со своей высоты макушку старшего брата.       — После Адской Пасти даже я выгляжу более надёжным, — с острой улыбкой заметил Мортем, и ладонь переместилась с лошадиного бока на голень Катовской ноги, мягко прошлась вверх и замерла на бедре.       Офицер сглотнул и замер. От чужих пальцев теперь исходило тепло, проникало сквозь ткань форменных чёрных брюк, окутывало, постепенно заполняя всё внутри взволнованного обер-лейтенанта, с силой заставляющего себя смотреть вперёд, а не на ладонь. Мортем словно бы не замечал ни тяжёлого дыхания, ни то, каким недвижимым стал его брат, продолжал смотреть на разворачивающуюся картину, где ослепительный в своих белоснежных одеждах северский принц, не глядя на людей, с хищной грацией запрыгивает на подведённого к нему коня. Великолепного тонконогого скакуна, выведенного для королевских особ южной страны, чья грива струилась густым серебром по соловой шее. Живое воплощение гордости элдерского народа терпеливо дожидалось, когда вся разодетая во фраки процессия во главе с генерал-губернатором погрузится в кареты, заранее приготовленные для высоких гостей. Часть высокопоставленных дипломатов, прибывших вместе с принцем, заняла отведённые им места, удостоив людей своим обществом, пока остальные рассаживались в каретах, спущенных из грузовых вагонов, где так же в загонах были северские лошади. Королевские гвардейцы — стройные, высокие, разодетые в идеально подогнанные костюмы и мундиры — сверкали начищенными парадными кирасами и открытыми шлемами с длинными красными плюмажами на остроконечных верхушках, что выглядели настоящим произведением искусства.       — Прочь! — вдруг взревел кто-то из собравшейся позади Като толпы. — Убирайтесь прочь, элдерские выблядки!       — Сукиным сынам здесь не место!       — Валите из нашего города! Элдерская мразь!       Толпа заколыхалась тяжёлыми волнами, ожила от неожиданного напора нескольких человек, готовая подхватить их настрой, стать неизбежной силой, способной смыть с улиц Риверана северскую грязь, растерзать их, утопить в собственной крови и крови тех, кого будет кромсать острая сталь, но неохотно поддалась напирающим констеблям. Те продирались сквозь плотные ряды людей, работая локтями и грозя дубинками, хватали зачинщиков, скручивали и тащили в стороны, затыкая рты чем подвернётся под руку, пока на это молчаливо взирал Валентин.       — Едем, — коротко отчеканил комиссар и тронул пятками бока своей лошади.       — Ты с нами? — обратился к Мортему офицер, уже готовый протянуть руку в помощь взобраться на круп своего крепкого жеребчика, как близнец покачал головой.       — У меня запланированы дела на сегодня, — Мортем обернулся к брату и его губы тронула тёплая, насколько это было возможным для такого холодного и едкого человека, улыбка. Сердце Като ухнуло вниз пылающим солнцем, опалив всё внутри. Даже его дыхание замерло на вдохе, пока он любовался лицом близнеца. — Но вечером ты можешь мне всё рассказать.       Он обыденно хлопнул брата по бедру, развернулся и спустя мгновение исчез в толпе, растворился в ней настолько быстро, что Като не успел зацепить взглядом светлую макушку, чувствуя на месте солнца холодную пустоту разочарования. Ему оставалось только присоединиться к общей процессии, состоящей из белоснежных элдерских всадников и карет, которые обступили молчаливые северские гвардейцы и Алые плащи. Ни те, ни другие не выказывали своих эмоций, с каменными лицами глядя вперёд, преисполненные долгом и честью перед своими правителями, они оттеняли друг друга, как день и ночь. Элуф мелькнул в окне отцовской кареты, но даже этого мгновения хватило, чтобы понять насколько сильно он волнуется: напряжённые спина и плечи, поджатые губы, слегка хмурый взгляд, он сосредоточенно слушал отца, глядя перед собой, хотя взгляд то и дело падал на сцепленные пальцы. Валентин ехал по левой стороне и его едва можно было разглядеть в череде белых мундиров, и единственное место, куда смог влиться Като, выехав на перерез процессии, — к двум всадникам перед чёрной каретой генерал-губернатора.       — Aykhe! — скомандовал преградивший ему путь элдерский гвардеец, предупредительно коснувшись рукояти меча.       Като чертыхнулся, но продолжил вести жеребчика параллельно процессии, то и дело поглядывая через плечо на окно, у которого, к счастью обер-лейтенанта, сидел Элуф, а не отец.       — Мой отец — генерал-губернатор, я его сопровождаю.       — Aykhe, — тише и с нажимом повторил гвардеец и в его приказе зазвучала угроза. — Ngoshessa.       — Упёртый скотолюбец, — клокоча от злости, процедил Като, с вызовом глядя в ярко-зелёные радужки элдера. — Как можно с вами говорить, если ты не в состоянии выучить наш язык?       Тот всё понял. Это было видно по хищно сощурившимся глазам и тонкой линии рта, в которую превратились узкие губы. Они оба испытывали друг другу не столько неприязнь, сколько взаимное презрение, оставшееся со времён войны. Гвардеец больше не говорил, лишь предупредительно выдвинул большим пальцем из ножен меч, обнажая начищенную сталь, от которой на чёрном мундире Като затанцевали солнечные блики.       — Kweninkani?       Гвардеец встрепенулся и тут же вскинул голову, расправил плечи и приложил левую открытую ладонь к правой груди, отдавая честь подъехавшему к ним Королевскому тигру.       — Wakherre ukhassa, Inkosarri.       Чистый янтарь радужек смерил напрягшегося обер-лейтенанта, слегка задержавшись на лице, как и тогда, перед их смертельной дуэлью, когда прорвавшийся сквозь ряды северских магов и шайдерских шаманов Като оказался перед генералом с обнажённым палашом в руке. За спиной — тела павших товарищей, из чьей смерти ковалась победа империи, впереди — опаснейший враг, а он остался один, сжимая до боли в костях рукоять сломанного оружия. Он одолел его в поединке, на кону которого стояла не честь, а победа, ведь уничтожив держащийся на чистой воле I-й кавалерийский полк, силы Северы ударят с фланга увязшую в битве армию Артенхейма, если не зайдут с тыла, тогда никакие святые не помогут императору оправиться от такого поражения.       Мимо Като, вынужденного остановиться из-за появившегося генерала, медленно проехала чёрная карета, в окне которой виднелось любопытное лицо Элуфа, улыбнувшееся брату. Он был готов помахать, но рядом сидел отец, не терпевший подобных шалостей, не говоря о том, что устроил Като, из-за которого сам элдерский генерал покинул место рядом с принцем. Это читалось по тому взгляду, что мазнул по офицеру из глубины кабины, и продравшее спину обер-лейтенанта ощущение скорого наказания. Уж подобное отец точно не упустит, лишний раз напомнив близнецам чьи они выродки и с кем якшалась мать до того, как её предали праведному суду. Еретичка, шлюха, колдунья — кем она не была для своего супруга, но не любящей женщиной, что создала прекрасный сад позади особняка, и благодаря которой многие секреты осели на листах личного дневника генерал-губернатора. И обида за неё до сих пор пылала в горниле души, утихая лишь периоды, когда Като не встречался с отцом.       — Займите место в конце процессии, — сухо отчеканил генерал, уже готовый повернуть коня и вернуться к службе, когда раздался молодой, наполненный дерзостью и любопытством голос проезжавшего мимо элдера.       — Akajine Saherre, — и тонкая насмешливая улыбка тронула губы нелюдя. — К нам.       Генерал помрачнел, бросил короткий приказ гвардейцу, что тут же тронул бока белой лошади шпорами, и после, без особого удовольствия, кивнул Като, приглашая следовать за собой. Офицер послушно занял место по правую руку от пригласившего северца, и с вызовом заглянул в лицо, горделиво вздёрнув подбородок. В нём пылал огонь, что закалял характер и выдержку каждого солдата, которую Като демонстрировал надменному королевскому отпрыску, явно забавлявшегося от его вида. Солдаты — фундамент, офицеры — опора, император — крыша дома, что зовётся Старшей империей. Простая истина, которую вбивали в пустые головы курсантов, заставляя до кровавых мозолей на пальцах переписывать устав, заучивать его, рассказывать громким, чётким голосом, какой после громыхал над молями сражений, изрыгая приказы. И теперь обер-лейтенанту пригодилась вся стойкость и хладнокровие, чтобы не припомнить веселившемуся принцу где бы он был на самом деле, не подпиши Томас II мирный договор.       — Вам неприятно наше общество? — светлые брови элдера театрально взметнулись вверх, и яркие, насыщенные синевой глаза впились в обер-лейтенанта. — А я думал, вы сочтёте мой жест проявлением симпатии.       Его артенский был изумительно хорош, без акцента, а открытое миловидное лицо с пышными ресницами, окаймляющими осколки ночного неба, заставляли невольно залюбоваться, если бы не нахальная усмешка, выдававшая истинную натуру элдера. Он не был заинтересован в ответе, скорее забавлялся от скуки, ставя имперского офицера в неудобную ситуацию и наблюдая за тем, как тот найдёт силы не оскорбить высокопоставленного гостя. Длинные, льняные волосы были собраны в хвост и перехвачены лентой; густые, сверкающие на солнце, они так и манили к себе, что Като невольно задержался взглядом, восхищаясь.       — Они вам нравятся? — неожиданно спросил принц. — Конечно же, иначе бы так не засматривались на меня. Но разве вам недостаточно тех, что срезали с наших солдат?       Като нахмурился. Любопытство в глазах принца растворилось в холодном ожидании ответа, и жестокость, явившаяся из тёмных глубин, пронзила обер-лейтенанта, продирая ознобом до самых костей.       — Скальпирование, — задумчиво произнёс, пробуя слово на вкус. — Для чего оно?       Во рту пересохло и язык, прилипший к нёбу, с трудом ворочался, подбирая слова, когда внимательный взгляд принца переместился с переносицы на губы обер-лейтенанта. Он терпеливо ждал, храня молчаливую заинтересованность, вынуждая Като чувствовать себя с каждой секундой идиотом, пойманным в простой капкан.       — Так солдаты демонстрировали доблесть, — и именно сейчас Като неожиданно почувствовал стыд за преступления, что творили имперские солдаты с военнопленными, за те убийства и зверства, происходившие с молчаливого разрешения старших чинов, и всё из-за такого простого вопроса. Внутри взбунтовалась гордость.       — Срезая куски кожи с волосами? Варварский обычай.       — А вы отрубали нашим пленникам руки.       — Вашим магам, — поправил офицера элдер и улыбка сошла с губ. — Простая необходимость.       — А слова, что вырезали на телах пленных? Не варварство?       Кромка белоснежных зубов вновь показалась, когда острая улыбка прорезала лицо принца.       — Это честь — получить похвалу от врага. Пусть и в таком виде. Награда, которая должна нести гордость, а не унижение. На вашей коже есть нечто подобное. Кажется, здесь, — и длинный палец бесцеремонно упёрся в грудь Като, чуть ниже сердца, указывая на шрам. — Это же вы одолели Тагара.       Обер-лейтенант бросил взгляд на Королевского тигра, слушавшего их разговор, положив одну руку на рукоять меча в предостережении. Ни один мускул не дрогнул на строгом лице.       — Но как по мне, это назидание вам, что подобной удачи может не быть.       — С чего вы взяли, что это именно она?       — Клинок выкован в горниле Умбаратара, закалялся в пасти великого змея, пропитался его ядом. Вы должны быть мертвы, но, либо восстали из мёртвых, либо вас оберегает Хозяйка Судьбы.       — Или ваш яд не так страшен, — зло выдавил Като.       — Разве что для шайдерских шаманов, — пожав плечами, ответил принц. — Вы держите в качестве раба шайдера?       — Все знают, что эти твари предпочитают смерть.       — Я видел причину такого решения. Отвратительное зрелище, но по-своему завораживающее.       Он смотрел перед собой, но взгляд тёмно-синих глаз был направлен куда-то далеко за чёрную карету и процессию в целом, блуждал в воспоминаниях, что прокручивал в голове элдер. Насмешливое выражение сменилось отрешённостью, разгладилось, стало спокойным, что Като невольно задержал на профиле взгляд, ощущая, как вся ненависть гаснет, стоило северцу закрыть рот. Как и все элдеры, он был идеален: высок, гибок, с правильными чертами лица, лишёнными изъянов — скучная красота, созданная рукой мастера. Дети умерших богов, как их называли древние летописи. Бессмертные покорители адары, способные удержать буйствующую стихию, не испытывая искажения. Но в венах принца текла такая же гнилая кровь, что и в шайдерах, разве что разбавленная кем-то из шантари. Но если присмотреться, женственность черт и гибкость стройного тела говорили о родстве с лунатари, как и присущий им снобизм, с которым принц взирал на людей, заинтересованно останавливающихся на улицах, чтобы посмотреть на процессию. Его взгляд скользил по ним и ни на ком не задерживался, лишь губы слегка кривились в лёгком отвращении.       И всё же он неуловимо напоминал Като близнеца: холодного, отстранённого, надменного, что хотелось залезть прямо в душу и вывернуть наизнанку, ища в ней что-то помимо заносчивости. Его брат был гордецом, но искал множество знаний, предпочитал избегать конфликтов и принимал бой с высоко поднятой головой, из которого выходил победителем, он был по-своему заботлив и добр, язвил, жалил, отталкивал от себя, но люди продолжали тянуться к нему, находили привлекательным. Они испытывали такое же желание, что и обер-лейтенант сейчас, размышляя над тем, что на самом деле в душе у северского наследника? Его гнев утих непростительно быстро, стоило словам прекратить скрываться с губ элдера, и теперь принц вызывал совершенно иные чувства.       Като отвернулся, скользнул по столпившимся по сторонам широкой дороги людям: дамы в тяжёлых кринолиновых платьях в сопровождении лакеев, господа, разодетые в пиджаки, жилетки и сюртуки, чумазые дети бедняков, мелькавшие в стихийной толпе и бегущие рядом с лошадьми констеблей, что охраняли процессию, шикая на сорванцов и грозя дубинками. Кипевшая в Риверане жизнь вдруг застывала в тот момент, когда показывались белоснежные кони и чёрные кареты, что двигались в сторону Ворот по одной из главных улиц, отражаясь в стёклах городских библиотек, мужских клубов, ресторанов и главного храма святых, показавшегося на окраине мощённой площади, по которой беззаботно разгуливали никуда не спешащие леди и джентльмены. Вычурное, но ещё придерживающееся строгость форм здание мэрии, увенчанное часовой башней, бросилось в глаза с соседствующим рядом департаментом полиции, у лестницы которого выстроилась вереница карет и чёрных кэбов, из чьих окон выглядывали любопытные лица, услышав общее волнение горожан. Чёрные, как вороны, констебли живым оцеплением сдерживали самых напористых, мешая тем выбежать на дорогу под копыта лошадей и мечи невозмутимых северских гвардейцев. Недоумение одних быстро проходила, сменялось на удивление, возмущение, заинтересованность, но больше было тех, кто ещё не понимал чьи лошади выбивали дробь на мостовой.       Като слегка заёрзал в седле. Им предстояло выехать на площадь, пронзить её белоснежной стрелой с вкраплением алых пятен, будто осевшая на древке кровь, и вновь держать путь в сторону окраины города по дороге, ведущей к Паркианским Вратам, через которые стремились проехать северцы. Гордость отца была уязвлена сильнее, чем когда у него родился бастард, а после — казнили жену-еретичку. То, что он считал вечным, рухнуло в одночасье, оставив глубокий шрам обиды и гнева, пылавший в сердце генерал-губернатора до сих пор. С каким трудом ему удаётся держать маску радушного хозяина, одним святым известно, но Като словно чувствовал напряжение, сквозящее между элдерами и людьми. Ни один нелюдь не перешёл границы через горную заставу, ни один северец не ступал по улицам Риверана, что не ведал ужасов войны, а теперь то, чем гордился каждый горожанин, оказалось попранным одним приказом императора.       — Насколько же сильно этот слюнтяй преисполнился любовью к северским ублюдкам? — спросил отец перед тем, как отбыть на вокзал, у Валентина, но получил лишь укор в серых глазах. — Лишить гордости свой город… Паскудный императришка.       Офицер повернулся к принцу, но тот лениво рассматривал дома, положив пальцы левой руки на правое запястье.       — У вас необычайно тихо, — вдруг заговорил, обратившись к Като.       — Есть с чем сравнивать?       — Аримар — бестолковый город, — совершенно спокойно ответил элдер и, медленно моргнув, повернул голову к офицеру. Их взгляды встретились: колкий лёд Като и синева ночи принца. — Все суетятся, спешат, большинство уже не стоит на ногах… Но удивительно: ни ссор, ни драк, ни дуэлей. И кругом лишь камень и стекло. Удручающее зрелище.       — Риверан кажется не таким?       — Здесь жизнь, какая она есть. Прибудь мы в Аримар столь же внезапно, без сомнения, я бы насмотрелся на весь «чёрный» люд, который наводняет улицы вашей столицы, вдоволь, — его скучающий тон скрывал нотки задумчивости, лёгкого интереса, который Като едва различил, слушая не только слова, но и интонации. — Риверан — приграничный город?       — Так точно.       Верхняя губа элдера дёрнулась в лёгком презрении.       — Никогда не любил вести дискуссии с военными, — неожиданно поменяв тему, он вздохнул. — Но солдаты — моя слабость.       И вдруг тихо рассмеялся, прикрыв глаза, растягивая рот в широкой улыбке, сменившей привычную сдержанность. Его отчуждённость вдруг исчезла, сделала уязвимым, но таким открытым, что губы обер-лейтенанта выгнулись уголками в неуклюжей улыбке. Так легко признаваться в своих страстях, не боясь осуждения и недовольных взглядов, даже Королевский тигр лишь дёрнул бровью, повернувшись на смех принца. Неужели, что говорили церковники о элдерах, — правда? Что им незнакомы браки, верность, истинность любви, они сношаются, подобно низшим тварям и удовлетворяют свои плотские желания самым чудовищным способом?       — У вас было такое забавное выражение, — отсмеявшись, заговорил принц. — Я не мог удержаться. Вы первый, кто удивился на это замечание.       — И как же вели себя остальные?       — Если бы им было позволено вынимать оружие, я бы задержался в Аримаре ещё на несколько дней, увязнув в скучных дуэлях. Не возгордитесь, в столице тоже нашлись ценители моих шуток. Их не так много, но каждый оказался приятен в общении. Среди ваших офицеров есть те, кто ценит не только военные трактаты и приказы, но и точную науку, философию, литературу. А вы предпочитаете тратить свою юность на поиски знаний или пропиваете в офицерских кабаках?       Он смотрел с таким любопытством, что Като на мгновение показалось, что принцу действительно было интересно как проводил свои вечера обер-лейтенант. И осуждающие слова брата всплыли в памяти подобно утопленникам в тихом озере, высмеивающие его любовь к картам, пьянкам и интрижкам, не обременяя себя поэзией и философией, столь любимой узким кругом приближенных к богеме молодых джентльменов и дам. Свет полуденного солнца упал на лицо элдера, подсветив его ярким контрастом теней от спадавших на лицо длинных локонов, заставляя глубокую синеву радужек засверкать маленькими огоньками вспыхнувших звёзд. Это было удивительное зрелище, привлёкшее к себе внимание Като, безрассудно залюбовавшегося чужим лицом, которое впервые перестало вызывать отторжение. Мягкие черты сохранили в себе мужественность родителя-шантари, выделяя линию подбородка и высокие скулы, чёрные брови и пышные ресницы подчёркивали тёмные глаза, к которым так влекло ехавшего рядом офицера. Его взгляд скользнул ниже, упал на изогнутые в приятельской улыбке губы, чей тонкий абрис вырисовывался на гладкой коже чувственным контуром. Слегка смугловатая кожа не имела ничего общего с грубым загаром, покрывая ровным слоем всё тело молодого элдера. Даже аромат, исходящий от него, был наполнен южными горячими песками, цитрусом и прохладной нотой, слегка горчащей на языке, если провести им по выглядывающему из-под манжета запястью… Като резко отвернулся, прерывая вспыхнувшую фантазию в голове. Его никогда настолько не заносило в мыслях, особенно в отношении мужчин и, тем более, элдеров, и единственный, из-за кого сердце пускалось в бешеный галоп, был родной брат, тревожащий самые потаённые струны. Но что произошло сейчас? Проклятое наваждение? Элдерская магия, которой они очаровывали одурманенного врага?       Во рту в один миг пересохло и Като пришлось прочистить его, чтобы вернуть способность говорить чётко.       — Угощайтесь, — перед офицером появилась откупоренная фляга в чёрной тиснёной коже с гербом Северы: пылающее солнце с острыми лепестками лучей, внутри которого расположился полумесяц луны, между чьими концами сверкал красный рубин одинокой звезды.       Като благодарственно кивнул и принял флягу из рук, нечаянно коснувшись пальцев элдера: гладких, ровных, лишённых грубых мозолей. Такие могли принадлежать писателю, художнику, творцу, но никак не солдату, и на краткий миг обер-лейтенант испытал стыд за свои собственные фаланги с бледными следами прожитых боёв и упорных тренировок.       Слова когда-то прочитанного стиха вспыхнули в голове неожиданно и как раз к месту, и обер-лейтенант с непринуждённой расслабленностью продекламировал отрывок, наблюдая за принцем:       — Мой преданный друг разлил по кубкам вино, Что было в сарийских садах рождено, И с улыбкой приятной на тонких устах Поведал о доблести павших солдат.       Отсалютовав фляжкой, Като припал к узкому горлышку и глотнул вязкое вино, полившееся по горлу терпким вкусом ягод. Это не было похоже на привычный напиток, что он порой вкушал с некоторыми дамами за компанию, знакомый вкус винограда даже не чувствовался в сладости и неожиданной крепости, отчего офицер удивлённо взглянул на элдера и тот не особо скрываясь вновь рассмеялся.       — Кааль чем-то напоминает ваш рибес, смородину. Как вам?       — Неожиданный опыт, — выдавил из себя Като, зажмуриваясь и сглатывая пряное послевкусие проявившихся специй.       — Как и выбранный вами стих. Лауритс Бьярне?       — Именно, — кивнул офицер.       — Простые мысли, облечённые в рифму. Если не ошибаюсь, у него была парочка и более… грубых.       — Бьярне был солдатом, конечно, у него будут приземлённые стихи, — впервые Като позволил себе улыбнуться. — Некоторые даже ушли в народ.       — Даже представить не могу какие именно, — в тон ответил элдер, расслабленно поведя плечами.       …Взрыв прогрохотал неожиданно. Резко. Вспорол шум улиц. Вывернул наизнанку привычную суету. Наполнил собой пространство. Хлёсткий, оглушительный, неудержимый. Разгорячённый воздух вздыбился, вспучился от звука, разошёлся волной во все стороны, сбивая с ног испуганных горожан. Ржание лошадей и цокот копыт влились в общий гомон страха и непонимания, смешались с короткими приказами на двух языках, со скрипом каретных колёс.       Вставший на дыбы жеребчик тут же замолотил копытами воздух, вращая безумными влажными глазами. Затанцевал, высекая подковами искры, едва не сбросив седока, но Като вовремя спрыгнул сам, натягивая поводья, и заставил ошалевшего скакуна опуститься. Всхрапывающий, тревожно шевелящий ушами конь то и дело нервно пританцовывал, пока офицер оглядывался по сторонам, оценивая обстановку.       Чёткий строй гвардейцев превратился в общую мешанину: алые плащи смешались с белоснежными мундирами, облепили кареты, ощерились винтовками и револьверами, дулами направленными во все стороны.       Элдерский принц всё ещё был рядом, успокаивал свою лошадь, поглаживая по белоснежному носу, раздавая команды всем, кто был рядом, взяв его и обер-лейтенанта в кольцо. Ни страха, ни робости — решительность и собранность, как олицетворение королевского отпрыска.       — Rajssarri! — раздалось над бушующим людским потоком рёв генерала. — Kaharran rarin?       — Saherre! — откликнулся принц, поднимая руку.       И в этот момент что-то сверкнуло, поймало блик солнца, ослепив на мгновение Като и тот, не думая, действуя инстинктивно, подчиняясь не мыслям, а телом, бросился на опешившего элдера, навалился на него, вцепившись в плечо пальцами, стискивая до боли.       Выстрел. Второй. Третий.       Боль прошила плечо, разорвала мышцы, задела кость, обожгла руку.       Като взвыл, впился зубами в нижнюю губу, прикусывая до крови, и потащил принца прочь под защиту остановившейся кареты, где прятался Элуф.       Взвыли женщины, заголосили в унисон испуганные дети и бросившиеся удирать собаки, испуганные шумом. Дерево прилавком натужно затрещало, посыпались глиняные черепки и медные монеты покатились под подошвы солдат. Гвардейцы переворачивали стулья чистильщиков обуви и уличных парикмахеров, растолковали локтями и прикладами нерасторопных, рыская в поисках нападавших, ругаясь и крича.       Хаос, сплетённый из плача, ржания и приказов, окутал Като, прижавшегося левым плечом к дверце кареты, всё ещё обнимая раненой рукой элдера, что пытался выбраться из чужой хватки. Они опустились на колени, прячась за мельтешащими солдатами, когда элдер вновь попытался встать на ноги.       — Пустите, — зло зашипел принц и впился пальцами в рану, заставив обер-лейтенанта коротко чертыхнуться, проглатывая оскорбление. — Нужно навести порядок.       — Без вас справятся, — горячо выпалил Като. — Хотите погибнуть — пожалуйста, но за пределами города.       — Там мои люди!       — И мои тоже! И сейчас они делают всё, чтобы обеспечить вам безопасность!       Злость, с которой принц смотрел в лицо обер-лейтенанта, постепенно исчезла, он кивнул, соглашаясь, и вдруг удивлённо посмотрел на собственную ладонь, испачканную в крови.       — Вы ранены, — вдруг произнёс он и тут же отстранился от Като, бегло оглядывая того с головы до ног. — Куда ещё в вас попали?       — Не важно, оно не болит.       — Можете строить из себя героя перед женщинами, я холоден к подобному бахвальству, — раздражённо процедил элдер и тут же заставил обер-лейтенанта повернуться боком, с неожиданной силой вжимая в карету.       Его ладонь прошлась от ноющего плеча вдоль спины, нащупав ещё одно пулевое отверстие, затем развернул к себе лицом и стал рваными движениями расстёгивать китель. Като лишь недовольно сопел, но не мешал, успев размазать тонкую струйку крови из прокушенной губы подушечкой большого пальца.       — Всё так плохо?       — Пуля внутри, — коротко пояснил элдер, изучая белую ткань рубашки. — Очень повезёт, если она не задела органы. Болит?       — Не особо, — буднично отозвался офицер, успев пожать здоровым плечом.       — Saherre! — вновь позвал Тагара принц и вскочил на ноги.       В этот раз Като не успел, и пронзённое пулей тело элдера покачнулось и повалилось на бок. На белоснежной ткани мундира распустил лепестки кровавый цветок, постепенно превращаясь в бесформенное тёмное пятно.