краски, улыбка и боль

      Он всегда считал себя одиноким, даже находясь в кругу людей. Никто из этих людей не смотрел на него с любовью, заботой, нежностью. Все ждали от него обычных действий: звонкого смеха и чуть прищуренных глаз; его тёплых рук, обнимающих плечи людей и утирающих слёзы, шепча на ухо причины жить; уморительной шутки или обычного доброго слова, когда было печально. Все тянулись к нему, любили его доброту, его отзывчивость и его смех. Он нравился людям, ведь он их любил. Любил, и ждал того же в ответ. Однажды он сказал об этом вслух: бедный мальчик со слезами на глазах тянул руки к теплу, ведь ему было так холодно. Холод был настолько болезненным, что заставлял маленькие руки дрожать, а ноги подгибаться.       — Мне больно, — он всхлипнул, утирая ладошкой заплаканные глаза, прижимая вторую руку к груди, надеясь удержать что-то, что болело.       Ему протянули пластырь и пожали плечами. Мальчишка поднял свои большие глаза и, поблагодарив за клейкую штуковину, тихо хихикнул.       — Вот глупенькие, пластырь же нельзя засунуть под кожу, ха-ха, — он без злобы улыбнулся и всё-таки встал на ноги. Повертев пластырь в руках, мальчик положил его в карман и зашагал домой.       Будучи юнцом, он иногда вспоминал про тот самый пластырь. Доставал мятый коричневый кусочек специальной клейкой ленты, смотрел на него и тихо вздыхал.       — Это всё, чего я заслужил? — он поджимал губы и убирал пластырь обратно.       С каждым годом его всё больше беспокоила непонятная боль. Она уже не была такой острой как раньше, но глухими ударами настигала его, когда люди, которых он любил, почему-то уходили. Когда он был маленьким, то плакал, когда кусачие язычки боли просыпались где-то под кожей. Повзрослев, он уже не плакал, потому что знал: когда плачешь, тело напрягается и становится ещё больнее.       Он знал множество разных людей, все они говорили о том, что рады знать такого человека, как он. Он улыбался, прятал глаза и отвечал тихим «спасибо». Эти люди не знали, что он не всегда такой добрый. На его пути встречались люди, которым он делал больно. Ему было стыдно за это, но он не признавался в этом. Сидя на подоконнике он обнимал колени и думал, что если бы он не причинил боль — боль причинили бы ему. Позже, но это бы случилось. Всегда случалось.       После первого такого человека он и нарисовал себе улыбку красной акварелью. Никто не замечал, что она нарисованная. Он каждое утро подкрашивал контур, и делал это так аккуратно, что сам поверил в неё.       Однажды он решил отдохнуть: почему-то появилась усталость от того, что он любил людей. Он сидел дома, там, где было единственное место, когда он позволял себе умыться и смотрел на въевшуюся краску на щеках и уголках губ. Ему стало так противно от этих светлых полосок, что, нахмурив брови, он два часа тёр щёки в ванной, чтобы отмыться. Он решил, что больше никогда не будет оставлять краску на такое продолжительное время. Дома он будет чист.       Люди, которых он любил, не любили его. И когда он это понял — он перестал любить людей. Он продолжал терпеливо слушать, нежно касаясь чужих щёк, дабы утереть слёзы; продолжал шутить, ведь людям было весело от этого и они недолго, но оставались рядом с ним. Он понял, что он одинок, ведь без нарисованной улыбки он никому не нравился.       С каждым годом боль нарастала. В один день она достигла такого пика, что он не смог сдержать слёзы, хотя строго наказал себе не плакать. Его глаза были красные от слёз, грудь тяжело поднималась, приоткрытые губы жадно ловили воздух, чтобы накормить им лёгкие.       Он начал искать лекарство от этой раны. Он долго пытался найти что-то, что поможет ему. Что заглушит эту тупую боль. Он пил спиртное, надеясь промыть им рану; пытался залатать её вещами, которые ему нравились. Но у него не получалось. Он так разозлился на себя, что ударил себя кулаком в грудь.       — Может, если я сделаю больно снаружи, то мне перестанет быть больно внутри?       Он бил себя. Бил до синяков и не понимал, почему внутри было всё по прежнему.       Ему надоело рисовать улыбку.       – Почему я должен ходить с улыбкой, когда мне так больно?       Он каждый день обещал себе больше не прикасаться к краскам, но каждое утро, стоя перед зеркалом, он по привычке рисовал дугу, осознавая это уже далеко от дома.       Он всегда чувствовал себя одиноким, ибо таковым и был. Его любили за нарисованную улыбку, тёплые руки и доброе сердце, в котором каждый день разрасталась дыра, которая однажды окутает его тело с головы до пят.