Солнце светит, растения тянутся

Пузырь Глинды опускается на землю. Толпа приветствует ее, словно она герой, словно она заслуживает хоть каких-то почестей. У нее, самой несчастной за ее жизнь, для них хорошие новости. *** В первый раз, когда Галинда видит Эльфабу, ей в глаза бросается явное несоответствие. Какой ребенок выберет родиться зеленым, когда все остальные рождаются нормального, человеческого цвета? Только зверь, только монстр. Так думает Галинда. Встряхивает своими золотистыми волосами, будто их светлая сила — это такой оберег от нечисти, и уходит, вся в белом. *** Они вдвоем стоят посреди комнаты Галинды. Да-да. Комнаты Г-А-Л-И-Н-Д-Ы. Галинда негодует, Галинда сердится, Галинда плачется подругам, но в каком-то роде смиряется. Она решает относиться к Эльфабе, как к эдакому современному комнатному растению. Не требует полива, самостоятельно питается книгами и вбирает в себя всю отрицательную энергетику не только комнаты, но и всего университета. Только вдумайтесь: целого университета! Галинда скармливает эту шутку своим новоприобретенным подругам, и ей в руки, словно блестящие новенькие монеты, сыпятся социальные баллы. Она переплавит их золото в желтые кирпичи и построит Дорогу в свое светлое, светлое будущее. *** Чтобы кожа была здорового цвета, нужно пить много воды и иметь хороший сон. Галинда откладывает выполнение домашнего задания на завтра, чтобы лечь пораньше. Но она никак не может уснуть, переворачивается с одного бока на другой. Сердце трепещет в восторге от хорошо выполненного плана: она думает о Фиеро. Что бы ей сделать дальше — она думает — какой наряд лучше подойдет к завтрашнему дню? Она переворачивается в очередной раз и находит свои глаза открытыми. Их теперь уже осознанный взгляд останавливается на Эльфабе, угловатой тенью вжавшейся в стену. Вжаться — это то, что Галинда, нахмурившись в мысленном усилии, вредном для ее лица, сказала бы о чем-то, связанном со страхом. Сжаться в тугой клубок, чтобы казаться как можно меньше, чтобы тебя не тронули, не съели, не заиграли, как какой-то живой мячик. Также, как Эльфаба, но несравненно иначе, папочка Галинды сидел в своем кабинете. Не на общажной кровати с тонкими, словно бумага, простынями, а в просторном кресле из дорогой кожи, за большим столом. За его спиной располагались шкафы с хозяйственными документами, а по левую руку лежал его любимый сборник стихов, который так никогда и не оказывался в фамильной библиотеке, хотя мамочка Галинды страдала непереносимостью беспорядка и постоянно ругала папочку за разбрасывание книг. Папочка сидел лицом к двери, готовый в любой момент поднять глаза от работы на посетителей. Он сидел так: я жду вас, я открыт для диалога, я хочу иметь с вами дело. Эльфаба сидит так: за моей спиной стена, они могут напасть только спереди, а спереди у меня острые зубы, пугающие глаза и толстенная книга в руках. Эльфаба переворачивает страницу, и Галинда выныривает из мыслей. Ей почему-то внезапно становится очень грустно. Наверное, она скучает по дому. Потом она сердится. Грусть — это не то, что приходит к ней без ее ведома. Особенно при взгляде на эту человеческую фасоль! Да как она посмела испортить настроение Галинды своим видом! — Вы очень плохое растение, мисс Эльфаба, вы знаете? — раздраженно бубнит Галинда из-под укреплений своих розовых пуховых подушек. Эльфаба не отвечает. А ведь это вопрос! — Мисс Эльфаба, вы меня игнорируете? — М-м. Да. Она даже не соизволила поднять на Галинду глаза! — Что «да»?! — Эта книга очень интересная. Разумеется, я игнорирую вас в пользу нее. Она только что назвала Галинду неинтересной?! Да за внимание Галинды юноши готовы сражаться на дуэлях, а молодые леди — подсыпать отраву в яд своим противницам! Галинда резко отворачивается к стене. Потом резко поворачивается обратно, когда придумывает, что сказать. — Ха, — говорит Галинда. Эльфаба не отвечает. — Ха-ха. Снова ничего. — Неужели вы не капли не заинтригованы, что меня так развеселило, мисс Эльфаба? — тщательно дозируя раздражение, интересуется Галинда. — Я подумала, что вы уже уснули и попали в сон, где наконец-то смогли примерить на себя роль вашего тотемного животного — какаду обыкновенного. Галинда, к счастью, оказывается защищена от этого оскорбления, так как ей неведома логическая цепочка, которой следовали темные мозги ее соседки. Галинда оказывается всего лишь озадачена. А потом ей в голову приходит образ Фиеро в виде какаду, и это ее настолько веселит, что теплота даже пробирается в ее голос, когда она полусонно говорит: — Вы очень плохое растение... Эльфаба хмыкает. Галинда уже не может этого видеть, так как отправилась в царство грез, но с Эльфабой на другой половине комнаты проиходит нечто странное: она хмурится, уставившись в одну точку. — Но я не растение, — бормочет Эльфаба в слабой попытке контраргументации. Потом она закрывает книгу, выключает светильник и ложится спать. Галинда всегда имеет эффект религии: малопонятно, что заставляет всех сходить по ней с ума, запутывает мозги, после взаимодействия хочется отдохнуть. *** Растения тянутся к солнцу — это общеизвестно. И Эльфаба, опять же, очень плохое растение. Она тянет руку, длинную, что стебель, почти доставая до ламп. Что ей с этого искусственного света? Доктор Дилламонд, конечно, видит ее и, конечно, спрашивает. Он рад, что кто-то готов не только слушать его бред, но и вести полноценную дискуссию. Какая обществу польза от радости какого-то случайного Козла? Галинда задумывается. А потом трясет головой. Не хватало ей, чтобы голова была забита всякими Козлами. Там должно быть свободное место для более важных вещей. Будущего, света канделябров в бальном зале. Пока Козел не видит, Галинда показывает спине Эльфабы язык. Эльфаба сразу как-то напрягается и оборачивается, метая по сторонам грозные взгляды в поисках виновника. Галинда прячется за книгой, очень напуганная. Это что еще за колдовство?! *** Когда Эльфаба входит в зал Оздуста в этой дурацкой шляпе, в этом дурацком платье, будто сшитом из ее тщедушного постельного белья, все смотрят на нее. И вот в чем дело: Эльфаба не может не привлекать внимание, как солнце не может не светить. И если на Галинду смотрят и восхищаются, думают: хочу быть с ней, хочу быть ей, то Эльфаба — уродливая подруга. С ней стоишь рядом и кичишься превосходством. Только она ничья. А ничья — все равно, что общая. Никто не скажет: эй, это моя уродливая подруга, найди себе свою! Никто не защитит. А они смотрят на нее и в их глазах, типа, не могла бы ты не быть зелёной? Не могла бы ты не быть такой странной и антисоциальной, когда все, что мы делаем, это отталкиваем тебя, убеждаем в отвратительности идеи сообщества? Не могла бы ты не быть? Как будто бы они действительно этого хотят. Как будто бы, если она вдруг перестанет существовать, реки очистятся, а рубины квадлингов выпрыгнут из-под земли к их ногам. Эльфаба начинает танцевать, странно. Странно, как и все в ней. Это легко увидеть, что никто не учил ее танцевать и что, возможно, она танцует впервые со времен младенчества, в котором извивалась гусеницей, плача, прося маму прийти к ней. Ее танец — неловкое стремление к свету. Растение в горшке, которое вертят, вертят, чтобы оно цветком смотрело в комнату, а оно все отворачивается и отворачивается к окну, к солнцу, потому что создано, чтобы жить, а не чтобы быть специально красивым для кого-то. Галинда подходит к ней медленно, будто к напуганному, а потому непредсказуемому зверю. Убежит или нападет? Ее сердце бьется быстро в почти мучительном волнении, но она едва это замечает. Она смотрит на Эльфабу, а Эльфаба смотрит на нее, и Галинда может лишь предположить, что в ее собственных глазах, как в глазах Эльфабы, отражается лицо напротив. Они движутся, и происходит волшебство. У Галинды никогда не получалось творить магию, но ей кажется, что на это она и похожа: ощущение беспрецендентной уязвимости и в то же время абсолютное знание, что это правильно, то, что происходит прямо сейчас. Галинда чувствует себя цельной, свободной. И, пока она юна, мир подчиняется ей, и люди вокруг танцуют, верные направлению, поднятому ее ураганом. *** Они с Пфанни сидят в столовой и пьют чай, оттопырив мизинцы. Ама Пфанни присутствует неподалеку: болтает с другими Амами за отдельным столиком. Не то чтобы нахождение Амы в зоне прямой слышимости остановило бы Пфанни от произнесения всяких гадостей, но без нее она намного менее велеречива в своем коварстве. И, как всякий хороший словесный фехтовальщик, удар она наносит неожиданно — совершенно внезапно прерывая свой монолог о новом направлении в столичной моде малопонятным утверждением: — Кстати, это отличная идея, Галинда, — в ее словах звучит неохотность похвалы, осторожность, взвешивание. Произнесение ее имени вырывает Галинду из грез, с помощью которых она пыталась разогнать скуку, неизбежную при общении в высшем обществе. Галинда фокусирует взгляд на лице Пфанни, смотрящей куда-то в сторону. — Все мои идеи отличные, — парирует Галинда, наловчившаяся отвечать с изяществом и достоинством, даже не имея понятия, о идет чем речь. Она отпивает чай, чтобы выиграть время, и, проследив за взглядом Пфанни, с досадой и страхом обнаруживает, что та смотрит на Эльфабу, уткнувшуюся в книгу за самым дальним столиком в углу. — Это так. Но, должна тебе признаться, я не сразу раскусила твой план, — Пфанни переводит взгляд на Галинду и изображает сожаление и вину. — Ты же понимаешь, что все мы ищем в идеале изъяны? Вот и я подумала: может, ты совершила ошибку? Повредилась умом на мгновение от волнения из-за Фиеро? — тут же она быстро добавляет, чтобы Галинда подумала, что оскорбление ей показалось: — Разумеется, я была не права! Ты не ошибаешься. Спасибо, Пфанни, за то, что есть ты и твоя очевидная топорность. Галинда чувствует приятное шевеление эго внутри. Оно шепчет: ты видишь ее маневры насквозь, ты такая умная и непобедимая. Это восстанавливает ее уверенность и становится щитом от страха. Галинда формирует на губах польщенную улыбку. — Это, честно говоря, гениально в своей простоте. Они ни за что не поймут! — добавляет Пфанни. Ах, если бы Галинда могла постичь свою собственную гениальность! Закончив хвалить Галинду непонятно за что, Пфанни возвращается к прежней теме, и этот странный разговор начисто вылетает у Галинды из головы. *** Дело в том, что люди улыбаются Эльфабе. И Галинда искренне счастлива за подругу, а Эльфаба счастлива, но как будто не может позволить себе до конца поверить. Они гуляют в саду, когда происходит этот разговор. — Он улыбнулся тебе! Почему бы тебе просто не порадоваться? — Галинда, — голос Эльфабы мягче теперь, когда она произносит имя Галинды, и это всякий раз заставляет Галинду чувствовать невероятную легкость. — Я не ты, люди не улыбаются мне просто так. Галинда останавливается, берет ее за руку и накрывает своей ладонью зеленые пальцы, зеленые костяшки. — Это в прошлом. Теперь ты идеальна и прекрасна, они не могут тебя не любить. И лучезарно улыбается. Это всякий раз заставляет Эльфабу отвести взгляд, будто улыбка Галинды ее слепит. Галинде это не нравится: она бы хотела видеть ее глаза. Что в них такого прячется, от чего они бегут? Галинда смотрит на нее так долго, как только может. Она нечасто себе это позволяет. Галинда рассматривает ее острые скулы, ее устрашающий нос, ее губы, так часто кривящиеся в ухмылке и так редко улыбающиеся. Сколько бы Галинда не касалась Эльфабы, ей хочется еще и еще. Ей постоянно кажется, что, стоит ей провести пальцем по коже Эльфабы на этот раз, краска сотрется и явится что-то важное, скрытое за зеленым, что Галинде очень нужно увидеть, рассмотреть, изучить. Но Эльфаба как была парадоксально, необъяснимо зеленой, так и остается, верная своим сердитым идеалам быть уникальной, непостижимой тайной. В конце концов Эльфаба фыркает и устремляет свои озорные глаза на Галинду. Все внутри Галинды переворачивается. — Как скажешь, моя сладкая. И Эльфаба следует за Галиндой, и, как Орфей, неизбежно бросает взгляд за спину. Галинды там нет. *** Они с Фиеро в замке Волшебника в своих покоях. Глинда сидит за туалетным столиком, расчесывая свои золотистые кудри, а Фиеро ходит туда-сюда перед их красивой, богатой, бесполезной кроватью. — Фиеро, успокойся, — ее голос едва заметно дрожит. Ее руки дрожат, ее сердце. Удерживается от падения на последней ниточке здравого смысла. — Как я могу быть спокоен? На нее объявлена охота! Каждый день хуже предыдущего! — он хватается за свои прекрасные волосы. Пребывающие в беспорядке, но все еще прекрасные. Каждое его слово болезненнее предыдущего. — Я все это знаю. Но мы ничем не поможем ей, если будем бояться и поступать необдуманно. — Ха. Ха?! Глинда резко оборачивается к нему, едва держа себя в руках. — Фиеро, мы буквально сидим на бомбе! — она выговаривает каждое слово, надеясь донести до Фиеро их важность, но этот спор происходил раньше так много раз в самых разных вариациях, что сейчас она просто так зла, так зла на него за то, что он такой красивый и глупый и так сильно ее не любит. — Одно движение не в ту сторону — и Волшебник найдет себе другие игрушки. Мы не незаменимы. И не неуязвимы. Ты не бессмертен, Фиеро! Мы не поможем ей, если умрем! — Мы и живыми ей не помогаем. С этими словами он хватает свой мундир и покидает покои. Он предпочтет очередное ночное дежурство тому, чтобы позаботиться о ней, провести с ней время, но она не плачет. Игрушки не плачут. У святых образов нет изъянов. *** Дело в том, что люди ненавидят Эльфабу. И Глинда убеждается в том, что знала давным-давно: неважно, что ты из себя представляешь, неважно, какие у тебя мысли, неважно. Будь ты самым добрым, самым замечательным человеком на земле, люди будут видеть лишь образ, который ты создал или позволил создать вокруг себя. Эльфаба рубит мечом воду, поджигает собственный дом. На верхних этажах старого замка в Винкусе звучат слова: — Почему тебе нужно обязательно быть такой? Такой несговорчивой, такой упрямой?! — Ты не понимаешь, Глинда! Это правда. Глинда не понимает. Это непонимание в ее мясе, в ее костях. Почему Эльфаба не может просто… — О да! Глинда не понимает! Глинда такая глупая! Ей на пальцах объяснишь — не поймет. Поэтому давайте все дружно махнем на нее рукой! — Глинда, — Эльфаба грубо хватает ее за руку и притягивает к себе. Глинда настолько ошеломлена неожиданным объятием, что почти упускает суть слов. А Эльфаба говорит яростно, сильно, и это как всегда что-то воспламеняет внутри Глинды. — Ты не глупая. Ты не глупая, и я никогда так не думала. Даже когда бросала эти слова тебе в лицо. Я думала, что ты пустоголовая, несносная, несправедливо поставленная на пьедестал, но не глупая. Эльфаба гладит ее волосы почти больно. В ее глазах стоят непролитые слезы. Она пахнет дымом, кровью, темной магией, голодом, и Глинде хочется дышать этим всю оставшуюся жизнь. Ее сердце переполнено тоской, но все, что она может — это вцепиться в платье Эльфабы, чтобы хоть как-то удержаться на ослабевших ногах. — Просто у меня нет времени… — У тебя никогда нет времени… — Просто я не могу подобрать слов… — Ты никогда не можешь… Эльфаба держит лицо Глинды в ладонях, и водит большими пальцами по щекам, как будто хочет, чтобы Глинда заплакала. — Ты знаешь меня лучше всех. — Иногда мне кажется, что я совсем тебя не знаю. Эльфаба тяжело сглатывает. Глинда, наверное, так очевидно влюблена. — Нет… нет, это не так. — Но ты буквально только что сказала, что я ничего не понимаю! Смешок вылетает изо рта Эльфабы, будто вырванный клещами. Глинда слабо улыбается. Эльфаба смотрит прямо на нее своими темными глазами. Эльфаба, кажется, так очевидно влюблена. *** Пузырь Глинды опускается на землю. Толпа приветствует ее, словно она герой, словно она заслуживает хоть каких-то почестей. У нее, самой несчастной за ее жизнь, для них хорошие новости.