***
Периодами Джисон тоже чувствовал себя отвратительным, как и в неделю каникул до этого, но большую часть времени он себя не чувствовал вообще. Школа была похожа на ад и, черт возьми, он пялился на свои шершавые ладони в мозолях от гитары уже целых пять минут. Это не Джисон, руки не его, мысли в голове не его, дыхание и пальцы, царапающие в кровь ногтями запястье тоже не его. Ватные ноги, несущие в туалет на втором этаже как будто находились отдельно от тела, а голова не слушалась, странное ощущение. Для человека, сталкивающегося с этим в первый раз, могло показаться, что он умирает, но Джисон сильный настолько, насколько это возможно, потому что живет с этим постоянно. — Вау, выглядишь плохо. — слышится голос над головой. Это Минхо, это точно Минхо. Глаза, полные надежды, встречаются с глазами, в которых, кроме зрачков и радужки, любовь. Это провал, всё должно произойти не так и не здесь, но тем не менее оно налаживается. Джисон чувствует, как жжет запястье, чувствует боль в спине, которой ударился, падая на грязный туалетный пол, он чувствует дыхание, он, блять, наконец-то хоть что-то чувствует, даже если оно ему и не нравится. Всё это похоже на фантазию, а Минхо не плод его больного воображения, но вот он, кот в человечьем обличии, стоит здесь совсем живой, теплый и пахнет старыми книгами из библиотеки. — Ты пропал… Я подумал, что выдумал тебя, как будто в голове, и что я не курил с тобой, и что мы не целовались, я подумал, что ты не существуешь, что как будто бы в моей голове есть какая-то другая вселенная и ты… — Тише, тише, успокойся, — улыбается Минхо, опускаясь рядом. Обнимает. Джисон переживает за его выглаженные с аккуратными стрелками брюки, черти что творилось на этом полу. — Я живой, видишь, я даже могу тебя обнимать. Как думаешь, смог бы я так, если бы ты меня выдумал? Джисон качает головой, быстро поправляет спутанные волосы, тянется за поцелуем, Минхо не готов: — Слушай, ты уверен, что сейчас самое подходящее время? Я имею ввиду… Ну, знаешь, мы в школе, в туалете, сейчас перемена, в коридоре куча разъярённых подростков, которые при виде меня срываются как бык на красную тряпку и всякое такое, а если они увидят… Ну, ты понимаешь, да? И Джисон чувствует стыд, правда, он не подумал, ведь казался себе настолько отвратительным, что наивно полагал, будто поцелуй с парнем, который поселился у него в голове, поможет все исправить. Он не подумал о Минхо, поэтому быстро понял, что к чему, но почему-то именно здесь, именно с отличником, которого ненавидела вся школа, было спокойно. И безумно хотелось спать. — Вау, ты прав, ты чертовски прав, Ли Минхо. — подрывается Хан. — Прости за испорченные штаны, я… Я не знаю, что сказать по этому поводу, так что просто прости. Мне кажется, сегодня они увидели куда больше дерьма, чем обычно. Кошкомальчик смеется. Все налаживается с приходом нового года. Или так кажется только в начале дня, потому что в отношениях с одноклассниками остается на старых местах. Ребята снова смеются, тыкают пальцем и удивительно то, что до пятого урока никто так и не тронул его вещи. Потом они, конечно, полетели вместе со всеми конспектами в унитаз. Минхо так устал их переписывать, но на самом деле привык, ничего необычного, сегодня в унитаз летят вещи, а через пару недель там же окажется его голова, придется идти домой отмываться, слушая смешки у себя за спиной и тихие перешептывания. В прошлом году дети не отличались изобретательностью, вряд ли что-то изменится спустя время. И в церкви все остается по-старому: Хенджин с отросшими волосами показывал средний палец каждый раз, когда их взгляды встречались, а Сынмин кричал вслед уже давно переставшие быть обидными слова, иногда задевая обычно молчаливого Чонина и Феликса — огромный комок дружелюбия. Их компания ненавидела всех, кто хоть как-то отличался от принятого «адекватно». Собственно, никто кроме троицы под «адекватно» и не подходил — Чонин не видел и всегда являлся главным в игре «а давайте выкинем все его вещи в фонтанчик у церкви?», у Феликса аутизм, а Минхо… Он просто гей, ничего необычного. Решение, кого можно было трогать в первую очередь, казалось очевидным. Того, кто сможет дать им повеселиться. В самом же деле Ли по-настоящему боялся только Чанбина, тот сильный и довольно умный, он всегда знал, куда нужно бить, чтобы причинить боль и не оставить синяков. Осенью он сломал ему нос, совершенно правильно и точно, одним ударом, а четвертого июля вывихнул руку. Счастливого гребаного дня независимости. Все шло своим верным чередом, пока в жизни не появился Хан Джисон, с большим улыбающимся ртом и звездами в волосах, он перевернул его жизнь. Теперь рядом находились теплые шершавые руки, всегда готовые к долгим объятиям, а обкусанные губы целовали каждый синяк, каждую раскрасневшуюся от слез щеку и каждый шрам. Это было тем, что обычно зовется любовью. Но никто не говорил об этом вслух. Джисон писал грустные стихи на заднем дворе, придумывал странные песни, играл на гитаре, записывал что-то важное в тетрадь и мечтал о большой сцене, пока Минхо возился на кухне. Он делал зеленый чай, у него правда выходило отлично, это был самый вкусный зеленый чай в жизни Хана, потому что после него целовались долго, нежно и с языком, прерываясь лишь на то, чтобы выпустить из себя приступы неизвестно откуда взявшегося громкого смеха. В один из таких очаровательных дней пришла мама котопринца, немногим раньше, чем должна была. У Джисона — вспотевшие ладони и дрожащие колени, но его мама — молодая и понимающая женщина, для которой важнее всего был не вопрос того, с кем целуется ее сын, а то, почему она видит его впервые. Хан пообещал заходить чаще, и теперь они тусовались почти каждый день недели вместе. Хотелось бы чаще, но по средам Чонин с гитарой и огромным энтузиазмом освоить музыку, а Минхо по пятницам и воскресеньям становился самым прилежным на свете мальчиком из церковного хора, это было очень важно. Петь в хоре ему нравилось даже чуточку сильнее, чем нравился Джисон. — Слушай… — произносит однажды Хан. Темную комнату едва освещает уличный фонарь. — Что между нами происходит? — Что ты имеешь ввиду? — спрашивает Минхо, двигаясь ближе на узкой односпальной кровати, и тут же попадает в объятия двух больших рук. Пушистый голубой свитер неприятно колет шею и подбородок. — Ты знаешь о чем я. Минхо понимает, но отрицательно качает головой. Он не уверен, видно ли это в темноте, но кажется, Джисон чувствует. — Я имею ввиду всё вот это: мы с тобой целуемся, делаем всякое, даже пару раз ходили на свидания. Я провожаю тебя до дома, и мы курим вместе в школьном туалете. Как это называется, Минхо? Как мы можем это назвать? Ты — самый умный ребенок из нашей параллели, но, эм… как ты можешь это назвать? Минхо кладет теплые ладони на щеки Джисона, собираясь с мыслями. Иногда очень трудно говорить вслух то, что все время находится в голове. Слова труднее удержать на языке, они всегда пытаются ускользнуть в неизвестность. — Я, кажется, правда влюбился в тебя в тот день… Ну, помнишь, тогда, когда мы вместе курили. У тебя в глазах как будто, ммм, солнце. А волосы такие, знаешь, такие синие синие, как небо ночью. И сраные сигареты с ментолом… Ты тогда собирал эти вставки со стрёмными заболеваниями, да. И я подумал… — Так ты будешь со мной встречаться? — перебивает Джисон, чувствуя, как горят уши. Он благодарит вселенную за то, что сейчас темно. — А ты как думаешь? Я тусуюсь с тобой четыре дня в неделю, мы занимаемся всякими штуками, и моя мама, ммм, да, моя мама знает тебя как «тот милый мальчик, с которым у вас любовь». — Так что, будешь? — Конечно***
Джисон напивается и звонит Минхо на стационарный телефон, у кошкомальчика нет своего. Хан боится его потерять, поэтому долго плачет в трубку о несправедливости жизни, лежа на полу собственной комнаты в луже разлитого пива, с его стороны не освещает даже луна, а Минхо слушает и на повторе «я люблю тебя», просто так, от чистого сердца, раз сто за этот вечер. Рядом стоят еще пять неоткрытых пива, которые в эту же минуту после разговора оказываются в рюкзаке с оторванной правой лямкой. Джисон выскакивает из окна, живет на первом этаже, чуть не подвернув ногу, и тихо выругивается под нос. Его серые джинсы заляпаны в земле, больше похоже, как если бы он угодил коленом в собачье дерьмо и забыл оттереть. На самом деле на заднем дворе трава — по колено, мамин «новый чувак» (так про себя называл его Джисон) обещал скосить ее еще неделю назад. Он успешно создавал впечатление приличного парня, обещая починить всё, что сломано в этом доме, конечно, не делая ничего. Но он подарил Хану новый телефон, серебристый сони эриксон с симпатичным чехлом, в который помимо телефона помещалось еще полсотни всяких бумажек, фантиков и проездных билетов, поэтому, наверное, нельзя считать его полным мудаком. Джисон иногда любил носить телефон на своей шее, подобно семилеткам. До дома Минхо двадцать минут быстрым шагом и тридцать пять — пьяным и шатающимся, с перерывами на покурить около дорожных знаков. Небо чистое, если присмотреться, то можно увидеть каждую гребаную звездочку. «Прям как на лице у Феликса» — думает Джисон, улыбаясь собственным мыслям. Он не видел этого ребенка уже пару недель. А Минхо целые сутки, и эти сутки тянулись дольше, чем любые сутки в его жизни. На телефоне одна последняя палочка зарядки, мама и ее «новый чувак» точно не смогут до него дозвониться, но этого хватит, чтобы оповестить Минхо о приходе. — Как, черт, как ты сюда дошел? — слышится на другом конце трубки. — В смысле, я имею ввиду, сейчас три часа ночи, ты еле двигаешь языком и, как? Из окна второго этажа высовывается знакомая макушка и тут же исчезает, на лице сама собой появляется улыбка. Черт, как же Джисон влюблен… — У меня есть пиво. И сигареты, так что, если ты спустишься, мы могли бы, знаешь, погулять и всякое еще. — Стой, никуда не уходи, провода не хватает до окна. Я сейчас выйду. Хан слышит тихие гудки в трубке, а буквально через пару минут такое же тихое «привет» от Минхо, который лезет обниматься. Если честно, он немного раздражен, стоя перед Джисоном в своих уродливых пижамных шортах и в футболке с пятого класса, на которой раньше красовался рисунок какого-то комиксового героя. — Ты спишь в футболке с…с Электро? — на всякий случай уточняет Джисон. — Заткнись. Ты разбудил мою маму. — Прости я не хотел… То есть, я хотел увидеть тебя, но не думал, эээ, что разбужу твою маму. Я хочу сказать, блин, что мне жаль. — Ладно, ничего, — улыбается Минхо. — Я рад тебя видеть. Сегодня тебя не было в школе. — Я, да, сегодня было тяжело, я едва заставил себя проснуться, но вечером, когда напился, подумал о тебе, и сразу полегчало. Может хочешь курить? Джисон достает из кармана своей толстовки новую, еще даже неоткрытую упаковку с огромным предупреждением «рак легких». Он отчетливо ощущает, как хлюпает вода в кедах, вероятно, залетел в лужу по пути сюда, носки совершенно точно промокли насквозь. Есть риск заболеть, но для Джисона сейчас имеет важность только тихо поджигающий сигарету его зажигалкой Минхо, такого хочется поцеловать и вечность обнимать. Они уходят далеко от дома.