Февраль 1481
Я приехал в Венецию вслед за своим другом художником Леонардо да Винчи — его наняли для особо важной работы, из-за чего ему и потребовалось переехать в город гондол и любви. Поездка, если не учитывать того, что нам пришлось отрываться от погони на какой-то хиленькой тележке, и что меня едва не пустили на борт корабля — прошла спокойно, и на берегу Венеции мы высадились вдвоем.
О, как нас встретили — несколько человек, все из себя обходительные, лилейные, только и твердящие «мессере» во главе с проводником Альвизе, что должен был показать нам путь до мастерской Леонардо. Мы передали им свой багаж, большую часть которого составляли художественные принадлежности моего друга, и выдвинулись в путь.
— Смотрите, господа, — очень уж изящно, словно танцовщица, скользнул рукой по контору старого здания проводник, привлекая наше внимание, — это церковь Сан-Джакомо ди Риальто. И хоть кирпичи этого святого места впитывают не только молитвы прихожан и утренние мессы веками, но и самые разные буйства природы, оно до сих пор прекрасно, не правда ли?
Ни смотря на его слова и великолепные, со слов Леонардо, строения вокруг меня, во всем многообразии Венеции привлекала меня отнюдь не архитектура и её удивительные воплощения в этих зданиях, а нечто иное… Но я всё же пытался сконцентрироваться на словах сопровождающего, что вел нас все дальше и дальше в город. Хотя только от его слишком длинных речей про старину и легенды уже клонило в сон. Даже рассказы моего отца о важности банковского дела так не утомляли когда-то, и лишь гул города и голос Леонардо не давали уснуть. А город же тем временем стал слишком шумным и вскоре стало понятно почему.
— Вот здесь находится рынок — самый большой во всей Италии! Здесь можно найти и шелка, и самую свежую рыбу, и… — он резко остановился, смотря на один из прилавков с той самой рыбой, который громили стражники.
— Ты нарушил закон о торговли! — кричали «блюстители закона» в сверкающих латах. Они нещадно сбрасывали рыбу с прилавка копьями, ломали самодельную деревянную лавчонку — какое беззаконие. Честное слово, мне даже на секунду стало жаль этого пухлого торговца. Но не успел я проникнуться историей, как сопровождающий поторопил нас, приговаривая:
— Это не наше дело, он сам виноват в этом, пойдемте дальше, господа.
«Жизнь в большом городе, месте сливок общества, что так восхваляют Венецию в своих кругах, не такая уж идеальная. Этого можно ожидать, — лишь подумал я, прибавляя шагу. — Но не столь виноваты сливки этого самого высшего общества, сколько «болезнь благоразумия», для устранения которой я нахожусь здесь».
«Maledizione, даже сейчас я не могу расслабиться, это начинает пугать», — тогда я осознал, что начинал уже бредить тамплиерами, даже за спокойной прогулкой размышляя об их искоренении. Просто находясь среди людей, я не мог выдохнуть, пока знал об их существовании и злодеяниях. Наверное, эта поездка в Венецию и осознание близости моего врага, подлили масла в огонь моей беспокойности.
Отступление: сейчас, когда я излагаю свои мысли на бумаге, начинаю осознавать, что тревога была не напрасна, а ощущение того, что тучи над городом сгущаются — не беспочвенная.
Небольшое утешение я находил только в звуках города: приглушенный смех, величественный звон колоколов церквей и то и дело чуть слышимая мелодия органа из ближайшего богатого поместья — город наконец наполнился прекрасными звуками не столь далекими от лучшего оркестра моей родной Флоренции. Даже нутро начало наслаждаться прогулкой и созерцанием суетящейся Венеции. Звучащей, в отражениях окон, песней дня.
Но не успел я прочувствовать всё то, что перечислял в голове, как идиллию разрушил громогласный, старающийся попасть в ноты, коих у него не имелось, голос музыканта с лютней. Он подбегал то к одному прохожему, то к другому. Даже мужчины отталкивали его, что уж говорить о представительницах прекрасного пола.
— Дьявол! — только и мог выругаться я, смотря на приближающуюся муху в лице недо-музыканта — он точно так же жужжал и мешал всем на площади. Да до такой степени, что хотелось «прихлопнуть» его. Но только я было хотел подойти к нему и объяснить, что нужно хотя бы разговаривать научиться, прежде чем браться на инструмент, как хорошо знакомый голос окликнул меня:
— Эцио, мы уходим, — объяснения пришлось отложить, как и всё остальное, что могло следовать из них и вернуться к своему другу.
Мы продолжили путь уже по менее оживленным улочкам, повсюду здесь ходили купцы, гонцы с ящиками товаров для разных лавок. Последние, встречались в каждом здании по всему городу. Имелись и кузнецы, и торговцы картинами, и портные. Каждый кричал о том насколько у него низкие цены на товар, и как он чуть ли не разоряется от такой щедрости — выдумки чистой воды, но люди ведутся.
— Вас не подлечить, господа? — а это уже лекари, что стояли обычно отдельно ото всех торговцев. Я непроизвольно коснулся своего шрама. Их костюмы, что использовались еще со времён «Черной смерти», не пугали даже детей, настолько все привыкли к ним. Да и стоило отдать им должное — лекарства для притупления боли они делали высококлассные — могу подтвердить как частый пользователь. Да и в отличии от остальных лавочников, они вели себя очень спокойно и не кричали на всю лицу, добавляя в этот шум и гам еще больше анархии. От которой у меня всё же начинала болеть голова.
Одни глашатые то чего стоили — новости кричат как под копирку раз за разом, словно более ничего сказать и не могут. Но, не смотря на всё это, вокруг них постоянно крутилась толпа из лиц самых озабоченных мировым состоянием города и гвоздями в лавки очередного Данте. Вот где крутятся самые великие идеи человечества, а не на этих собраниях высших слоев общества. Куда уж им до них!..
— Эцио, смотри, — голос Леонардо отвлек меня от столь философских размышлений. В его руках была деревянная кукла на шарнирах, — она прекрасна, правда, — ничего особенного я в ней не увидел, но друг мой друг — художник — что уж с него взять. Он повертел её в руках и виновато спросил:
— Ты не купишь её мне?.. Я… э… забыл бумажник в сумках, — без сомнений я бы купил другу всё, что он попросит, но воришка, имя которому я теперь знаю, стащил мой бумажник. На что Леонардо лишь улыбнулся, и мы продолжили путь.
Еще пара улочек и церквей, не упуская из внимания дом Эмилио Барбариго и сцены около его ворот — мы были на месте.
— Мы дошли, мессер Леонардо, вот и ваша мастерская. Мы постарались сделать её не хуже вашей старой во Флоренции, — он еще некоторое время распинался о идентичности и бла, бла… А после почтительно улыбнулся, выставляя ладонь в жесте оплаты.
— Да, спасибо большое, — на его несчастье Леонардо либо слишком умен, либо слишком невнимателен, я так и не понял этого. Так что он просто похлопал Альвизе по плечу, оставляя без единого флорина. Вскоре тот удалился.
— Эцио, не хочешь зайти, посмотреть? — я бы мог, и я бы хотел, но в тот момент совсем другое застилало мои мысли. Из-за чего я даже не рассчитывал задерживаться и выдавил из себя лишь кроткое прощание.
— Пора мне прощаться, Леонардо, дела не ждут.
— Понимаю, Эцио. Но помни, что двери моей мастерской всегда открыты для тебя, — раскрывая руки и приглашая обняться, проговорил Леонардо, оставляя какой-то тёплое чувство внутри.
— О, спасибо большое, Леонардо! — тогда я чуть не пропустил его объятия, вовремя опомнившись.
— Di nulla!
***
Март 1503
Ночь. То время в Венеции, ради которого можно остаться в ней навечно. Днем я могу услышать и увидеть многое — от недо-музыкантов до искусной игры на колоколах церкви, что завораживала и давала только восхищаться. Теперь Венеция манила меня к себе даже старой архитектурой зданий, великими картинами и скульптурами, что творили здесь гении современности. Но, как и в прежние времена, её наполненностью звуками, песнями и разговорами не давала забыть о себе. Все они сливались в одно целое, лаская слух днем. И замирали в тиши ночью.
Признаться, тогда, впервые услышав песню города днем, я не придал ей особое значение, но сейчас… Сейчас всё иначе. Сейчас мне хочется бродить по узким улочка, по наполненным площадям и разрушенным зданиям, внимая каждый звук. Слушать успокаивающий голос падре на мессах, балансируя на высоком шпиле церкви. Моя душа желает хоть мимолетного спокойствия после всего того, что мне пришлось вынести. Желает приплывать в Венецию самым первым караваном, дабы пропасть в теплых объятиях. Объятиях масляной краски от нового портрета, угля, что искусно делает наброски и эскизы подле камина, дерева, глиняной крошки, солнца и безмятежности… Дабы попасть домой.
Но… Вернемся к ночи. В свои последние ночи в Венеции я убивал, преследовал, выслеживал, ползал по темным и затхлым катакомбам, водился с разного рода высокопоставленными ублюдками. Я жил в крови, жил с кровью в ушах, на глазах и сердце. Мне было просто некогда наслаждаться тишиной ночной Венеции. Тогда я знал другую сторону жизни этого города после захода солнца. Грязную, подлую и кровавую. Я не видел ничего другого перед собой, просто не мог.
Теперь же я это исправляю. Расскажу одну из самых прекрасных ночей, что я запомнил здесь.
Я неспешно ступал по мосту на другой берег, оглядываясь вокруг, вслушиваясь. Время было не столь позднее, потому во многих домах еще горели свечи, представляя город в ином образе, нежели днем. Они образовывали вереницу бронзовых рам, штор, красиво скрывающих комнаты, портретов за стеклом — они показывали мне дальнейший путь. Тихие всплески воды мелькали на периферии слуха, сливаясь с песнью ветра, что свистел в водосточных трубах. А я всё шел, всматриваясь в каждую тень лепнины на зданиях, постепенно оценивая их красоту в ночном свете. Улочки теперь казались ещё у́же, нежели днем, петляя в замысловатых узорах.
Вот и главная площадь — дворец Дожей. Сейчас он не так сильно охранялся и стоял величественно, освещаемый звездами, да полной луной, что была сегодня необычайно красива. С виду и не скажешь о том сколько интриг плелось в его стенах. Оркестр церкви давно стих, как и все люди, что были в своих домах. Лишь красивое звучание неизвестной лютни, придавало Венеции иное звучание, иную атмосферу, иной смысл — ведь и у тишины есть звучание. Казалось, даже стекла дворца еле слышно скрепят, отражая свет факелов. Я стоял на месте не в силах сдвинуться, впитывая в себя эту ночную Венецию, совсем отличную от дневной. Я впитывал и наслаждался. Где-то вновь всколыхнулась вода, и я заметил одинокого гондольера, что, видимо, так и не дождался свою парочку. Даже его тёмная фигура была ещё одной деталью в картине ночного города. И тогда в моей голове всплыла мысль — город родни попытке воздуха удержать мелодию от тишины — ведь всё вокруг погрузилось в сон, Венеция спит — мелодия дня стихла.
Тут я почувствовал легкое касание моей руки чьей-то чужой — мягкой и очень теплой. В мозолях от занятости самыми разными видами деятельности. Легкий смешок и тепло исчезает, фигура в плаще идет к тому самому гондольеру, так и маня к себе без всяких слов. В тот день лодочник получил хорошую сумму и радостный шел домой, а двое, неспешно плывя по течению, говорили о красоте ночи, слушая дыхание друг друга. Они наконец нашли свое счастье.
Solo con te sono a casa…
***
— Слушай, Шон, а тут чернила размазаны дальше, ничего не понятно, да и приписка странная…
— Дезмонд, тебе фанфиков не хватает или что, сколько можно дневник Эцио перечитывать?
— Только с тобой я… агр, забудь!
