***
Какая всё-таки осень чудная. Рыжие листья падают, неторопливо кружась, а упав, хрустят под тяжелыми берцами. Немного жаль листья, они будто надрывно кричат, как могут, и умирают под подошвой. Однако обойти трупы растений нельзя — стоит выйти на грязь, как сразу останутся следы от протекторов с индивидуальным номером. Тот, конечно, старательно сбит первым же встреченным острым камнем, но дроны не пропустят любой намек на человека. Это пугало, но несвобода гаже. Хотя происходящее сейчас с натяжкой можно было именовать свободой. Холодно. Однако это очередной хороший день, середина июля, не происходит ничего, что может его омрачить. Только если внезапный грохот или грибы, совершенно не пригодные для питания и неестественные для лета. Стоило отдохнуть. Садясь возле рыжего дуба в кучу оранжевой, волнистой, будто кружева, листвы, можно было услышать, как даже ржавые железки брошенных машин сходят с ума. Достав маленький радиоприемник, нахожу нужную волну. Предупреждают о дожде в районе осени. Вместе с голосом диктора слышен треск перебоев. Кто же мог знать, что именно так закончится время революций и восстаний? Время очередного десятилетия пацифизма. Рисунок выцветшего знака пацифик нервно зудит, напоминая о себе. Почесаться будет сложно: толстая перчатка и плотный рукав с термобельем. Усталость приходит волнами. На краю сознания маячит мысль. Нужно заснуть, закрыть глаза, не прятать голову, и может тогда получится вольно вздохнуть. Я встал из последних сил. Из последних сил пацифика? День будто сдобрен специями, возможно паприкой. Уснуть еще успеется под шум скорого дождя. Под таким дождём, к счастью, грибы не растут, а только воздух становится свежее. Нервно и шумно выдыхаю: фильтр все равно не даст сделать это тихо. Где то вдали вижу дым. На костры не похоже, хотя все сейчас хотят теплоты. Но огонь не разжигают — опасно. Насколько можно верить потрепанной памяти, там была электростанция. Дождь ее потушит, а это хорошо. Дорогу осилит идущий, но справиться ли он без помощи? Не то чтобы помощь предполагалась, но было бы замечательно. Путь прямой и, к счастью, имеет цель. К несчастью нет средств. Да и Чехова с Чайковским нет. Из-за цели пространство похоже на коридор из комнаты и до пункта Б. Поднимаю голову — вместо коридорного потолка вижу кроны и небо в густых облаках, привычно серое. Вижу тучи, медленно плывущие в мою сторону. Опускаю — нет коридорной плитки, разве что листва и сапоги с непростительно юным человеком. Впереди уже видно пункт Б — «Продукты 24». Район достаточно пустой, чтобы не бороться за еду, и можно встретить консервы. Жилые массивы небольшого поселка дают надежду. Пустая местность, почти город, в котором раньше не бывал. Все настолько тихо, что кажется, еще чуть-чуть и сойду с ума. Уже ничего не могу знать точно. Перешагиваю влажную землю, аккуратно наступая на сухие клочки земли. Осматриваюсь. Смотрю наверх. Теперь деревья не заслоняют обзор. Небо пустое, однако, как показывает практика, это ненадолго. Минут двадцать, а после встречаешь себе на горе черный пистолет правосудия. Дохожу до двери, в размышлениях и до ручки. Дергаю её, а через секунду бью локтем стекло. Больно, но окно не закалённое. Эта провинция была одним из самых мирных уголков страны. И вот открылись ворота рая — сразу вижу упавшие витрины и разлитые закатки. Все уже высохло и почти не пахнет. Поднимаю полку, и нахожу консервы: действительно хороший день. Облокачиваюсь на другую полку и улыбаюсь. Нужен белок, для молодого и слабого организма, а путь еще долог. Переступаю на другую ногу. Случайно въезжаю ботинком в огуречную жижу. Видимо, засохло не все: подскальзываюсь на растворе хлористого натрия — рассол. Пробегает мысль о лосях — лось бы слизал его. Где бы найти лося. В грязном комбинезоне падаю в очередную грязь. Треска стекла не слышу только шум полиэтилена и хруст. К счастью, не костей. Нога болит, но явно не сломана. Немного сводит. Встаю, напевая что-то про мертвую реку, буквы «я» и «и». Оборачиваюсь. Вижу упаковку соевого мяса. Как нельзя кстати. Тучи за разбитым окном сгущаются. Встаю, прихрамывая. Планирую поставить следующую цель — обжить «Продукты 24». Аккуратно обхожу стороной рассол, надеясь, что дождь не пойдёт косым в эту сторону. Пластик от капель надолго не спасёт. Хорошо бы найти что-то толще полиэтилена, а лучше из металла. На глаза попадаются только полки. Легкие, полимерные. Пластмассовый мир побеждает в сегодняшнем выборе. На макет времени нет, только практика. Нахожу на складе инструменты, наскоро прибиваю полки и заклеиваю щели изолентой. Стало совсем бесшумно. Скоро оглохну от тишины и даже этого не замечу. Вижу луч света от дрона — еще не темно, но тучи мешают четкой картинке. Захожу за стену и иррационально затаиваю дыхание. Он улетит уже через несколько секунд, но для собственного спокойствия стоит подождать дольше. Слышна компьютерная речь, женский голос, как у старых помощников яндекса: «совершаю посадку с защитой водопроницаемых элементов, по причине погодных условий». Значит, дождь совсем скоро — слышны капли. Дрон тоже приземлился рядом, но не могу быть уверенным, смотрит ли он в мою сторону. Это плохо. Сажусь на пол, отползаю в сторону. Задеваю штаниной лужу чего-то, возможно оливковое масло от вяленых помидор. Живот требовательно напоминает о себе. Поглядывая на окно, молюсь странному парню, коим является этот бог. Протягиваю ногу и пододвигаю к себе банку кукурузы. Бондюэль, дорогая, открывать удобно. Снимать маску и перчатки не совсем безопасно, но выбора нет. Набираю воздух без шума, и постоянно преследуемая меня музыка дыхания прекращается. Поддеваю открывашку, выпиваю сладкую воду и ем «молодую кукурузу». Дождь — ну и пусть. Я живу и ем, пока не наемся. Правда, до чего-то еще я не дотянусь — только до сморщенных помидоров. Других овощей или кобылы в море досягаемости нет. Соберу еду и буду уходить в мир с раскинувшимся во все стороны адом. А пока можно погрузиться в недолгий тревожный сон. Замереть и умереть, понадеяться на взрыв или эмоциональную кому. Даже не поонанировать. Только если мозгоонанирование, может, будет полезно.***
Просыпаюсь от механического голоса: бывшая «Алиса» предупреждает о отбытии. Наверно, сейчас заметит окно. Дождь был долгим — встречаю рассвет. Значит, время крепче сжать синицу. Прошло не меньше восьми часов. Холод впился в мышцы. Стоит отойти на склад и разжечь небольшой костер. Пластик на окне неплохо потрепало. Дождь все же был косым. Под окном оказалась лужа, а через теперь широкие щели проглядывало розовое сиянье солнца, обрывающие предутренний сумрак. Слышалось жужжание взлетающего государственного дрона. Под восходящее солнце лезли мысли о прошлой жизни, — о собаке, друзьях, родителях. Наступал апрель, — и сила, максимизирующая по весне процент самоубийств, подействовала не в ту сторону — напряжение стало невыносимым. Район Осени, рядом с которым совсем неплохо жилось, стал грибницей всей людской ненависти. Пара ударов и температура поползла вниз. Деревья стали умирать, животные, случайно заблудшие, едва ли переживали дожди. Мечта уехать отбросилась вопросом: «Ты что, не любишь отчизну?». Правительство четко выставило требования по зачистке — человек от семьи — говорить спасибо за испорченную молодость, синь трупа отца и слезы матери не хотелось. Собрался с силами и решил исполнять долг. Откуда такие долги, учитывая, что долгов не брал. Закричать об этом было страшно. Мировые корпорации и сейчас шефствуют над восстановлением, качественные технологии вкупе с добровольцами, среди которых затесался кто-то неискренний. Стала поворотной догадкой о том, что мне осталось недолго и последние недели жизни придется провести в районе Осени. Нужно было бежать, уезжать в мирные государства и залечь на дно. До границы еще пару дней, и под рассветное солнце зарождалась надежда. Слишком много мыслей. Собрался с духом, встал. Несколько бутылок бутилированной воды, немного сои, спички. На складе нашлись коробки. Соорудил небольшой костер. Снял перчатки. Грею руки. Стараюсь отвлечься на ритм какой-то песни. Тону. В небольшой кастрюльке кипячу воду. Волка кормят ноги — меня соевое мясо. Пока варится еда, исследую ящики. Деньги ныне не нужные. Оружие, (пацифизм?), которое теперь припрятано на поясе. Жвачка, радужные марки. Осень, к счастью, достаточно прекрасна, чтобы не приукрасить ее кислотой. Тем не менее, марки отправляются в нагрудный карман — они ценность имеют. По крайней мере, можно будет выменять их на орехи у бурундучков. Еда почти готова.***
Выхожу из киоска. Рюкзак заметно потяжелел, однако тело прогрелось и идти проще. На пороге осматриваю местность. Неуязвим, невесом, невидим, пока не под открытым небом. Стоит выйти, — моя защита рухнет. Старательно обхожу лужи, они подпортят подошву. Под навесом лавочки вижу двух трупиков воробьишек, знатно потрепанных. Двигаю ногой ближе друг к другу — теперь эти двое любили друг друга. Мне надо все вокруг воспринимать адекватно, но это сложно. Улыбаюсь. Продолжаю путь в пролеске. Стоит услышать шум лопастей, есть шанс скрыться под листвой. Да и камуфляж выдали неплохой. Ускоряю шаг под привычный хруст листвы. Иногда надо останавливаться, но не очень часто. Мне приходилось помогать на наблюдении — это не так опасно, как кажется, но колется и страшно. Птицы не поют. Можно услышать, как посмеивается икона в нагрудном кармашке. Раньше верующим не был и сейчас не верю. Мама верит, а она бывает права. Если бог есть, — он беспощаден. Вспоминаю о собаке. Хороший, большой пес, знающий команды. Среднего возраста, с идеальным здоровьем, весом, родом и другими данными для вивисекции. Тоже долг родине? Тяжелые мысли не делают проще. Но у меня есть право хранить отчаяние. И всё, что могу сказать, будет печально. Улыбаюсь. Скоро будет шанс сделать все заново. Стиснул зубы, нахмурился и продолжил путь. Днем идти проще и безопаснее — больше дронов, но меньше других ходячих последствий Осени. К ночи нужно дойти до укрытия. Во время моего добровольного участия и попытках быть принятым родной страной, я изучил местность — чуть дальше будут девятиэтажки. До них километров тридцать через лес, рядом с заводом, что плавил его угодья. Идти надо быстро, территория почти не оснащена технологиями слежения за обстановкой, и это опасно. Нервно жжет бок оружие, отдаваясь в плече с тату. Улыбаюсь. Осень рыжее день ото дня, несмотря на пасмурность.***
Виднеются пни. Выбегает стая собак — не на меня, подходить боится. Взаимный страх это хорошо. Облезлые. Вряд-ли достойными трофеями будет марки или бондюэль. Не хочу умереть в лесу и накормить каких-нибудь лис. Слышу рык, собаки, неловко погавкав, ретируются задом. В окошках, в щелях и за дверьми слышится шевеление. Большая стая, и боится, похоже, не меня. Стреляю в небо. Поспешно ухожу широким шагом. Вдали виднеются многоэтажки. Какие-то окна разбиты. Дома еще дальше, наверное, потрепаны сильнее. Удар был по самым важным городам и не самым мертвым. Один из них был рядом, в относительной близости. Пара недель пути и можно быть в безопасности. Улыбаюсь.***
Подхожу к дому. Верхние этажи выглядят недосягаемыми, но, скорее всего, это не так. Дверь подъезда размагничена. Захожу, оглядываясь, и закрываю ее. Останавливаюсь и слушаю. Едва-едва слышно ветер. Не сильный, но северный, будет сильнее. Слышно, как последняя листва на деревьях слетает с них. Шмыгаю. Осень никогда не оставляла мой иммунитет в покое. Слушаю. Слышу мысли, а у меня они не очень глубокие, как и цели не очень высокие. Слушаю, как поскрипывает моя собственная одежда от дыхания. Хорошая одежда, насколько можно знать, — не отслеживается и безопасна. Слушаю и слышу смех богоматери. Отмираю. Начинаю идти. Обувь шаркает, она тяжелая, и звук шагов режет тишину. Подъезд чистый, хотя видна пыль. Нет каких-то вещей или следов ухода жизни. Поднимаюсь. На третьем этаже открыты двери и неприятно пахнет. Будто учуял гниль вражью. Заглядываю в незапертую квартиру. Вижу результат человеческого отчаяния. Сдерживаю позывы от сладковатого запаха. Вытаскиваю икону и ставлю возле человека. Не верю, но может быть. Мне ж не всё равно, что будет с людьми. Ухожу, поднимаюсь дальше. Смех прекратился. На восьмом этаже выбиты окна и разрисованы стены. Осколков нет. Можно предположить, что вандалы добрались сюда еще незадолго до Осени. Морозный ветер пробирается под куртку. Ногу, ранее пострадавшую в сражении с рассолом, сводит. Улыбаюсь и поднимаюсь на последний, девятый этаж. Семнадцать холодных ступеней и я на месте. Разве что солнечного света нет. Одна из дверей приоткрыта, но запаха или беспорядка нет. Захожу. А раньше был робок. Теперь захожу в чужую квартиру. Большие хорошие окна закрыты, но в помещении дубак. В комнатах без окон мрачно, но не так страшно. Задвигаю тюль, чтобы сохранить видимость ограниченности пространства. В доме напротив не проживает ни один человек. Это даже хорошо. Неизвестно, что за люди сейчас могут проживать в районе Осени. Скоро стемнеет, нужно отогреться сейчас, пока огонь не привлекает внимания. Извиняюсь перед хозяевами, благодарю их за керамический пол и беру стул. Деревянный, но достаточно хлипкий, чтобы сломаться от одного удара. Может, этой ночью наконец прикрою свои воспаленные глаза. Складываю свои и чужие ножки в кучу и поджигаю. Мелькает мысль о том, что можно остаться и на подольше. Трясу головой, отгоняя. Тепло от открытого огня, что-то растапливает в груди. Просто такая сильная тоска, что даже не имею понятия, что делать дальше. Доберусь до края. А дальше? Пройду границы, попрошу убежище. Дадут ли его? Достаю консервы с супом. Улыбаюсь. Морковный, отец такой любил. Выливаю в найденную кастрюлю, грею. Тем временем солнце, кроваво красное, медленно ползет на кроваво-красном небе. Мысль о идиотской затее сбежать крепче задерживается в голове. Отставляю суп, подхожу ближе к окну. Какая все-таки прекрасная Осень. Рыжая, словно пушистая лиса, холодная, необычайно ранняя. Отодвигаю тюль на пару сантиметров, чтобы можно было смотреть на закат. Ясное небо, прерывистые розовые облака, будто пушистый снег или морская пена. В окнах соседнего дома тоже отражается солнце. Улыбаюсь и отворачиваюсь к огню, такому же рыжему. Грохот, треск стекла. Падаю, группируясь. Пару секунд не двигаюсь. Встаю. Окна не слишком хорошие. Осколки по всей квартире. Смотрю на то, что осталось от окна. Трясёт. Руки начинают дергаться, отказываясь подчиняться. Вдалеке виднеется ядерный гриб. Небольшой, едва ли с четверть пальца, он вселяет ужас. Я улыбаюсь и сажусь ровнее, не в силах отвести взгляд. Неприятная теплая кровь течет из травмированной ноги. В прострации нахожу радиоприемник. Несколько секунд молчания. Где-то смеётся иконка. Дрожащий голос диктора сообщает о термоядерных ударах по всему миру и ответах на них. Улыбаюсь, смотря воспаленным взглядом на закат. Похоже, зима тоже начнётся раньше положенного, в прекрасный день, в середине июля. После первых ударов последует еще пара термоядерных ударов. Напряжение от наличия оружия окончательно спало, когда оружие применили. Напряжение от моего оружия нарастает, намекая на похожие действия. Я молод и слаб, а осень, может, была не настолько прекрасна. Улыбаюсь. Шарю по карманам, достаю пистолет, параллельно роняя что-то. Руки едва слушаются. В который висок вдарить? То ли дрожь, то ли задумчивость, колени подгибаются. Падаю еще сильнее, режу стеклом ноги. Умирать страшно. Натыкаюсь взглядом на цветастые марки. Я молод и слаб. Только бы переродиться в бурундучка. Возможно, после зимы действительно будет весна, грибница успокоится, и воскреснет эра пацифизма. Возможно, я доживу. Но пока веры нет. Смотрю на закатный отблеск, не для меня. Оно уже зашло, а гриб почти рассеялся. В квартиру затекает ветер, оставляя трещины-засосы на губах. Нежно трещит радиоприемник, давно не передающий песен. Я почти что последний луч солнца, добрый и ласковый, помнящий искусство, буквально разгоняющий печаль. Счастье, в гомеопатических дозах ненависти к миру пробирается куда-то в глубину. Где-то там есть галактика со светлым, почти не иллюзорным будущем, со стихами Есенина, Бродского, речитативами Алёхина и, может быть, немного творчества Тесли. Мысли все яснее, вместе с тем запутаннее. Улыбаюсь.