***
На следующий вечер Фу Хуа приходила к тому месту снова. Музыкант снова там — играла нежную, тягучую, словно мед, мелодию. Все тот же табурет, все та же скрипка, все та же шуба и рыжие волосы, но теперь вместо платья теплый жилет и рубашка, с накинутым поверх, дырявом пальто. На ногах теплые ботинки. А штанов, брюк — нету. Хуа поражается и в этот раз осторожно кладет уже шесть купюр. Девушка остановилась. Мелодия также прервалась. Она открывала рот в немом испуге от такой доброты от незнакомого человека. Фу Хуа улыбалась нелепо, поправляла очки и убирала руки в карманы. — И впрямь же, существует добрые люди, — удивленно говорит девочка-солнце, — Спасибо вам, госпожа, — Фу Хуа опешила от такого обращения к ее, такой-то, незначительной персоне. — Какая из меня госпожа? — искренне изумлялась валькирия. Девочка-солнце посмеивалась, держала в красных руках скрипку и смычок. Музыка тянулась, терялась среди шумного города и пропадала, словно улетевшие лепестки сакуры на родине Фу Хуа. В очках валькирии блестели черные, обсидиановые глаза, переливались тысячью звезд, сверкают, словно драгоценные самоцветы. Почему в груди Фу Хуа внезапно потеплело? Почему захотелось скинуть в этот жалкий и пошарпанный футляр от скрипки весь оставшийся кошелек? Девочка-солнце настраивалась, чтобы продолжить играть, а Хуа быстро убегала, ретируясь с места своего незримого позора, оставляя бедную и удивленную скрипачку в одиночестве.***
Третий день подряд Фу Хуа заходит на ту же площадь, в то же место и видит уже именуемую в голове своей, девочку-солнце. Теперь она одета приличнее — Хуа собой гордится, кивая своей незримой гордости и радости. С потрескавшихся губ сошел легкий клуб пара, растворяясь в сигаретном дыме рядом прошедшего мужчины. Теперь валькирия боязливо выглядывала изо столба, боясь что ее девочка-солнце заметила нелепого фанатика и наблюдателя и сочла, что это внимание слишком настораживает. И она уйдет с этого места и Фу Хуа ее больше никогда не увидит. Потеряет в шумном и пыльном городе. Потеряет солнце, что светит зимой под желтым светом старого фонаря. Она же ведь, уличный музыкант — свободная, как черная кошка. Может уйти куда пожелает. В этом и прелесть свободы: ни от кого не зависишь, можешь уйти куда хочешь. Но сейчас, этим зимним декабрьским вечером, Фу Хуа боялась, что ее девочка-солнце уйдет и скроется в своем футляре и уйдет на другую площадь под другой фонарный столб. Хуа боязливо выдыхала, дышала в красный шарф часто-часто. — Я вижу вас, не прячьтесь, — скрипачка улыбалась и Фу Хуа все-таки пришлось выйти из своего укрытия, явно смущаясь. Девушка перед ней ярко улыбалась, тихо хихикала. — Извините за такой вопрос, но как вас зовут?.. Я вот, Фу Хуа… — О, вы из Китая! Я была там, в горах, меня пытались научить ушу, но ничего так и не вышло. Глупая история, — девочка-солнце хихикнула, — Я Микеле. Или Микела, — она протягивала руку в перчатке, а Фу Хуа неуверенно сжимала.***
Фу Хуа потеряла счет того, сколько дней уже ходит к площади и фонарю с желтым светом и сколько вечеров она провела на улице с Микелой. Девушка не видела смысла в счете — ведь она была счастлива, а большего ей и не требовалась. Валькирия была рада найти свой уголок солнца, спокойствия и радости среди такой серой и ужасающе-отвратительной жизни. Последняя их встреча закончилась приглашением Фу Хуа Микелой в ресторан. Тогда, доблестная валькирия чуть не провалилась сквозь землю, стараясь не ретироваться с места и скрыть пунцовые щеки. Позвала ее Микела в достаточно хороший ресторан. Да и сама она, впрочем, затмевала все то, что Фу Хуа видела ранее. Ее ноги тонки и стройны, точно девичьи, словно Микела сошла со страниц журнала. Ее тело, такое притягательное, не дающее отвести взгляд и даже моргнуть, облегало красное платье с вырезом на бедрах. Оно даже не доходило до колен! Ее руки, запястья, в перчатках, такие красивые, такие прекрасные — даже через перчатки видно красоту этих пальцев. Рыжие волосы Микелы были выпрямлены, каскадом спадали по спине так, что казалось как будто эта девушка, феникс, что перед встречей возродился из пепла. — Ты сегодня очень красива, — с губ Фу Хуа это слетело крайне непринужденно, хотя сама девушка опустила взгляд в пол. Микела добродушно посмеялась, подозвав официанта. Хуа невидящим взглядом смотрела на меню, толком и не понимая, чего же она хотела в этот злосчастный вечер. — Я потрачу на этот поход с тобой в ресторан, Хуа, всю свою недельную зарплату, — хихикнула Микела. Фу Хуа встрепенулась, повела плечами и удивленно моргнула. — Что значит всю? Я заплачу за нас обоих. — Ох, не стоит! — теперь у Фу Хуа складывалось ощущение, что Микела еще и прирожденная актриса. Девушка театрально положила руку на грудь и проговорила, — Я, как доблестный рыцарь и главны-ы--ы-ый джентльмен этого вечера оплачу за нашу еду, — Хуа хотела что-то сказать, переубедить девочку-солнце, но Микела вскинула руки, — Не пререкайся. Я здесь, чтобы ты ни в чем себе не отказывала. И так… — к тому времени принесли заказы. Остаток вечера прошел как в тумане.***
Хуа не могла понять то, как согласилась зайти к Микеле домой. Не могла понять почему повелась на поводу у собственных чувств? Снег кружился на фоне желтого света фонаря, оседая на шарфе валькирии, а после сразу тая. Микела шла уверенно, тянула ее за руку в перчатке. Фу Хуа не понимала. Ее квартира полу-пуста. Она старая, с обшарпанными стенами и высокими окнами с отражающимся там городом. На штукатурке, которая по ощущениям вот-вот осыплется прямо Фу Хуа на голову отражаются блики живущего своей жизнью большого города. В этом месте останавливается время и лишь звуки тихих шагов Микелы прорезают застывшую реальность, словно кинжал. У нее единственная мебель в доме, так это старый, но мягкий матрас и один единственный стол, да стул. На подоконниках у девочки-солнца пожухлые и умершие растения. Они сидели на матрасе. Плечи Фу Хуа дрожали, когда Микела находилась так близко. В паре сантиметров от нее, она дышала ей в губы и смотрела своими черными глазами, стараясь прорезать там дыру. Сердце Хуа было готово выпрыгнуть из груди, оно билось о ребра, словно несвободная птица. Микела поднимала на нее глаза и проводила большим пальцем по скуле. Валькирия вздрагивала и плавилась, словно воск в свече. От Микелы пахнет клубникой. Нет, ненастоящей, а химозной, искусственной. Такой запах лишь у конфет, которые красят язык в ало-красный. Интересно, что же такого ела уличный музыкант, что от нее пахло, как от кондитерского завода? У Фу Хуа на губах лишь немое восхищение. Ее рыжие волосы щекотали щеки, мазали поцелуями по нежной коже. Но Микела не целовала. Она лишь сидела в нескольких жалких сантиметрах, словно издеваясь. — Не лестна мне эта жизнь, Хуа, — шепотом говорила музыкант. Фу Хуа вздрагивала, дрожала, словно осиновый листок на ветру, — Хочу… Стать свободной. — Но ты же ведь и так свободна, — отвечала валькирия, — Ты не обязана сражаться с хонкаем, жертвуя своей жизнью и ты не скованна вечными сражениями. Ты и так свободна, Микела. — Нет, Хуа. Это другое. Мне нужна другая свобода — чтобы от города, от жизни, быть свободной, — валькирия не понимала, приоткрывала губы, — Хочу быть на небесах свободной. — Микела… — Ничего, Хуа, — она приближалась совсем-совсем близко, обжигада клубничным дыханием губы и мягкую кожу, — Что происходит с демоном, когда он ложится в постель с человеком? Демон влюбляется. Ее мягкие губы, ее тонкий язык, вся Микела, словно тягучий шоколад. Она прикасалась, прикрывала ресницы и проводила языком по небу, сплеталась. На щеках танцевал город и ночная темнота. Сверкал снег. Оказывается, в этой квартире нет отопления и воды. Но Фу Хуа не важно, ей важны только губы Микелы и она сама. Ее красота, сравнимая с божественным. Ее эмоции и чувства, ее руки, гуляющие по телу, трогающие и мнущую мягкую грудь и бедра. Хуа не хватало воздуха, но она держалась, но она терпела. Микела красива и Фу Хуа может позволить ей абсолютно все. Даже убить ее. Но не себя. Слова девочки-солнца были истинным бредом, А Фу Хуа, что таяла под ее мягкими касаниями и смазанными поцелуями, верить не хотела. Микела кусалась и жглась. Опадала первым снегом на голову, да там и оставалась, въедалась в память, вживалась в мозг и целовала, целовала, целовала…***
Когда Фу Хуа на следующий день приходила к площади и старому фонарю, девочки-солнца уже там не было.