Coffee and Mayhem

~~~~~~~~~~~~S~~~~~~~~~~~~ Стоун обычно очень чутко спит; это часть его работы. Очень редко выпадает день, когда он позволяет себе поваляться в кровати, предпочитая резко проснуться и встать за считанные минуты. Когда он просыпается сейчас, все по-другому. Его собственное тело сопротивляется ему всеми силами, сон липнет к нему, как клей, и пытается утащить обратно в небытие. Возникает соблазн просто снова заснуть, но Стоун борется с ним. Он должен проснуться. Есть что-то важное… Он сейчас не помнит, что именно, но для этого он должен быть в сознании. Наконец, после того, что кажется маленькой вечностью, ему удается открыть глаза. Перед ним много белого; моргая несколько раз, чтобы сфокусировать зрение, он обнаруживает, что смотрит на потолок. Еще несколько мучительно медленных минут, чтобы собраться с мыслями, и он понимает, что это знакомый потолок. Он вспоминает лепной потолок; это тот самый, что был в их гостиничном номере. Он… вернулся в гостиничный номер? Это кажется неправильным. Стоун хмурится, пытаясь понять, почему это кажется ему таким неправильным. Воспоминания мелькают перед его глазами, вспыхивают, а затем снова исчезают. Темный промышленный район. Взрыв. Боль и кровь. Переулок, и..... Роботник. Доктор. Доктор! Адреналин бурлит в его теле, эффективно прогоняя ту сонливость, которая все еще оставалась. Сердце подскакивает к горлу, Стоун пытается разобраться в том, что произошло после того, что ему удалось вспомнить. Он… он умирал, не так ли? Он чувствовал это, чувствовал, как слабеет, и все вокруг него медленно погружалось во тьму. Как он выжил? И что еще более важно — в порядке ли Роботник? Стоун оставил его без всякой защиты. Хороший же из него телохранитель. Прежде чем паника успевает по-настоящему охватить его и стереть все рациональные мысли, справа от Стоуна раздается негромкий звук; на самом деле это всего лишь шорох. Бывший агент немедленно оборачивается к нему, отчаянно ища источник. Облегчение накатывает на него сильно и быстро, как удар под дых, когда он находит его. Роботник сидит в своем кресле, повернутом так, чтобы оно было обращено к кровати. Закинув ногу на ногу, он держит в руке планшет, и, кажется, пристально за чем-то на нем наблюдает. Кажется, с ним все в порядке. Никаких видимых повреждений. По крайней мере, он выглядит… он выглядит… Доктор выглядит ужасно, отмечает Стоун с неприятным чувством в животе. Лицо Роботника бледное от усталости, его глаза настолько красные, что создают резкий контраст с темными мешками под ними. Периодически его веки пытаются сомкнуться, голова доктора слегка наклоняется вперед, прежде чем он с тихим ворчанием спохватывается и снова выпрямляется, качая головой, прежде чем упрямо продолжить читать то, что привлекает его внимание на экране планшета, который он держит в руках. Он выглядит измученным до мозга костей, но, по крайней мере, не похоже, что он ранен, отмечает Стоун, жадно разглядывая внешность собеседника. Но с другой стороны, он не может сказать наверняка со своей точки обзора, а для него важнее всего убедиться, что с Роботником все в порядке, неважно, насколько плохо ему самому. Итак, бывший агент стискивает зубы, готовясь к предстоящей адской боли, и пытается пошевелиться, сесть и позвать на помощь. Удивительно, боль есть, но не такая сильная, как он опасался. Он чувствует острую боль в боку, и его мышцы протестуют, когда он пытается пошевелиться после, как ему кажется, долгого периода неподвижности, но это не страшно; он ожидал, что жгучие боли будут достаточно сильными, чтобы заставить его кричать. С ним случались вещи гораздо хуже, чем это. Как бы то ни было, самое худшее, что происходит, — это то, что боль в его горле дает о себе знать, когда он пытается позвать, и вместо того, чтобы выдавить из себя слова, он начинает дико кашлять. — Стоун? По крайней мере, все это представление выполняет свою работу: он привлекает внимание Роботника за считанные секунды. Раздается шорох одежды и глухой удар, как будто что-то роняют на ковер, и секундой позже Роботник оказывается рядом, наполовину опираясь коленями на кровать, чтобы схватить Стоуна за плечи и помочь ему принять вертикальное положение, одновременно рявкая: — Осторожно, придурок! Оскорблению не хватает определенной остроты, так как доктор уже осматривает его взглядом, пока он это говорит, и одной свободной рукой прикасается легко и осторожно, чтобы не потревожить раны. И даже если бы он кричал на него и проклинал, Стоуну было бы все равно; он только рад, что Роботник здесь, в целости, живой и, вроде бы, здоровый, и он немедленно вцепляется в него, боясь, что гений ускользнет из его поля зрения, как только он даст ему возможность сделать это. — Док… — он пытается заговорить, но его тут же прерывает очередной приступ кашля. Такое ощущение, что он пытается проглотить наждачную бумагу. — Тише! — Роботник прищелкивает языком и наполовину отворачивается, так что Стоун может видеть его только боковым зрением. Раздается шуршание и звяканье, а затем Роботник наклоняется назад со стаканом воды, чтобы поднести его к губам Стоуна. — Заткнись на минутку и хотя бы попей сначала. Он хочет запротестовать, заверить, что с ним все в порядке и ему нужно только знать, все ли в порядке с доктором, но Роботник бесцеремонно прижимает стакан к его губам, и как только Стоун делает первый глоток воды, он перестает сопротивляться. Жидкость прохладная, и он чувствует себя прекрасно, когда она стекает по его пересохшему горлу. Стоун жадно пьет, выпивая столько, сколько ему позволяют, прежде чем доктор снова отнимает стакан, чтобы дать ему перевести дыхание. Они повторяют этот процесс два, три раза, затем Стоун решительно отворачивается, когда Роботник подносит стакан в четвертый раз. — Я в норме, я… Доктор, с тобой все в порядке? Роботник начинает хмуриться уже с тех пор, как агент пытается отказался от питья, и как только он слышит вопрос, гений закатывает глаза к потолку. — В порядке ли я…?! Ты ведь понимаешь, кто из нас сейчас лежит в постели, верно? «По крайней мере, я отдыхаю», — хочет сказать Стоун, но знает, что этого делать не стоит. Он прикусывает язык и довольствуется тем, что выдерживает пристальный взгляд старшего мужчины, замолкая в ожидании. Роботник издает звук крайнего раздражения и отклоняется, чтобы с грохотом поставить полупустой стакан на прикроватный столик, прежде чем повернуться обратно, вскидывая руки и размахивая кистями в жесте: «Та-да!» — Вот, смотри! Я само воплощение здоровья! Полагаю, ты не можешь сказать того же о себе, хммм? Голос доктора язвителен и полон сарказма. Только годы общения именно с таким Роботником — в его худших проявлениях, в его самой оскорбительной и оборонительной манере — позволяют Стоуну проглотить все это, даже не поморщившись. Он не собирается принимать вызов и сам отвечать гневом. Он испытывает слишком большое облегчение для этого. Вместо этого он отвечает тихо и искренне. — Я рад, что с тобой все в порядке. Его честность явно выводит Роботника из себя, заставляя запнуться, и насмешливое выражение его лица на мгновение исчезает, уступая чему-то мягкому и усталому под ним. Оно снова исчезает прежде, чем Стоун успевает расшифровать этот взгляд, снова скрываясь за насмешкой и хмурым выражением лица. — Иногда я тебе просто поражаюсь, подхалим, — ворчит Роботник, потирая одной рукой покрасневшие глаза. Стоуну удается выдавить слабую, нежную улыбку, при виде замешательства доктора. Он осторожно пытается отодвинуться назад, чтобы прислониться к изголовью кровати. Это тревожит рану на его боку и поврежденные мышцы, но прежде чем он успевает сделать что-то большее, чем поморщиться и проглотить болезненный звук, Роботник уже рядом, хватает его под мышки и помогает закончить движение, бормоча что-то себе под нос, похожее на: «осторожнее». Стоун хочет сказать спасибо за помощь, но его отвлекает ощущение рук доктора — голых, без перчаток — на своей коже. На своей голой коже. Только теперь Стоун понимает, что на нем нет рубашки, и почти вся верхняя часть его тела обмотана белоснежными бинтами, самый толстый слой которых приходится на правый бок. Воспоминания вспыхивают перед его внутренним взором — вспышка боли, обжигающе горячая, после которой все тело холодеет и немеет, и кровь, так много крови. Ему кажется, что все это должно быть хуже и намного больше, чем могут скрыть эти нетронутые белые повязки. Как?.. Инстинктивно он тянется к своему боку, желая проверить… Роботник отводит его руку прежде, чем он успевает дотянуться до своей цели, рявкая: — Не смей лезть сюда своими лапами и сводить на нет всю мою тяжелую работу по удержанию твоих кишок там, где им положено быть! — Там было… — начинает Стоун, хмуро глядя на себя вниз. Он не знает, как объяснить степень травмы, которую он помнит, без того, чтобы его не стошнило, поэтому он довольствуется банальным вопросом: — Как это можно было вылечить? — Бессистемно и с посредственным оборудованием, — презрительно фыркает Роботник, скрещивая руки на груди. — Скажем так, ветеринар на южной окраине Парижа проснется сегодня и обнаружит, что замок на его задней двери расплавлен, а из его запасов кетамина пропало столько кетамина, что им можно было бы усыпить слона. Или, возможно, он уже это обнаружил. В конце концов, это случилось уже достаточно давно. — Ты… — Доктор сделал это? Для него? Эта мысль слишком грандиозна, чтобы переварить ее в ослабленном состоянии Стоуна, поэтому он отмахивается от нее, крепко запирая в глубине своего сознания, чтобы поразиться ей позже. На данный момент он сосредотачивается на том факте, что Роботнику каким-то образом удалось спасти ему жизнь, вылечить такую тяжелую травму с помощью некачественного оборудования и чистого упрямства, и в очередной раз испытывает благоговейный трепет перед гением этого человека. — Восхитительно, — бормочет он, пальцы чешутся протянуть руку и снова проверить рану, но он сдерживается — с трудом. — Ты действительно восхитителен, доктор. Роботник громко хмыкает и продолжает смотреть в окно напротив кровати. По крайней мере, несколько секунд; затем он косится на Стоуна краем глаза, и его хмурый взгляд чуть смягчается. — Кстати, как ты себя чувствуешь? И больше не переводи разговор на меня. — Я чувствую себя прекрасно, — и в тот момент, когда он произносит это, он понимает, что это правда; как бы то ни было, прямо сейчас он должен быть ближе к смерти, чем к жизни, если его воспоминания его не обманывают, но он чувствует себя хорошо, за исключением случайных болей в боку и того, насколько он устал. Как только он пытается, ему даже удается поднять правую руку и слегка повернуть ее, и за это он получает лишь легкий отголосок боли в правом боку. — Я почти ничего не чувствую, если честно… — Не шевелись так сильно, тупица, или ты хочешь, чтобы швы разошлись? — …может быть, немного устал, — невозмутимо заканчивает Стоун, послушно опуская руку снова, хотя он едва почувствовал, как она растягивает его бок. — Но это, как правило, случается, когда я теряю сознание из-за...... Хорошо. Кстати, как долго я был без сознания? — Двадцать шесть часов сорок две минуты, — отвечает Роботник, бросая взгляд на часы на прикроватном столике и бормочет себе под нос: — Если так подумать, я, возможно, немного переборщил с дозой седативных. Это недовольное признание почти заставляет Стоуна рассмеяться, потому что это так похоже на доктора — злиться на самого себя даже при малейшей оплошности, даже если это произошло в травмирующей ситуации. Ему удается сдержаться, прикусив внутреннюю сторону щеки и сосредоточившись на более важных вещах. — Что именно произошло после того, как мы сбежали? Как ни странно, его очень логичный вопрос заставляет Роботника замереть. Он выглядит спокойным, но таким спокойным, как человек, которому направляют дуло пистолета промеж глаз. Он не смотрит на Стоуна напрямую, скорее в точку где-то за левым плечом агента, когда спрашивает: — Ты… не помнишь? — Ну… — он хмурится и снова пытается вспомнить. Отдельные фрагменты, одни более чёткие, другие чуть менее, мелькают перед его внутренним взором, как сумасшедшее слайд-шоу. Последнее воспоминание, самое отчётливое, — это взрыв и бегство по глухим переулкам. После этого все начинает расплываться и темнеть. — Мы сбежали. — Наконец произносит он, потому что это самое чёткое, что он помнит. — И… я не думаю, что за нами гнались, но я не могу сказать наверняка? Потом я упал и отключился. Он испытывает отдаленное чувство вины за последнюю часть. Оставлять доктора без защиты таким образом и заставлять его заботиться о Стоуне, когда все должно быть наоборот — это не вяжется с ним и его укоренившимся инстинктом защищать другого человека. Он поднимает голову, чтобы снова спросить Роботника, что произошло, но зрелище, открывающееся ему, заставляет его остановиться. Роботник безучастно смотрит в стену рядом со Стоуном, глаза пустые, как будто он где-то далеко, а уголок его рта опущен в недовольной гримасе. Это заставляет Стоуна моргнуть, поспешно перебирая его слова еще раз, чтобы найти что-нибудь, из-за чего доктор выглядит таким образом. Но ничего не находит. — Доктор? — Он старается изо всех сил. — Там было… что-то еще? После этого? — Хм? — Роботник моргает, оглядывается по сторонам, чтобы снова встретиться взглядом со Стоуном. Он выглядит так, будто спал, и его только что разбудили, прежде чем выражение его лица проясняется и снова принимает свой обычный хмурый вид. — …Нет. Ничего не было. Если, конечно, не считать целого испытания, связанного с протаскиванием твоего бессознательного тела через половину Парижа. Последняя часть произносится без особого накала, но Стоун все равно вздрагивает, удивляясь рассеянности доктора, но тут же забывая об этом из-за поражающего его стыда. — Мне жаль, доктор, что я заставил тебя пройти через… — Да я вовсе не имел в виду… — огрызается Роботник, сам выглядя немного удивленным, прежде чем вздохнуть, прикрыть глаза рукой и добавить спокойнее: — Просто. Забудь об этом. Между ними воцаряется неловкое молчание. Стоун нервничает, чувствуя, что сделал или сказал что-то такое, что вывело Роботника из себя, но он абсолютно не понимает, что именно. Его разум сейчас совершенно бесполезен в плане воспоминаний, и он опасается, что дальнейшие расспросы могут привести только к отрицательным результатам. В поисках чего-то, что могло бы стать нейтральной темой, он решает поговорить о деле: — Так, значит, за нами не было погони? Роботник заметно расслабляется, напряжение в его челюстях ослабевает, когда он фыркает. — Насколько я мог судить, нет. Я поручил Мини-Нику замести наши следы на обратном пути сюда, просто чтобы быть уверенным. — Это нормально, что мы вернулись сюда? Возможно, они уже знали, где мы остановились, до заключения сделки, так, что помешает им найти нас здесь? — Это весьма вероятно, но в тот момент у меня было не так уж много вариантов! — Роботник вскидывает руки и закатывает глаза к потолку. — Но не волнуйся, я принял кое-какие меры предосторожности. — Меры предосторожности? Должно быть, это был именно тот вопрос, который доктор хотел услышать. Не теряя ни секунды, Роботник наклоняется вперед до тех пор, пока почти не исчезает из поля зрения Стоуна, и через несколько секунд возвращается с планшетом, который он ранее уронил на ковер. Он переворачивает его и протягивает в направлении агента, как будто это все объясняет. В некотором смысле, так оно и есть. Перед глазами Стоуна на экране воспроизводится множество видеороликов в режиме реального времени — он понимает, что все они снимаются разными камерами с разных ракурсов в их отеле или вокруг него. Те, что висят в коридоре перед их комнатой, — транслируют изображение самым крупным планом, которое занимает середину экрана. — Никто не войдет сюда незамеченным, — объясняет Роботник, роняя планшет обратно на ковер. Раздается звуковой сигнал, и Мини-Ник ныряет мимо них обоих, чтобы зависнуть над планшетом, продолжая наблюдать. Внезапно некоторые вещи начинают обретать смысл; особенно то, как Роботнику приходится подавлять зевок, безуспешно пытаясь скрыть его за потиранием лица рукой. Стоун чувствует, как беспокойство тяжелым грузом ложится ему на грудь, и едва сдерживается, чтобы не протянуть руку и не коснуться другого мужчины. Он останавливает себя, сжимая руку в кулак, и вместо этого спрашивает то, что он уже и так знает: — Ты смотрел эти транслиции с камер все то время, пока я был в отключке? — Разумеется, — усмехается Роботник, затем усиленно моргает, подавляя очередной зевок. — Не так уж много смысла в видеонаблюдении, если никто за ним не следит. Это означает, что доктор бодрствует уже около сорока часов, не говоря уже о стрессе, который он пережил за это время. Беспокойство сейчас почти невыносимо, и это подталкивает Стоуна заговорить прежде, чем он успевает даже подумать о том, чтобы быть осторожным в своих словах: — Пусть этим займётся Мини-Ник. Он немного удивляет даже Роботника; показательно, что доктор сначала медленно моргает, а потом сердито ухмыляется. — Ты теперь здесь отдаешь приказы, подхалим? — Тебе нужно поспать, — настаивает Стоун, стараясь придать своему голосу как можно больше властности, насколько это возможно в его состоянии. — Ты сам знаешь, что нужно. Доктор, ты выглядишь как ходячий труп. — Ну разве ты сегодня не само очарование, — фыркает Роботник, сарказм буквально пропитывает его слова. — Ну давай, добей меня, почему нет? Недолго думая, Стоун закатывает глаза и огрызается в ответ: — У меня будет гораздо больше причин быть с тобой очаровательным после того, как ты выспишься. В тот момент, когда это слетает с его губ, он ожидает выговора, оскорбления или, по крайней мере, свирепого взгляда за свою дерзость. Но этого не происходит. Вместо этого, к его крайнему изумлению, Роботник замолкает, моргает, а затем смеется, издавая несколько драгоценных звуков искреннего веселья. — Черт бы тебя побрал, дерзкий придурок, — выпаливает доктор, как только немного успокаивается, выглядя немного удивленным собственной вспышкой веселья. — Только очнулся и уже выдвигает требования — кем ты себя возомнил, подхалим? Любого другого я бы испепелил на месте за то, что он так со мной разговаривает. Стоуну требуется несколько секунд, чтобы снова обрести дар речи, он чувствует себя так, словно кто-то ударил его дубинкой по голове, наблюдая, как его бывший босс искренне смеется ему в лицо. Он действительно не может нести ответственность за то, что выпаливает правду, не думая: — Я… просто беспокоюсь за тебя, доктор. Вот и все. — Вот и все, — повторяет Роботник с явным недоверием в голосе. Он смотрит на Стоуна так, словно бывший агент — это своего рода неразрешимая головоломка, тайна, которую, возможно, не сможет разгадать даже величайший ум человечества, и Стоун обнаруживает, что неловко ерзает под поразительной интенсивностью этого взгляда, слегка морщась, когда одного этого движения уже достаточно, чтобы что-то начало болезненно тянуть в его чувствительном боку. Легкий намек на дискомфорт привлекает внимание Роботника, заставляя его опустить взгляд на бинты. На его лице появляется хмурое выражение, прогоняющее те веселье и удивление, которые все еще оставались на нем, и доктор вздыхает через нос, поворачиваясь и с хмурым видом поднимаясь на ноги, голос снова становится тверже. — Возвращайся ко сну, Стоун. Я приложил столько усилий, чтобы спасти тебя, не для того, чтобы ты сейчас все испортил своим обычным идиотским упрямством. — Я… — тяжёлый взгляд всё-таки заставляет Стоуна немедленно заткнуться, и Роботник уже снова на ногах с планшетом в руке, прежде чем агент успевает среагировать. Черт. Если доктор сейчас выйдет из комнаты, эта дискуссия будет окончена. Не похоже, чтобы Стоун был в состоянии гнаться за ним. Отчаянно ища что-то, что могло бы убедить другого, Стоун только и может, что крикнуть ему вслед: — Доктор, пожалуйста. И каким-то невероятным чудом это работает. Стоун с некоторым благоговением наблюдает, как вся спина Роботника напрягается, плечи поднимаются — прежде чем доктор выдыхает одним мощным рывком, все тело расслабляется и сигнализирует о поражении за секунду до того, как мужчина рявкает: — Хорошо, ладно! Ты, упрямый, чрезмерно паникующий на ровном месте прилипала, поверить не могу… Почти испытывая головокружение от облегчения, Стоун задается вопросом, как же это ему удалось убедить собеседника, и вздрагивает, хмурясь, когда понимает, что Роботник развернулся, но не возвращается к кровати, вместо этого направляясь к двери ванной в дальнем конце комнаты. — Ты куда? — Очевидно же, собираюсь вылезти через несуществующее окно ванной, чтобы сбежать, — язвит Роботник. — Расслабься, я же уже согласился сделать перерыв. Но сначала, можно я пойду сниму эту одежду, ты не против? От нее уже воняет. С многозначительной гримасой Роботник дёргает свою рубашку, демонстрируя темное пятно на ней, прежде чем снова опустить ее с явным презрением. Стоун следит за его жестикуляцией и с внезапным приступом тошноты понимает, что темные пятна, покрывающие рубашку и брюки доктора, — это засохшие пятна крови. «Ты даже не переоделся?» — Слова готовы сорваться с его языка, но осознание приходит за секунду до того, как он успевает их произнести, и вместо этого он обнаруживает, что задыхается. Двадцать шесть часов. Роботник не отходил от него даже на такой короткий промежуток времени, который требуется для того, чтобы переодеться, за все эти двадцать шесть часов. Он все еще не может оправиться от этого факта, когда Роботник возвращается из ванной, одетый в чистую, более повседневную и удобную одежду. Он обходит кровать, чтобы поднять планшет с пола, и протягивает кабель к Мини-Нику, подсоединяя его к устройству, прежде чем положить их обоих на прикроватный столик. Закончив со своими приготовлениями, доктор хмыкает, очевидно удовлетворенный, и забирается на пустую половину кровати, натягивает на себя одеяло, немного ворочается, устраиваясь поудобнее, и замирает. А потом — ничего. Только тишина. Стоун, наблюдающий за всем происходящим, обнаруживает, что пялится в спину другого мужчины, более чем озадаченный. И все? Неужели они вот так сейчас заснут? Да, он должен испытывать облегчение от того, что доктор согласился поспать, но… они почти не разговаривали, даже не решили, что делать дальше. Ладно, решает он, нахмурившись. Возможно, они могли бы обсудить свои дальнейшие шаги утром, когда доктор как следует выспится, но перед этим нужно уточнить хотя бы самые важные моменты. — Доктор? Стоун выжидает мгновение, но ответа нет. Однако он совершенно уверен, что Роботник еще не заснул — этому невероятному мозгу всегда требуется больше времени, чтобы замедлиться настолько, чтобы позволить себе заснуть, — поэтому он продолжает: — А что по поводу твоих собственных травм? Раздается прерывистый выдох (ха, значит, не спит), затем ворчание, в котором слышится явное раздражение, и Роботник почти разворачивается, так что он больше не повернут спиной к Стоуну, а вместо этого смотрит прямо на него. На его лице отражается смесь удивления и нарастающего гнева, борющихся за доминирование, когда он шипит: — Ты серьезно сейчас? Тон на удивление слишком агрессивен, даже если учесть, что доктор устал и всегда недоволен, когда ему приходится позаботиться о своем здоровье, но Стоун лишь на мгновение позволяет враждебности сбить его с толку, прежде чем продолжить настаивать: — Я, конечно, не хочу указывать тебе, что делать, но ты склонен пренебрегать своим собственным здоровьем, и поскольку на этот раз мы имеем дело с последствиями взрыва… — Я не пострадал при взрыве. Ты позаботился об этом. Это звучит как обвинение, как что-то плохое, и Стоун чуть не отшатывается от удивления, пытаясь понять, чем он заслужил такой тон, и терпя поражение. С другой стороны, имеет ли это значение? За время, проведенное с доктором, у него бывали случаи и похуже. Стоун упрямо указывает: — Но ты тоже ранен. — Я — нет. — Ты — да. — Неужели они действительно собираются играть сейчас в эту игру? — Я — нет, — по-видимому, так оно и есть, поскольку Роботник настаивает, нетерпеливо указывая на себя взмахом руки. — Я в полном порядке! — Я отсюда вижу ссадины на твоем лице, — утверждает Стоун, неопределенно указывая на свою щеку и губы, чтобы показать, что он имеет в виду. — Кажется, они выглядят воспаленными. И твои губы… — С ними все в порядке! — Конечно, нет! Ты не мог бы просто… — Не задумываясь, движимый беспокойством и раздражением, Стоун протягивает руку, чтобы коснуться того места, которое он имеет в виду, чтобы… Ну, честно говоря, в этот момент он сам не знает, о чем он думает на самом деле. Может быть, он хочет надавить, чтобы немного причинить боль, так чтобы Роботнику пришлось признать, что это действительно больно. Что бы он ни собирался сделать, это забывается в тот момент, когда кончики его пальцев касаются разбитой нижней губы Роботника. У Стоуна есть примерно полсекунды, чтобы удивиться — собственной смелости, но также и тому, что доктор разрешает прикоснуться, — прежде чем замереть на месте, ощущение теплой, мягкой кожи на своей собственной вызывает шок, потому что — он вспоминает. Или он начинает вспоминать; легкое прикосновение вызывает поток картинок, сначала смутных и бессвязных, но быстро начинающих становиться для него ужасно ясными. Темный переулок, боль, холод, медленно подкрадывающийся к нему. Все было таким расплывчатым, что у него потемнело в глазах по краям. Единственное, что он осознавал кристально ясно, был Роботник — стоящий рядом с ним на коленях, пытающийся помочь ему, говорящий Стоуну, что он важнее сделки, денег или плохих парней, которые их кинули. Роботнику было не все равно. Ему действительно было не все равно. И Стоун, у которого кружилась голова, который был в тот момент на волосок от смерти, и на которого напало внезапное осознание того, что доктору, возможно, тоже не плевать на него, возможно, так же сильно, как Стоуну не плевать на доктора — он был так воодушевлен этими простыми словами, так переполнен эмоциями, что он… Что он… Теперь воспоминание возвращается четко и ясно, как божий день, в нем нет ничего размытого или головокружительного, и вместе с ним приходит горячая волна стыда. Стоун отдергивает руку от доктора, как будто прикосновение обжигает его — хотя скорее это что–то вроде покалывания — и издает звук, как будто его душат, прежде чем ему удается по-настоящему выдавать из себя слово вслух: — Доктор…! Какое-то мгновение Роботник просто моргает, глядя на него с таким видом, словно он тоже был заморожен прикосновением Стоуна, пока оно не закончилось, прежде чем его явно осеняет понимание. Со стоном гений поднимает одну руку к лицу и потирает глаза. — О, отлично. Приехали. — Доктор, мне так жаль… — Тебе обязательно надо было вспоминать прямо сейчас… — …Я действительно не хотел… — Ты мог бы просто взять и заснуть, но нет… — …не мог бы ты, пожалуйста, хоть раз отнестись к этому серьезно, — огрызается Стоун, стыд медленно сменяется гневом из-за настойчивости другого мужчины свести все к шутке. — Я тут пытаюсь извиниться вообще-то, и я был бы признателен, если бы ты перестал быть мудаком хоть на секунду! Глаза Роботника распахиваются от неожиданности, после того, как он их закрыл в раздражении, опасно сверкая. У Стоуна есть всего мгновение, чтобы подумать, что, возможно, это не самая умная идея — оскорблять Айво Роботника в лицо, прежде чем доктор уже начинает действовать, быстрый, как змея, быстрее, чем любой человек, не спавший трое суток, а именно им он сейчас и является, имел бы возможность двигаться. В мгновение ока Роботник делает выпад, его лицо оказывается так близко, что их носы соприкосаются, и одной рукой зажимает Стоуну рот. — Заткнись. Сейчас же. Несмотря на свое чувство стыда, Стоун каким-то образом находит в себе силы приподнять одну бровь и многозначительно скосить взгляд на руку Роботника, которая, по сути, уже делает это за него. Жест понят, так как глаза Роботника слегка прищуриваются, прежде чем он снова приходит в себя и многозначительно зажимает рукой рот Стоуна сильнее. — Если я уберу руку, ты сможешь держать рот на замке достаточно долго, чтобы я действительно смог что-то сказать? Стоун вопросительно хмыкает, поднимая брови, чтобы показать, что он имеет в виду. Закатывание глаз, и Роботник вздыхает так глубоко, как будто от него требуется что-то ужасное. — Да, я буду относиться к этому серьезно. Удовлетворенный, Стоун мычит в знак согласия, в прижатую к его губам ладонь. Очевидно, доверяя ему, Роботник медленно убирает руку. Стоун ждет лишь до тех пор, пока не убеждается, что рука находится достаточно далеко, чтобы он успел что-то сказать, прежде чем немедленно, быстро выпалить: — Прости. Роботник морщится и вздыхает, но не выглядит удивленным, когда ворчит: — О чем мы только что договаривались? — Я должен извиниться, — настаивает Стоун, упрямый до конца. — Я, по сути, набросился на тебя. Извиниться — это самое малое, что я должен сделать. — Все, что тебе сейчас нужно делать, это внимательно слушать, — огрызается в ответ доктор, легонько шлепая его по затылку. — Потому что я собирался сказать, что ты ничего подобного не делал. Когда Стоун открывает рот, готовый запротестовать, потому что теперь прекрасно помнит, что он сделал, Роботник поднимает палец и кричит: — Апапапап! Мы договорились, Стоун! Недовольный, но видя, что теперь ему придется подождать, агент замолкает, нетерпеливо пережидая, пока доктор выскажется, прежде чем снова начать извиняться. Ожидание становится пыткой; несмотря на то, что Роботник утверждает, что хочет что-то сказать, он не торопится начинать говорить. Его челюсти беззвучно работают, как будто он пережевывает слова, которые не произносит вслух, и он несколько раз фыркает и ворчит, очевидно, раздосадованный собственной неспособностью составлять связные предложения. Наконец, к тому времени, когда Стоун уже чувствует, что в ближайшие несколько секунд может просто взорваться от невысказанных извинений и нетерпения, Роботник выплевывает: — У тебя, кажется, сложилось впечатление, что я не в полной мере владел своими умственными и физическими возможностями, но поскольку это не я был тем, кто драматично потерял сознание на улицах Парижа, могу тебя заверить, что все было не так. Это… совсем не то, что он ожидал услышать. Стоун моргает. Ждет, не последует ли за этим ещё что-нибудь. Когда этого не происходит, он качает головой в беспомощном замешательстве: — Я… что? — Что, что? — О чем ты говоришь? — О чём…? — Роботник хмурится, на этот раз его замешательство совершенно очевидно. Проходит мгновение — дольше, чем обычно, что свидетельствует о его усталости, — прежде чем на его лице появляется понимание, и он приподнимает бровь. — Стоун, что именно ты помнишь? — Я...... Я поцеловал тебя. — Стоун морщится, когда произносит это; кажется почти святотатством называть это поцелуем. «Неловко столкнулся с тобой губами», — кажется более подходящим описанием для его действий. — Или пытался это сделать. — Что еще? После этого. — После этого… — Нет, это никуда не годится. Как бы он ни старался, он не может разобраться в тех обрывках, которые ему удается вспомнить. Но то, как доктор спрашивает, вызывает у него легкую тошноту. Боже милостивый, неужели он сделал нечто большее, чем этот постыдный, принудительный поцелуй? Что может быть хуже? Он даже не хочет себе этого представлять, но в то же время он должен знать. Что же он наделал? Роботник, должно быть, тоже видит, что Стоун колеблется, так как он глубоко вздыхает, как будто это именно то, чего он ожидал, и ему это не нравится. Вероятно, потому, что это означает, что он должен объяснять что-то, что очень тесно связано с эмоциями. — Не то, что ты сделал — в тот момент ты был не в состоянии даже пошевелиться. Я имею в виду, ты помнишь, что сказал потом? — Он пытается вытянуть из агента хоть какую-то информацию. — Хоть что-нибудь? Да, есть фрагменты. Перед ним мелькает лицо Роботника, бледное и напряженное, и искаженный гул, который мог быть словами, либо его собственными, либо доктора. Но как бы Стоун ни старался, он не может разобраться в них; он как будто видит все через размытый фильтр. — Извини, доктор, я действительно не могу вспомнить… — Ой, да перестань уже извиняться! — огрызается Роботник, а затем, кажется, немного смущается из-за того, что так реагирует. Вздыхая еще раз (он часто делает это за последние минуты), он прикрывает глаза рукой и бормочет: — Тебе не за что извиняться — и прежде чем ты снова начнешь спорить, дай мне закончить! Стоун, уже приготовившийся прервать его и сказать, что у него действительно есть, за что извиняться, неохотно снова закрывает рот и фыркает в знак согласия. — После… этого. Я заставил тебя рассказать мне, как бы ты хотел… поцеловать меня, — в этот момент даже Роботник кажется слегка смущенным, что для такого человека, как он, совершенно не характерно. Он прочищает горло и упрямо продолжает: — Очевидно, если бы у тебя был выбор и ты не умирал в данный момент. В конце концов, мне каким-то образом нужно было не дать тебе уснуть, так что вопрос показался мне хорошим способом сделать это. Когда я спросил, ты пробормотал что-то об осторожности и о том, что я должен быть в состоянии сказать «Нет». Услышав это, Стоун задыхается от странной смеси стыда и облегчения. Ему стыдно, что он так обнажил свои чувства перед доктором, что его буквально вырвало на него всеми этими чувствами, которые он сдерживал годами, в минуту слабости, но, по крайней мере, он все еще был достаточно в здравом уме, чтобы по-настоящему ни к чему не принуждать доктора. — Я имел в виду именно это, — спешит заверить он, чувствуя головокружение от облегчения. Он должен прояснить этот вопрос. — Я все еще имею в виду это — я не помню, что я это сказал, да, но я говорю это сейчас. Я не должен был… Я бы никогда не стал навязывать тебе ни себя, ни свои чувства. Никогда. Рядом с ним Роботник издает звук, который на удивление похож на веселое фырканье — о, хотя, подождите. Это оно и есть. Хм. — Я знаю это, подхалим, успокойся, — ворчит доктор, все еще слегка растерянный. Озадаченный, Стоун хмурится. Он должен был бы испытать еще большее облегчение, услышав это, но больше всего его удивляет легкость принятия. — Ты знаешь? — Да. — Роботник поднимает руку к лицу, чтобы помахать ею, и закатывает глаза, как будто все это ужасно очевидно. — Возможно, я и не осознавал, насколько глубоко зашло твое, э-э, восхищение мной, но я полагаю, что это не меняет всей твоей личности. Иногда ты можешь быть занозой в моей заднице, но ты, по крайней мере, всегда умеешь вовремя отъебаться, когда я тебе говорю. Слыша такое ругательство от доктора, Стоун издает удивленный звук — а затем откровенно фыркает, когда замечает слабую торжествующую ухмылку Роботника. Затем, внезапно, он по-настоящему смеется; и над этими словами, и над кривой ухмылкой Роботника, и потому, что вся эта ситуация просто смешна, если так подумать. Он чуть не умер; но каким-то образом этого не произошло, и теперь он лежит в постели со своим боссом, своим партнером, мужчиной, в которого был влюблен много лет и всегда думал, что никогда не сможет ему в этом признаться, и теперь они открыто говорят именно об этом. Всего за один день вся его жизнь перевернулась с ног на голову самым странным из возможных способов. — Это у тебя сейчас истерика? — спрашивает Роботник или заявляет, на самом деле, довольно категорично, когда агент продолжает хихикать еще некоторое время. — Возможно, — соглашается Стоун, пытаясь успокоиться и отдышаться. — Просто это все немного странно даже для нас, ты должен это признать. — Я тут вообще ни при чем. Это ты сейчас ведешь себя странно, смеешься как сумасшедший. — Извини, — выдавливает Стоун после еще небольшого хихиканья. Мужественно игнорируя ворчание доктора: «Перестань извиняться», он действительно позволяет себе минуту молчания, чтобы выслушать Роботника. Тот все еще выглядит измученным, веки слегка опускаются всякий раз, когда он перестает себя контролировать, но в нем нет напряжения. Он остается, удивляется Стоун, и разговаривает с ним, вместо того чтобы пытаться убежать от этого разговора или, что еще хуже, вышвырнуть Стоуна к чертовой матери из кровати, комнаты, его работы и его жизни. Этот последний факт дает Стоуну надежду, что ему нужно собраться с духом и спросить о том, что мучает его с тех пор, как к нему вернулась память. — Доктор? — Мх? — Ты собираешься меня теперь уволить за это? Этот вопрос, похоже, действительно удивляет Роботника, хотя Стоун и не может понять почему. Доктор хмурится, моргает, затем качает головой и издает горлом короткий насмешливый звук. Прежде чем сердце Стоуна успевает болезненно сжаться из-за явного неприятия в звуке, Роботник уточняет: — Потому что у тебя возникли чувства? Ну у тебя и логика, подхалим. Отвечая на твой вопрос — нет, разумеется, я не уволю тебя. Я и до этого знал, что ты чертов романтик, и сумел смириться с этим, так что с этими твоими чувствами я тоже как-нибудь справлюсь. Замешательство сменяется облегчением, настолько сильным, что это почти причиняет боль, и Стоун обнаруживает, что делает глубокий вдох, а затем выдох, выпуская все это одним большим порывом, позволяя себе упасть навзничь на подушку и направить искреннее — О, слава богу, — в потолок. Рядом с ним Роботник издает странный звук. — Ты в самом деле беспокоился об этом. — Я… да. В самом деле. — Это всегда было его самым большим страхом, если быть до конца честным с самим собой: что доктор узнает и немедленно выгонит его. С отказом Стоун мог бы справиться, а с тем, чтобы молча держать свои чувства при себе, что ж, он это и так делал, верно? Не всегда было легко, но это работало. Но по-настоящему он боялся только одного из всех вариантов, к которым могло привести возможное признание. — Честно? Я думал, ты прикажешь бэдникам открыть по мне огонь, как только узнаешь. Не застрелить насмерть, конечно, я знаю, что ты бы не… — Ты в этом уверен? — Я знаю, что ты бы этого не сделал. — настаивает Стоун, предпочитая проигнорировать невозмутимый вопрос. — Но, совсем немного ранить. Ровно настолько, чтобы избавить меня от этой мысли. — Это бы сработало? Голос Роботника звучит почти задумчиво, когда он произносит это, как будто слегка ранить кого-то и таким образом иметь возможность никогда не говорить о чувствах — это, в принципе, неплохой вариант. Это не должно быть смешно, угроза, звучащая в этих словах, весьма однозначна, но Стоун все равно ловит себя на том, что хихикает, по-настоящему забавляясь. Конечно, это был бы предпочтительный вариант для доктора. Все еще ухмыляясь, он качает головой. — Нет. Я был влюблен в тебя годами, доктор. Я не думаю, что существует какой-либо способ, которым ты смог бы это вылечить. Стоун осознает, что он только что выдал, только когда слышит, как Роботник издает еще один звук — на этот раз сдавленный, удивленный. Стоун слышит это, замечает но как-то умудряется не впасть в панику из-за того, что только что обнажил своё сердце. Это действительно своего рода освобождение — наконец-то иметь возможность сказать это вслух. В конце концов, Роботник уже заверил его, что он все равно не потеряет работу. Сейчас действительно не должно иметь значения, сколько времени он безнадежно томился, один год или два, или на протяжении всех лет своей работы на гения, верно? — Годами. — повторяет Роботник. — И я никогда этого не замечал. Это звучит почти раздраженно, и Стоун моргает, разрываясь между тем, чтобы рассмеяться над тоном и всей ситуацией в целом, и покорно заверить своего бывшего босса, что он по-прежнему гений, хотя иногда упускает очевидные вещи. Он довольствуется последним: — Наверняка, ты всё-таки замечал. У тебя просто не было достаточно данных, чтобы дать этому верное название… — Годами! Я оскорблен тем, что ты так долго скрывал от меня это, подхалим! На этот раз смех все-таки прорывается наружу; Стоун бессилен его остановить. Из всех вещей, он решил сосредоточиться на этом! — На самом деле это вообще не входило в мои планы… — Так значит, это твоя причина? — Роботник прерывает его таким тоном, будто только что совершил важное открытие, и все встало на свои места. — Моя… что? — Твоя причина. Однажды я спросил тебя, почему тебе не все равно. Это и есть ответ? Чувства? О, да, Стоун помнит это. Тогда он был сильно уставшим; невыспавшимся, измученным и просто очень счастливым от того, что Роботник все еще был жив (ему по сей день снятся кошмары, будто он так и не нашел доктора под обломками этого проклятого робота). В тот момент он был настолько не в себе, что ответил слишком правдиво, чуть не выдав свои секреты доктору, когда тот спросил его, почему он все еще здесь. Почему ему не плевать. «Потому что я люблю тебя», — хотел сказать тогда Стоун и чуть не прикусил себе язык, чтобы сдержаться. — «Потому что не знаю, что бы делал без тебя. Потому что ты гениальный и забавный, и ты мне нравишься. Как мне может быть плевать на тебя?» Каким-то образом ему удалось сказать что-то другое, не менее правдивое, только гораздо менее значимое. Ему удалось выиграть себе немного времени, благодаря новым вопросам, пока он не смог прийти в себя настолько, чтобы снова уклониться от них. К настоящему времени он уже почти забыл об этом. Услышав, что Роботник помнит и, очевидно, пытался разобраться в этом, Стоун чувствует тепло во всем теле и улыбается про себя. Роботник видит это и нетерпеливо фыркает, протягивая руку, чтобы резко ущипнуть другого за предплечье. — Стоун. Отложи пока свою истерику и отвечай. — Ой. Хорошо, хорошо. Нет? Или, может быть. — Почему это звучит как вопрос? — Потому что я не могу сказать, что было в начале, — честно отвечает Стоун, пожимая плечами. — Я заботился о тебе до того, как влюбился в тебя, но, очевидно, я также забочусь о тебе, потому что я испытываю это чувство. Это что-то вроде вопроса с курицей и яйцом — неизвестно, что было в начале. На самом деле невозможно ответить на этот вопрос, потому что это может быть и тем, и другим. Проходит несколько мгновений, в течение которых Роботник, кажется, обдумывает это, после чего фыркает и переворачивается на спину. — Глупый вопрос, на самом деле, — ворчит он, обращаясь к потолку. — Очевидно же, что курица эволюционировала в течение тысячелетий от другого животного, а загадка даже не принимает это во внимание, так что весь вопрос становится бессмысленным. В ответ на это Стоуна пронзает волна нежного веселья из-за причуды доктора так досконально вникать в повседневную вещь, придавая ей столько серьезности. На самом деле, только Роботник может так сделать. Хотя, возможно, он сам мог бы сделать из этого хороший пример. — В том-то и дело, не так ли, — мягко объясняет он. — Можно сказать, что мои чувства к тебе менялись с течением времени. Раздраженный; Роботник явно готовится к очередному саркастическому комментарию, но затем замолкает, устремив прищуренные глаза в потолок. — …Хм. Это действительно имеет смысл. — Ты не должен этому так удивляться. — Заткнись, прилипала. — Да, доктор. — Стоун замечает мимолетную ухмылку под усами доктора и усмехается про себя, прежде чем закрыть глаза, давая им немного отдохнуть. Он все еще чувствует себя очень уставшим; невероятно, неимоверно уставшим. Все эти признания, разумеется, совсем не способствуют его отдыху, потому что теперь он чувствует себя ещё более опустошенным и измученным. Он мог бы сейчас просто снова заснуть, забыв о тех двадцати с чем-то часах, которые ему уже удалось проспать, но… Есть еще одна вещь, которая беспокоит его, вертится где-то на задворках его сознания. Он открывает один глаз, затем другой, чтобы взглянуть на своего босса. Глаза Роботника сейчас закрыты, и он дышит глубоко и ровно. Возможно, он действительно заснул за те несколько мгновений, пока Стоун отдыхал. Агент решает, что попробует только один раз, чтобы убедиться, что он все еще в сознании, и зовет так тихо, как только может: — Доктор? К его бесконечному удивлению, один глаз Роботника немедленно распахивается — как будто другой ждал, что он что-то скажет. — Что? — Кроме того, его голос все еще звучит очень бодро. — Я просто хочу сказать — ты можешь не обращать на это внимания, если хочешь, — Стоун делает паузу, сглатывая ком, угрожающий образоваться у него в горле. Как странно, что он чувствует что-то вроде сожаления или потери сейчас, когда он всегда знал, что его чувства односторонни. Он моргает и продолжает: — Я никогда не хотел, чтобы ты знал, и теперь это ничего не меняет. Я не ожидаю, что ты будешь относиться ко мне по-другому, потому что теперь знаешь, или… В этот момент он снова замолкает, ему нужно взять себя в руки. Взаимность кажется мечтой, которой не суждено осуществиться, даже сейчас, поэтому он даже не произносит этого вслух, вместо этого меняя точку зрения: — Я понимаю, если это для тебя… неудобно, но так не должно быть. Я никогда не буду тебя ни к чему принуждать. И это никак не повлияет на мою работу, никогда не влияло. В какой-то момент во время этой речи Роботник открывает оба глаза и наклоняет голову, чтобы лучше видеть Стоуна. Как только агент заканчивает говорить, доктор что-то невнятно мычит, медленно и задумчиво, и снова отводит взгляд, хмурясь в пространство. — Ты снова говоришь мне, что я могу сказать «нет», если захочу. — Точно, — соглашается Стоун, испытывая облегчение от того, что его бессвязная речь была каким-то образом понята. Может быть, он действительно почувствовал бы себя лучше, если бы доктор просто сразу сказал «Нет», рассуждает он сам с собой. Тогда он просто мог бы представить, что ему приснился сон, который не мог закончиться хорошо. Покончить с этим, так сказать. Наступает долгая тишина, в которой слышно только дыхание. Как раз в тот момент, когда Стоун задается вопросом, заснул ли доктор на этот раз окончательно, Роботник внезапно качает головой и решительно заявляет: — Ладно. Я не говорю «нет». Одна секунда, две, три. Слова постепенно доходят до сознания Стоуна — но он, возможно, неправильно что-то расслышал. Стоун сухо сглатывает и спрашивает голосом, который кажется далеким: — Что? — Я не говорю тебе «нет», Стоун, — повторяет Роботник, все ещё яростно, все еще решительно; но его взгляд устремляется на Стоуна, а затем сразу же снова отводится, как будто он не может смотреть на него слишком долго. — Я также не говорю тебе «да» прямо сейчас, но… это не значит «нет». Мне просто нужно время, чтобы подумать, переоценить некоторые вещи и обновить данные. Изо рта Стоуна вырывается звук, который он сам толком не может истолковать. Это звучит сдавленно, и немного похоже на то, что его горло не может решить, хочет ли он смеяться или рыдать. Каким-то образом он снова обретает свой голос, который срывается на полуслове, когда он произносит: — Ты… ты сейчас серьезно? — А что, похоже, что я шучу, подхалим?! — Теперь в голосе Роботника слышится язвительность; его защита снова усиливается. Ему почти удается выглядеть сердитым, а не неуверенным в себе, когда он снова поворачивается к Стоуну и останавливается, разглядывая выражение лица агента, быстро пробегая по нему взглядом. — Ты… не в восторге от этого. Почему? — Я… я в полном. Восторге, то есть. — Конечно, если это так, то Уолтерс — гений, — огрызается Роботник, пытаясь приподняться на локтях. Он выглядит все более и более растерянным, очевидно, ожидая другой реакции. — Стоун, если ты хочешь, чтобы я сказал «нет», тогда… — Нет! — Стоун спешит заверить, протягивая руку, как будто… он не знает, чтобы убедиться, что доктор не уйдет? Чтобы успокоить? В любом случае, он отводит руку назад, прежде чем она достигает своей цели, и прижимает ее к груди, чтобы держать её под контролем. В отчаянии он подыскивает слова, чтобы объяснить, что он чувствует. — Я очень рад, я действительно счастлив, просто — ты уверен? Ты ведь не должен, нет никаких обязательств… — Обязательств? Теперь я просто оскорблен; когда это меня волновали обязательства? — Роботник фыркает и одновременно корчит гримасу — его губы складываются в форму странного креста, выражение на которое, возможно, способен только он. — И почему ты так уверен, что я немедленно скажу «нет»? — Потому что ты ненавидишь чувства и отношения. Только после того, как он произносит это вслух, Стоун по-настоящему понимает, что да, это действительно так. Вот почему он всегда считал, что у него нет шансов с доктором; потому что Роботник невероятно ясно всегда давал понять, что его не интересуют отношения любого рода, платонические или романтические, и любое проявление чувств обычно получало только презрительную усмешку со стороны мужчины, как будто чувства и эмоции для него равны проявлению слабости или чего-то еще хуже, ниже этого. Стоун твердо убежден, что доктор ни за что не задумался бы об этом и сейчас даже на секунду, если бы не поражение и потеря изумруда. Да. Своего рода разочарование, потому что он все еще травмирован, все ещё до конца не пришёл в себя — это кажется возможным объяснением. Единственно возможным. Напротив него Роботник становится устрашающе молчалив, больше не выглядя смущенным или раздраженным, просто… опустошенным. Кажется, он изучает Стоуна очень внимательно, почти нерешительно, в течение некоторого времени. — Звучит похоже на меня, — наконец произносит он спустя мгновение, которое кажется вечностью. Стоун подавляет слабый смешок. — Я думаю, ты действительно говорил это и не один раз, да. — Абсолютно похоже на меня, — соглашается Роботник, криво улыбаясь в ответ. Улыбка исчезает так же быстро, как и появилась, и он снова отводит взгляд, хмурясь. — Все в порядке, — спешит заверить его Стоун, чувствуя, что это каким-то образом его вина. Будто он таким способом умудрился поставить доктора в неловкое положение. — Я всегда это знал. Как я уже сказал, ты можешь просто забыть о… — Ты упускаешь из виду тот факт, — внезапно перебивает Роботник, все еще уставившись в точку где-то за спиной Стоуна, — что я также заявлял, что мне плевать на людей. — …хм, — слегка моргая от очевидной непоследовательности, Стоун замолкает, роясь в памяти, пытаясь понять, что навело доктора на эту мысль. О, он, разумеется, тоже помнит это конкретное заявление. Но какое это имеет отношение к тому, о чем они сейчас говорят? — Да? — И все же, я также сказал, что ты важен для меня, подхалим. Так что, может быть, тебе больше не стоит воспринимать все, что я когда-то говорил так однозначно? Во второй раз примерно за десять минут мир Стоуна рушится вокруг него. Он, должно быть, всё-таки неправильно расслышал. Этого просто не может быть. — Доктор…? — О, боги, — без особого накала восклицает Роботник, закатывая глаза к потолку. — Ты вообще хоть что-нибудь помнишь о своем пребывании на грани смерти? Да, я действительно так сказал. Нет, я не собираюсь это повторять. Делай с этим, что хочешь. Чувствуя, что его легкие отчаянно работают, но он все еще не в состоянии вдохнуть достаточно кислорода, Стоуну каким-то чудом удается прохрипеть: — Ты всерьёз собираешься обдумать это, так? — О, посмотрите-ка, до него, наконец, начинает доходить, — в голосе доктора слышится сарказм, но он добрее, чем мог бы быть. Тон его голоса почти дразнящий. — Ты собираешься заставить меня повторить это еще несколько десятков раз или, наконец, дашь мне поспать? — Ты ненавидишь спать, — по крайней мере, в этом Стоун по-прежнему уверен. — Не используй это как предлог, чтобы уклониться от ответа. Взрыв смеха вырывается у Роботника прежде, чем он успевает подумать, как его остановить, но как только это происходит, он, кажется, решает, что и не стоит. — Наглый ты прилипала, — ворчит он беззлобно. — Хорошо, в последний раз для слабослышащих — я не говорю «нет». Я подумаю над этим. Но не обольщайся; даже я не знаю, к какому выводу приду после рассмотрения всех фактов и анализа следующих шагов. Давление на грудь и горло Стоуна внезапно ослабевает, и он жадно втягивает воздух. Держит его. А затем отпускает его в спешке, чтобы сказать: — Спасибо. На один короткий момент Роботник кажется откровенно смущенным — он, должно быть, действительно устал, раз показывает это, — прежде чем моргнуть и нахмуриться. — За что ты меня благодаришь? Я просто сказал тебе, чтобы ты не обнадеживался. Я все еще могу сказать «нет». — Но ты подумаешь об этом, — объясняет Стоун, чувствуя, как на его лице медленно расплывается лучезарная улыбка. «Для меня. Ты делаешь это для меня». — Это уже очень много значит для меня. Если бы он не был абсолютно уверен, что это невозможно, Стоун мог бы поклясться, что видит, как Роботник краснеет при этих словах. Хотя… Может быть, это не так уж и невозможно? Сегодня опровергается множество невозможных вещей. — Иногда ты действительно меня просто поражашь, подхалим, — ворчит Роботник, выглядя немного растерянным и в то же время веселым. — Мне жаль это слышать. — Это не так. — Нет, это так. Они обмениваются улыбками, Стоун сияет, а Роботник ведет себя немного более сдержанно. Затем зевок разрушает умиротворенное выражение лица доктора, прежде чем он успевает его скрыть, и он фыркает через нос, хлопая ладонью по открытому рту, как будто это каким-то образом может спасти положение. — Я должен дать тебе поспать, — говорит Стоун, с жаром осознавая, что он не давал спать измученному гению гораздо дольше, чем это было необходимо. — Прости. Все, я затыкаюсь. — Это будет впервые, — огрызается Роботник, но прерывает себя, чтобы снова зевнуть. Он выглядит крайне разочарованным собственным телом, когда заканчивает, и откидывается на подушку, чтобы устроиться поудобнее. Стоун сдерживает улыбку и следует его примеру, чтобы снова удобно улечься. Он не сможет заснуть, он абсолютно уверен в этом; его сердце бьется слишком быстро, а разум мечется, прокручивая их разговор и все то, что он раскрыл, снова и снова. «Доктор подумает об этом», — думает он, испытывая благоговейный трепет и недоверие одновременно. Ну и что с того, что он все равно может сказать «нет»? Он не выгоняет его; он действительно относится к этому серьезно и думает об этом. Это уже лучшее, что случалось со Стоуном за всю его жизнь, независимо от того, каким будет ответ. — Я слышу, как ты там думаешь. — Голос Роботника прорывается сквозь его мысли, сухой и невозмутимый. — Думай потише. Стоун проглатывает еще одно извинение — это уже рефлекс — и закрывает глаза, заставляя свои мысли медленно ползти вместо беспорядочной скачки. Возможно, он и не сможет заснуть, но, по крайней мере, он может сделать так, чтобы не беспокоить другого мужчину настолько, насколько это возможно. Минута или две проходят в молчании. Стоун сосредотачивается на собственном дыхании и лишь отдаленно замечает, что дыхание доктора тоже замедляется. Будем надеяться, что на этот раз он заснул, думает Стоун, улыбаясь даже с закрытыми глазами. Эта мысль почти сразу же оказывается ошибочной, когда раздается шорох, а затем Стоун чувствует, как длинные, тонкие пальцы смыкаются вокруг его запястья. Он тут же открывает глаза, думая, что Роботник хочет ему что-то сказать, но доктор даже не смотрит на него, озадаченно отмечает Стоун. Глаза другого по-прежнему закрыты, лицо по-прежнему умиротворенное, дыхание ровное; но, тем не менее, гений обхватывает одной рукой запястье Стоуна, держа легко, но крепко. Кончики его пальцев касаются пульса Стоуна. Пульса, который на короткое время усиливается, когда Стоун складывает два и два вместе. Он проверяет его сердцебиение. — …Доктор? — спрашивает он тихо, как дыхание. — Ещё один звук, и я вернусь к твоему предложению позволить бэднику в тебя выстрелить, — предупреждает Роботник, не открывая глаз. Но не отдергивает руку. Стоун улыбается так широко, что становится больно, и снова закрывает глаза. Медленно, осторожно он высвобождает свое запястье из хватки доктора только для того, чтобы немедленно дотянуться до его ладони, прежде чем она успевает отдернуться, и соединить свои пальцы с чужими, более длинными. Раздается короткий возглас удивления и подергивание, но Роботник остаётся очень, очень неподвижным и — не сопротивляется. Улыбка Стоуна становится только шире, и он говорит в напряженной тишине. — Приятных снов, доктор. Напряжение не спадает, а скорее ослабевает, как будто кто-то переводит дыхание после того, как держал его слишком долго, и руку Стоуна слегка сжимают. — …Тебе тоже, Стоун. Это действительно обещает стать самым лучшим днём в его жизни, думает Стоун, и сердце бешено колотится в его груди. Во всяком случае, вскоре после этого Стоун засыпает с улыбкой на лице, крепко сжимая руку своего доктора. Ни один из них не отпускает руки другого в течение всего времени, пока они отдыхают.