Мёртвая тишина

Мир живет во мраке. Орден не слышал радостных вестей уже долгое время. Хотя, смотря что считать радостным. Гермиона была искренне счастлива тому, что после последней миссии оттуда вернулось большее количество бойцов, нежели многие ожидали. Ужасно ли то, что кто-то — все большинство — ожидал меньшего? Возможно. Отвратительно ли это ощущение осознания, что ты был уверен, что твои друзья со школьной скамьи не вернутся? Нет. Это никогда не было отвратительно. Это всегда-всегда было душераздирающе. В прямом смысле того слова. Это ощущалось как разрушение её души, будто она создавала крестражи каждый день, накапливая их. А их становилось всё больше и больше, и больше… В такие моменты она думала о Волдеморте: как он мог жить? Нет-нет, не в том плане. Как он мог жить вот так? Со всеми этими крестражами, как он смог пережить их создание? Как он смог жить дальше после этой боли? Никто не говорил этого вслух, конечно же, но это было видно: по тому, как Симус захотел выпить чашку чая вместе со всеми остальными, несмотря на то, что любит кофе и терпеть не может чай; по тому, как Лаванда провожала всех грустным взглядом или по тому, как Дин был со всеми вежливее, чем обычно; улыбался больше, чем обычно. Так что Гермиона правда была рада, что двенадцать бойцов из отправленных пятнадцати вернулись. Кто-то раненным, кто-то нет, но они вернулись. В последние дни в Штабе царила напряженная атмосфера. Всем стало ясно, что наступили более суровые времена. Когда придется быть тише, придется быть терпеливее, смелее, сильнее. Ведь война же не терпит трусов? Тех, кто становится первыми жертвами её клешней, затягивающих тебя по ту сторону. Туда, где спокойнее; туда, где тебя кто-то ожидает. Возможно, это будет твой бывший однокурсник с потока, а возможно, женщина, которой ты однажды помог нести продукты, а она так и не вернулась домой. А возможно тебя будут ждать те, кто возгордятся тобой и встретят с тёплой улыбкой. Или наоборот: тебя будут ждать когда-то близкие люди, которые сейчас бы посмотрели в глаза с осуждением. За проявление слабости, трусости или алчности. Война не терпит трусов. Война не терпит слабых. Но грустный факт, который Грейнджер усвоила еще в самом начале: война так же не щадит никого. Все равно, насколько ты смел, насколько ты добр сердцем, ведь всё равно можешь умереть. Такова война: кем бы и каким бы ты ни был, всё равно находишься под её прицелом. А она редко промахивается. Но эти дни нужно пережить. Сцепив зубы и борясь дальше, пачкая руки в грязи, боли и крови. Пережить. Хотя бы постараться. Но бороться порой так не хотелось… Гермиона не помнит времени, когда она не боролась. Это всегда была борьба, с раннего детства. Ее борьба со всем миром никогда не останавливалась. Гермиона устала. Устала от непрекращающейся борьбы; порой, когда были такие же тяжелые дни, как сейчас, на неё накатывали мысли, что всё это никогда не закончится. И не важен итог этой борьбы, ведь ничего не прекратится. Может, война будет окончена, но появится нечто новое — очередное зло. Потому что история повторяется, она не знает конца, а люди движутся по циклическому кругу. Ей всегда нужно будет что-то доказывать, за что-то бороться. И в такие дни она тихо сидела в своей комнате, смотрела в одну точку на стене и думала. О друзьях, которые каждый день, как и она, ходят по лезвию ножа с вероятностью умереть, играя с жизнью в эту до боли омерзительную “партию” на выживание. О своих родителях, не зная, где они, но надеясь, что где-то там: где война не достигла их и они читают новости о ней как о чем-то далёком. Когда грусть и печаль будут застилать их лица лишь ненадолго, ведь хоть эта война и началась на их родине, но не коснулась их и близких. Это ведь магический мир, в который магглы не вовлечены. А у них нет дочери волшебницы. У них нет дочери. Она счастлива этому факту. Ведь они где-то там в безопасности, и там она не кажется им иллюзорной или относительной. А дальше в дверь стучался Малфой и сообщал, что уже пора идти на миссию. Девушка кивала ему, но ничего не говорила. Выкарабкивалась со дна своего разума, где мысли топили её в печали и боль. Ведь пора идти. Пора бороться дальше, а при этом стоит отключать эмоции, иначе они лично станут твоим палачом на поле битвы. В крови, грязи и вся уставшая она возвращалась в штаб, — туда, где у нее есть свое место, которое она никогда не назовет своим, — шла перекусить и общалась с друзьями. Кто-то был ее другом давно, а кто-то стал им только недавно, но это не имело значения. Все стали ей близки: своей болью, травмами, мыслями и своей сломленностью. Так что они общались подолгу, отвлекались и потом возвращались по комнатам. Ночью она пыталась сразу лечь спать, правда пыталась, но всё летело к чёрту. Все попытки. Мысли как сирены сначала завлекали её, тянули к себе, а потом безжалостно топили. Топили и топили, не давая и шанса попробовать выбраться наружу. Грейнджер не могла ни пошевелиться, ни отбиться от них. Ночь — время всего жуткого и страшного, когда речь идёт вовсе не о монстрах под кроватью или призраках. Это время кошмаров, но не в царстве Морфея, а наяву. В своём подсознании и с собственными демонами разума. А потом на поле боя. Она не могла успокоиться, оставаясь одна. Сама с собой. Ох, как же до ироничного смешно, что теперь она чувствовала себя намного безопаснее рядом с Драко Малфоем, нежели сама с собой. Поверила бы она в это, слыша от него “грязнокровка” на втором курсе? Нет. Как и в то, что ей предстоит война. Но жизнь порой забавиться любит. Дать тебе карты, к которым ты не был готов и не знаешь, как разыгрывать их, но тебе придётся научиться. Иначе не выживешь ты. Иначе Смерть сыграет с тобой, в твою финальную проигрышную партию. Так что по ночам она иногда приходила к Драко; если он не спал, то она разговаривала с ним до тех пор, пока глаза не закрывались сами, унося в сон. Если он спал, то она забиралась к нему и пыталась заснуть рядом. Малфой не был против. Никогда не выгонял её из комнаты. Ещё они никогда не обсуждали эти вылазки к нему. Ни на следующее утро, ни позже. Вот взгляд цепляется за чьи-то светлые волосы и девушка замирает. Это точно он. Это точно Драко Малфой и он точно мёртв. Глаза расширяются и на одну долгую секунду Гермиона застывает. Это ведь так банально. Сколько книг описывают те самые несколько секунд, длящихся как вечность. Те миллионы книг о романтической любви персонажей, с щепоткой драмы, а как иначе-то. Но ни одна из тех книг не говорит, что это самые болезненные секунды, никакой автор не упоминает о том, насколько невыносимо их испытывать. Именно в такие моменты человек осознаёт, что писатель и понятия не имел, о чём он пишет. Не испытывая этих “секунд” автор пытался объяснить и описать их. А ты уже смотришь с раздражением на каждое упоминание этой фразы. Когда слеза скатывается по щеке, осознание накрывает с головой. Как и боль, которая не отпускает тебя. В этот раз Гермионе удалось собрать комбо: она безмолвно кричит, не издавая ни звука, кроме тех стонов от физической боли, что испытывает. В нескольких метрах лежит мертвый Пожиратель смерти, которого она и убила, а теперь Грейнджер хватается за бок, куда попало его проклятие. Она на грани. Не истерики, нет-нет-нет. Её душа на грани. То самое ощущение создания крестража и их накопления. Но теперь появляется чувство, что этой души, из которой можешь создать крестражи, уже не осталось. Будто эта война отобрала всё. Сначала понемногу, а потом прося всё больше и больше. Пока в конце не затребовала всё, что от неё осталось. И теперь Гермиона лежит обессиленная, не может пошевелиться. Не ощущает того, что ее душа рвётся на части, разделяется. Ведь теперь будто нечего рвать, нечего делить. Её когда-то светлой души уже нет. Есть теперь только новая она — сломленная войной. Та, которая уже никогда не вернётся к себе прежней. Так и проходят все периоды твоей жизни. Так, что возможность вернуться к прежнему себе исчезает. Ты никогда не будешь прежним после любого момента в своей жизни. Но теперь это ощущается больнее, когда задумываешься об этом так, будто раньше это были детские забавы, и вот сейчас точно знаешь, что ты уже не как раньше и больше таким не будешь. Как будто только сейчас смог взглянуть в зеркало и увидеть своё отражение. Чётко, замечая каждый изъян и каждую искру в глазах от момента, когда ты был по-настоящему счастлив. А теперь уничтожили не только тебя прошлого, но и настоящего. Ты живешь в моменте, и этот момент приносит смерть человеку, которого ты любишь. Тем, кто стал твоим маяком в твои тёмные времена и спасательным кругом в периоды, когда ты тонул. Она уже знает, что не выживет и она, если ей не окажут помощь целители. Не знает, успел ли хоть кто-то вызвать подмогу через метку на руках. Скорее всего, нет, если никто не пришел к этому моменту. И Гермиона знает, что целители не придут. Уже не придут, а если и попытаются, то не успеют. Метка активирована и им понадобится минимум тридцать секунд, чтобы прийти. У Гермионы нет этих тридцати секунд. Миссия выполнена успешно, но в живых осталась одна она, но и это ненадолго. Кажется, в воздухе витает отравляющий яд. Возможно, так и есть. Но времени проверить уже нет. Впервые Гермиона позволяет себе мысли. Впервые после стольких отвратительных дней, когда она пила зелье Сна без сновидений в устрашающем количестве, но не настолько, чтобы падать и давать слабину во время битвы, она позволяет себе мысли. О мёртвых друзьях, которые погибли в очередной битве, во время очередной операции. Никто никогда в Ордене не обсуждал их смерти. Никто не говорил об этом, кроме озвучивания самого факта их погибели, а теперь она позволяет себе это. Теперь Гермиона может позволить себе подумать обо всех тех, кто умер за эту войну. Она может подумать о Драко, который лежит через одно истекающее кровью тело от нее. Может подумать о Симусе, который готовил лучший кофе, что она пробовала, и который умер несколько дней назад. Наконец-то она может подумать про всех них. Тех, кто умер месяцами тому назад или тех, кто умер минутами ранее. Обо всех тех, кто боролся до последнего. Когда-то Гарри и Рон смогут себе позволить так же подумать о ней. Когда-то, когда война будет окончена и Орден победит. А до тех пор ничья смерть в этом доме не будет обсуждаться. Даже если она их лучшая подруга. И это так странно, мечтать о том, чтобы все в этом доме умерли быстро, безболезненно. Мечтать о том, что их смерть не подступила так, как к ней сейчас. Умерли не так, как она, всхлипывая от проклятия. Гермиона правда надеялась, что в их случае это был быстрый, зелёный луч. Яд в воздухе лишь ослабляет волшебников, он не может заставить их страдать. Ох, как же она надеялась. На то, чтобы и у них было “быстрее, чем засыпать” Блэка. Грейнджер пытается дотянуться до руки Малфоя, плачет от боли, а ей удается захватить лишь кончики его пальцев. Уголок губ чуть приподнимаются в грустной улыбке. В другой жизни он бы услышал, что она его любит. В другой жизни, где Драко остался бы жив, она ему сказала бы, что поняла, что влюбилась, когда она влезла в очередной нелепый спор с ним просто для того, чтобы услышать его мысли. А он, услышав это, наверняка бы улыбнулся, зная об этой причине. Он слишком хорошо знал её, чтобы не догадаться. В другой жизни, где у них было бы время — не отдых после операций, не время на ночные разговоры , когда она желала лишь о том, чтоб кошмары преследовали её во сне, нежели разум превращался в них — Гермиона хотела бы пойти с ним на свидание. Устроить поездку в другой город, с прогулками и экскурсиями. Хотела бы обнимать его, не скрывая в этом жесте своё прощание с ним. Возможно, у них будет эта другая жизнь. Гермиона склонна верить в перерождение… Ха, Грейнджер в целом склонна ко всей этой романтической чепухе: перерождение, жизнь после смерти, родственные души. Что интересно, ведь этому нет научного подтверждения. А она склонна к науке и фактам. Но разве любовь имеет подтверждение и доказательства, принципы работы с научной стороны? Разве магия и магический мир имеют свое подтверждение у магглов? Так что, да. Гермиона хочет верить в это. И она верит. Она будет счастлива, счастлива дольше, нежели одни лишь школьные годы. Рана щиплет и приносит невыносимую боль, словно создаёт в теле пожар немыслимых размеров, а она не может вылезти из кожи. Веки медленно закрываются. Бороться порой так не хотелось… Больше и не придётся. Не ей. Её борьба окончена. Безопасность ведь так иллюзорна стала. Движения у стены прекращаются и звуки стихают.

Этот дом полон людей, но царит лишь мёртвая тишина.