It's Halloween, kids

      Ничего в октябре не предвещало беды, ведь что может предвещать беду в октябре, к тому же на вечеринке в кругу близких? Да, в общем-то, все это, резюмировал Морфей, но Хоб лишь потрепал его по плечу, (конечно-конечно, мы купим тебе пони), и, довольный своей идеей, поставил метку себе в календарике.       Потому, ничего в октябре беды не предвещало. Только Хэллоуин.       К празднику готовились заранее. Ну, как, старался, в основном Гэдлинг, вырезая тыквы-зажигая свечи-развешивая паутины-отдраивая хату-закупая продукты-мастеря небольшие «надгробие-подушки»-заказывая побольше оливок (для «ну того дружка, в очках»), поменьше глютена (для «ну той, монашки») и всякого разного для всех остальных; Сон просто вымученно присутствовал. Ну и все же был при полном параде, когда настало «время Ч»: прилизал волосы (непослушные пряди так и выбивались), напялил белую рубашку с накрахмаленным стоячим воротничком, набросил свое черное пальто и наклеил бороду.       — Милый, а ты бородатый Дилан Моран?       — Нет, я Хоб Гэдлинг, — язвит Сон, после чего вышеупомянутый притягивает его к себе для смачного чмока в губы, и Бесконечный все же милостиво бурчит: — Я — Эдгар Аллан По из фильма «Ворон».       — Ну, похож, похож, разумеется, — кивает тот только, чтоб поддержать.       Первым в квартиру Хоба — да, кстати, нравится-не нравится, карты-оп, красавица — подходящий случай наконец официально заявить об их с Хобом отношениях, — в общем, первым в их с Хобом (да-да, уже в их) квартиру приходит Смерть. Естественно, в черном балахоне, в капюшоне и с мечом, но она говорит, что косплеит назгула, а потому ей все верят и к ней претензий нет.       — А я думал, ты — Малефисента. Привет, Диаваль, — шутит Морфей-По-Кьюсакович после того, как буквально секунду спустя залетает Мэттью и садится ей на плечо. Ну, так уж совпало.       — Босс, это же я! Мэттью! — Ворон в шутку пока не въезжает и портит Бесконечному кайф, но при этом сильнее веселит Смерть да и Хоба тоже, который, кстати, нарядился Виаго из «Реальных упырей», в общем, он тот же Дракула, но посовременней.       — А ты кто? — Смерть отставляет меч, чтоб снять ботинки. — Снейп на минималках?       — Нет, — бурчит Сон, — я — Эдгар По из фильма «Ворон».       Пока Назгул с Виаго весело болтают и перетаскивает закуски с выпивкой в гостиную, Бесконечный с Мэттью треплется на балконе о том-о сем. Точнее, треплется Мэттью, Морфей просто задумчиво-глубинно смотрит вдаль и эфемерно улыбается чему-то своему, порой вставляя во врановый поток слово-два.       В дверь звонят — в квартиру заплывает Страсть. На ней костюм суккуба (или инкуба, тут черт разберешь), боевой раскрас и неизменная грация кошки.       — Кукусики всем, девочки-мальчики! — воркует она, машет хвостом и Хоб благодаря описаниям Сна готов ко всему, даже к этому кошачье-чертячьему отростку. Вместе с тем Гэдлинг все же чувствует, что носом вот-вот пойдет кровь — еще бы нет, видя на миг Морфея в латексе. Бесконечный это замечает и бросает на сиблинга предупреждающий взгляд, ты смотри, мол, не то кровь пойдет из другого носа, а ну чары убавил.       — А ты у нас кто, братец?       — Эдгар По. Фильм «Ворон», — тяжело выдыхает тот.       — Разве? Странно, мне казалось, доморощенный Ален Делон не первой свежести.       В общем, Страсть только кокетливо машет рукой, хихикает и спешит расцеловать воздух возле щек каждого; кого-то (Смерть) непременно целует, кого-то (Морфея) жаждет поцеловать не только в щеку, Виаго достается игривое похлопывание по паху. Тот снова краснеет, Сон мечет молнии, Смерть пытается разрядить обстановку и тащит Страсть на кухню:       — Мы сейчас. Надо успокоить!       — Ну, поддать, — кивает Сон, и Хоб, возле одной из зажженных тыкв, с виноватым взглядом (будто виноват правда он), пытается успокоить теперь его предельно нежным, многообещающим поцелуем.       Когда Морфей немного оттаивает, дверной звонок еще раз тренькает.       Страсть, опять (снова) с бокалом шампанского, бросается открыть. Но выходит слишком сумбурно, потому он просто ее распахивает, видит на пороге Коринфянина, тот видит его, расплывается в своей коронной «ай да я» Colgate-улыбке, упирается рукой о дверной косяк, мурлычет это свое «Ха-а-ай…», словно они незнакомы. Страсть, словно они незнакомы, томно облизывает свою кроваво-красную губу и втягивает Кошмар внутрь, и прежде, чем дверь захлопнется, в коридор долетает «ух и тыква!». Да, Хоб постарался, выбирая лучшие для вечеринки.       Все снова обмениваются приветствиями и когда в гостиной наконец царит уютный полумрак, журнальный столик завален всевозможными закусками, все, что было в баре, стоит отрядом на комоде, а в стаканах налито, вечер можно считать открытым.       Морфей, — он все собирался с духом и вот отважился, — рассказывает собравшимся («товарищи-братья-коллеги») об их с Хобом славном «сотрудничестве», «напарничестве», «ну, чуть больше», «в общем, Кошмарик, нас теперь двое» — так сказать, наконец приводит Хоба в семью, а Коринфянина в ступор (таки да). Все проходит успешно, все их поздравляют, они даже в этом и не сомневались.       — Кому еще известно об этом? — просекает Сон.       — Очень немногим — всем, — Смерть добродушно тянет лыбу.       Все за них рады, естественно, так, как возможно даже для Страсти, ну и…       — Что тебе сегодня снилось, ВъЕго? — щурится Коринфянин, специально коверкая имя и абсолютно зная что и тем более с кем, но откровенно желая поставить того (кого? приемного… отца? ДА ЩАС) в неловкость.       — Ну… Я играл в морской бой под водительским сидением в каком-то грузовике, — Гэдлинг тут же находится, не зря какое-то время пасквили строчил, там только на воображении выедешь.       — Грузовик вез тебя в Сомали?       — В Туркменистан.       — Звучит страшно.       — Конечно, у нас же Хэллоуин. Но с новым сериалом «Властелина колец» не сравнится. А где кстати твой костюм?       — Он на мне, — Кошмар проводит ладонями по своему традиционному светлому пиджаку — вуа-ля! , и сверкает острой улыбкой.       — Мамин доходяга, — воркует Страсть.       — Твой симпатяга, — в ответ летит очередная рекламная улыбка.       — Но так нельзя! Все должны быть в костюме! — протестует Хоб.       — Ну, считай, я Ганнибал Лектер, там, или Пат Бэйтман, версия light, — огрызается блондин и снимает очки, щеря и там зубы. И Хоб, благодаря описаниям Сна готовый ко всему, понимает, что к такому готов как-то не был.       — Мэттью, — довольный собой, Коринфянин лениво напяливает очки обратно и щелкает пальцами, словно официанту, — принеси бурбон. Давай-давай, в клюв взял-полетел, ать-ать!       — Кошмар… — каркает ворон в смысле «что за хам!».       — А?       — Да я не… Сэр, не хамите! Иначе босс больше вам не нальет.       — А ну не каркай! — Коринфянин шипит и хмурится.       Смерть, до того заподозрившая что-то неладное, недовольно косится на блондина:       — Слышь, черт, ты что, уже пил?       — Ну, совсем немного. Рюмку абсента.       Недоверие.       — Две.       Упрек.       — Бутылку.       Смерть давится аханьем, даже Сон выглядит немножко выпавшим — ну, то есть, выпавшим, как обычно, только чуть более, чем всегда, — Хоб присвистывает, Страсть в восторге.       — А то, — довольный таким ажиотажем Коринфянин цокает языком, мол, смотрите, детки, учитесь. И альфа-самцом закидывает руку на спинку кресла, он горд собой. И что при этом ни в одном глазу — во всех смыслах — горд тем более, абсент как-то его совсем не брал, так генетически сложилось.       — Ну а что? Праздник же.       — Где ты ус… — начинает Сон, потом, видимо, понимает, что все бесполезно, все тлен, все ерунда и бытие — все тщетность, это замкнутый цикл, все чертов Уроборос, без кон… кто-то позвал Страдание? кстати: — А сестра где?       — Страдает, — мурлычет Страсть.       — С богом, — кивают Смерть и Сон.       Вечер идет, общение тоже идет то и дело о делах насущных, как земных, так и не очень: кто-где — Сон и Смерть, и кого-как — Коринфянин и Страсть, хотя, когда начинает последний, звучит это весьма обнадеживающе:       — За сегодня я сделал столько полезного, например, НИЧЕГО, — Страсть уже немножко (весьма так множко) повело, но кого это волнует.       — Насыщенно, — Коринфянин берет оливку из вазочки и закидывает в рот с таким удовольствием, будто это чей-то глаз. Болотисто-зеленый, может, даже Шрека, черт знает. Потом Страсть вдается в подробности одного из недавних своих экстремальных соитий, и внезапно в гостиной становится очень шумно, когда Сон, чтоб заглушить смущение, громко подстрекает Мэттью на вечерний фисташковый облет.       Пока Мэттью мотается туда-сюда, как драг-диллер за еду, Смерть рассказывает Виаго и Аллану По о недавнем торчке, который был ну в таком угаре, что перед ее приходом за день успел настрочить страниц четыреста нового романа, это нереально, ну вот вообще нереально, но ему удалось, как и потом забронировать себе отель в Нюкасле, Дания, перепутать рейс и полететь в Нюкасл, Словакия, чисто случайно познакомиться в аэропорту со своим отчимом и в последние свои предсмертные слова («Ой да пох, а…») вложить столько отчаянной безысходно-радости, что Смерти как-то перехотелось его забирать. От негодования этим хамом-торчком борода По начала подрагивать и отклеиваться, и сердобольному Виаго пришлось пару раз ее поправлять.       В то же время, на диванчике напротив, харизма Коринфянина вышла на стрелку с шармом Страсти, но им быстро это наскучило — чтоб очаровать друг друга им вообще не надо было прикладывать усилий. Они сидят впритык, Страсть — почти на нем и в обнимку с тыквой, водит игриво пальцем по вырезанному тыквенному рту, пока Кошмар завлекающим, с хрипотцой, ну, своим обычным, в общем, голосом, живо рассказывает случаи из жизни:       — И вот я беру, заталкиваю его в тесную кабинку, смотрю в его возбужденные глаза. Снимаю очки. Он видит, наконец, мои глаза, в последний раз видит, и я говорю… — он склоняется ближе: — «Я — не мистер Чемпелл»…       — О нет! — будто подтертая Мэрилин Монро с бутафорным хвостом, Страсть вздрагивает и жмется к нему крепче.       — И вырезаю ему зенки.       — Жуть. Это совсем не то, что совать пробки.       — А ты думал. Я не пальцем деланный.       — А чем?       — Эй, папочка, чем я там деланный, кстати? — перекрикивает он трескотню напротив.       — Звездной пылью и черным покровом, — цедит Морфей.       — Во, слышал? Пылью, звездой и покровом.       — А ведешь себя словно крайней плотью, — улыбается белозубый назгул. — Он точно твой, Сон?       Кошмар скалится ей той же голливудской и снова поправляет очки, средним пальцем.       — Мы с Патом Бэйтманом на кухню гулять, — мурлычет Страсть.       — С Патом Бэйтманом опасно гулять, даже на кухню, — Смерть набивает рот чипсами.       — Мне ли не знать, — отвечает Пат Бэйтман.       Понемногу арсенал закусок сокращается, запас алкоголя — тоже, в общем-то, он сокращается даже быстрее, чем еда (что неудивительно).       — Я, конечно, ни на что не намекаю, даже намекая на что-то, — Коринфянин (в нем полбутылки мартини и сидр, все для разогрева) снова пошел в удар. При этом он сидит, болтает виски в стакане и буравит стеклами очков Морфея и Хоба, словно ребенок, которому на День рождения обещали поездку в Диснейленд, а подарили купоны в Costco на скидочный сыр.       — Но таки подождите… так вы… вы что, реально… вместе? — он тычет стаканом сначала в Морфея, затем в Гэдлинга.       — Коринфянин, — Морфей тяжело вздыхает. Хотя имя его выговаривает уже с небольшим трудом — все знают, что качественное вино — не смерть, а лекарство и питье богов, и потому вместо «Коринфянин» выходит что-то типа «Карфнин», отчего Бесконечный пьяно хихикает.       — Ну пап! — возмущается тот.       — Дорогой… — начинает Хоб.       — Въяго, цыц! — шикает Кошмар (его тоже понемногу взяло) и снова в ужасе: — Ну пап!       Он неверяще качает головой, будто перед ним Николас Кейдж пробежал километровку, по пути забрал его чертовы скидочные купоны, спас белых китов от шоу талантов, выиграл премию «Большой кондитер» и все это одновременно. В общем, Коринфянин обиженно втянул в себя воздух и оставшийся бурбон, внезапно наблюдая все, произошедшее дальше, как в замедленной съемке. Одна из свечей возле скалящейся тыквы падает на другую, та — на следующую, а та, в свою очередь, попадает кому-то (интересно кому) в стакан с бурбоном. От неожиданности этот кто-то (интересно, кто) дергает рукой, бурбон летит на ковер, попадает на стопку с одеждой и, естественно, целительными алко-каплями задевает другие источники огня. Вскрики, аханья, «хе-хе-хе» — все вперемешку. Хоб бежит за огнетушителем, Смерть — за своим мечом (железным, таки не муляж — Морфей оценивающе выпячивает губу) и пытается им откинуть горящую одежду подальше и сбить огонь, Мэттью нарезает круги над головами всех с криками «босс, босс, пожар, пожар, что делать!».       — Всем паниковать! — визжит Страсть.       «Красиво горит», восхищается Коринфянин и сидит дальше, только ногу поменял. «Он такой романтик», восхищается Страсть. Они с кошкой-суккубом чокаются на брудершафт, делают хороший глоток (и друг друга в том числе).       Морфей жмет на огнетушитель и спустя минуту все, кто был рядом, оказываются в пене. Но огонь потушен, можно жечь дальше.       — Мой герой! Держи кусь! — восклицает Хоб, любуясь своим пожарником-некромантом и кусая бутафорскими клыками того в шею. — Только зря ты магнитолу залил, конечно… Но ничего, главное, все живы-целы.       — Сейчас помогу, Хобби, — Смерть раскрыла окна, чтоб проветрить комнату.       — Коринфянин, неси салфетки и полотенца.       — Слышь, Вилли Вонка, — Коринфянин снова опасно болтает бурбоном в стакане.       — Эдгар. По, — рычит совсем-не-Вилли-Вонка, а Эдгар-мать-его-По. — Только подойди с этим, — тычет он на стакан, — клянусь, я тут тебя и высеку.       — О, домашнее порно! — Страсть оживляется.       — Насилие! — недоволен Хоб.       — Домашнее порно-насилие! О, я это просто ОБОЖАЮ!       Кошмар ставит стакан и примирительно поднимает руки — он знает, что в гневе хозяин все же страшен, потому протест «я не мальчик на побегушках» отклоняет самовольно. Но таки что-то буркает, едва шевеля губами.       — Так, чревовещателю больше не наливать! Дочревовещался, епт, — Смерть осуждающе косится на него, стряхивая остатки белой пены со своего костюма.       — Да как? Да в смысле? — Коринфянин и растерян, и возмущается.       — Готов? Ну, пиши: «Диар дайри…»       — Сегодня мне не налили, — продолжает Хоб (и ловит новый блеск линз).       — Потому что я убийца, вор и поджигатель… — гнусавит Морфей.       — …и я подумал, зачем? Если у Прометея страдает печень… — продолжает Смерть.       — …почему должна страдать и у меня?.. — подхватывает Страсть.       — …И так я стал трезвенником…       — …но не девственником…       — …ведь-таки встал же…       — …на путь истинный…       — …и пошел…       — …я подчинился своему богу, принес ему дары и себя в жертву… — Сон.       — …а также немного «скиттлз»…       — …и спагетти путтанеска…       — …ммм, и карбонару… — подмечает Хоб.       — …о! Можно еще ананасов и залить «Нутеллой»…       — Что ж, это все интересно, хоть и немного оскорбительно, но… я вообще-то еще здесь, — Коринфянин дергает Смерть за балахон, а Страсть за волосы, как отпетая школота.       Гэдлинг смотрит на блондина все же с нежностью, он ведь к нему со всей душой, без пяти минут кровинушка родная.       — Мы видим, с… — «сынок», «счастье ты наше»? Ну не «сучий ж ты сын».       — Стервятник, паршивая овца, черт из табакерки, — подсказывает Морфей, и «сынок» делает вид, что не замечает недовольства его поведением — ну, как и все дети в его-то плюс-минус тридцатилетнем с гаком возрасте.       — Так. И что будем делать с ним? — потом, когда общение возобновилось и снова появился шушукающий фон, Бесконечный тихо спрашивает у Гэдлинга. Естественно, пригубив еще вина.       Хоб — к тому времени он уже комфортно устроился у Сна на коленях и сидит, обнимая того за шею, — мудро изрекает:       — Дадим ребенку отойти. Ты ведь знаешь, дети так восприимчивы.       — Нет, откуда? Я ведь даже не отец, а он даже не ребенок. Да и меня время от времени носило по мирам. Пока в какой-то момент вообще не унесло, эдак на столетие.       — Да брось, все равно ты его создатель, а он — твое творение, это равноценно отцам и детям, — Хоб ласково и незаметно для всех (кроме, конечно же, всех) выводит узоры на загривке Морфея, иногда накручивая на палец черную, как смоль, прядь. — Дадим ему время, говорю же, ему надо отойти, он…       — Я отойду в туалет, — бросает Коринфянин, непонятый, недооцененный, непризнанный. В общем, с грюком ставит виски и серьезно (обиженно) встает с кресла.       — Куда он? — оглядывается Хоб.       — Пошел грусть сгонять, в фисташки нам плюнуть, не знаю, кушать глаза, резать людей, — Сон жмет плечами.       — Ох, эти дети…       — Надеюсь, работки не подвалит, я на сегодня все, — фыркает Смерть, развалившись на диване с головой у Суккуба-Инкуба на коленях и тыкая мечом в подпаленную недалеко тыкву.       — Фу, сестра, ты такая мрачная. Да что вы все о работе? — как самый работающий из них, Страсть отпивает шампанского — еще бы, так трудно за весь день плодовито делать ничего. — Тот на работу убежал в слезах, эта о работе, этот вон даже сейчас на работе, — она кивает на Бесконечного, который прикрыв глаза то ли отвалился в мир грез, то ли был уже к нему приближен.       — Я… раб-т-ю, — бубнит он, скорее на автомате, по крайней мере с Хобом такое иногда канало. Вино, разговоры, плавные поглаживания его разморили.       — Ну вот, а я о чем! У нас же вечеринка, надо веселиться! Пожар, конечно, гвоздь программы, но я хочу тан-це-вать!       Страсть вскакивает, загорается идеей поставить что-то типа Boney M и таки ставит, хотя все протестуют, мол не трогай, это на НГ, но он плевать хотел (типа мы на НГ встретимся, дураки), потому включает сперва "Распутина", потом переходит на "Sunny".       — Сделай тише! — стонет Морфей, но Страсть, смотря на него, делает только громче.       Потом проходится еще по старым ретро-хитам и наконец подходит к Гаге, подбирается к Imagine Dragons и Call Me Karizma, пока Смерть не вырывает у него телефон.       — Врубишь Панихиду — задушу, — Страсть шипит кошкой, но шампанское (уже пятнадцатое за вечер) помогает смириться даже с драйвовым репчиком, под который Смерть дергается в свое удовольствие сперва сама, а позже и с Хобом. Некоторые песни Гэдлингу знакомы, и он охотнее выбивает ритмы, отчего заслуживает у Смерти еще +300 очков к одобрению в качестве будущего зятя и несколько особо хрустящих чипсин.       — Аааа, уйдите, я тож хочу, — бормочет Сон, но слышат его… ну, только он сам; басы делают больно его ушам, но он держится стойко, к тому же вполне проснувшись и более-менее трезво, потому на трезвую голову врубает на всю громкость Бъёрнсона и Селвика, потом Depeche Mode с постепенным переходом на Rammstein и эмбиент. Кайфует беспощадно, даже когда телефон захлебывается, требуя пощады в качестве подзарядки.       — Мэттью! Кабель! — он эпично призывает ворона — единственно трезвого субъекта в этой квартире, — и, получив желаемое, становится на колени нашарить розетку за диваном.       — Ну что? Снова на карачках? Как низко ты пал.       Сначала в комнату заруливает бодрый голос Коринфянина, затем — он сам.       — Мэттью, выклюй ему глаза, — вздыхает Сон.       — Мэттью, лучше в стакан ему нас., — добавляет Смерть, но ее перебивают.       — Ну-ну, набросились все на бедного, как не стыдно, — щебечет Страсть, вновь оживляясь и строя пришедшему глазки; возвращение блудного короля («О да, я твой король, ты слышишь это? Слышишь?! Повтори!»), воспоминания и возбуждение кружат голову, особенно такую уже поддатую, и Страсть даже не пытается сдержать глупых и не в тему «хи-хи».       Хоб спешит успокаивающе гладить Морфея по плечу и шепчет, пока никто не слышит:       — Все же да, надо будет что-то с ним сделать.       — Например, что? — Морфей думает.       — Сдать в детдом, — кивает Страсть со знанием дела, совсем не подслушивая.       — Ну не люблю я авангардизм. Ну не моя это эстетика, — ноет Коринфянин и идет сменить «пластинку». Включает сперва блюз-рок, затем возвращается к альтернативе, отжигая в свое удовольствие и двигаясь весьма незаурядно под свою любимую "Rather Die" (особенно на "Super Psycho Love" и "Unholy", которые идут после — Страсть это страсть как оценил, невольно ерзая на кресле). Самое интересное, что всем заходит и на волне самолюбования (и самогордости), Кошмар даже чуть ли не братается с Хобом, на день отпуская ему все прегрешения. Под конец он ставит на фон "Devilish" и изрекает, отдышавшись:       — Ну, после помолиться, надо причаститься.       — Философия, — соглашается Смерть, забывая (и забивая) про свой алко-запрет. Щелкнув фисташкой, она наблюдает, как Кошмар разливает всем притарабаненного детского шампанского (с примесью водки) и радостно закидывает всех праздничными хэллоуинскими конфетами.       — Откуда конфеты?       — Так, у детишек отжал, — скромно отмахивается Коринфянин.       — Как не стыдно! Большой дядька и цепляешься к маленьким детишкам, — она цокает осуждающе. — Ты обещал, что не будешь трогать детей до 18.       — Вечера?       — Лет.       — Ммм, не помню. У меня проблема?       — Нет, просто деменция.       — А, ну хвала богу. Так что, кому конфет?       Естественно, больше всего конфет достается Страсти, так как у Кошмара на него уже планы, и хоть ему, признаем откровенно, дадут и без конфет, но он мать его джентльмен, ухаживать умеет, даже конфетой случайно в глаз.       — Ничего, пупсик, я зацелую, — пьяно обещает он, мысленно путая смысл «целовать» и «кусать», но, по факту, тут все одно: Страсть счастлив, все довольны, даже Мэттью с праздничным зерном. Потом все сходятся на том, что твиксы явно лежалые, а шампанское явно с примесью.       — Тыквенный сок, — кивает блондин и наливает всем еще по одной.       — А, мама мне когда-то делала такой… в прекрасном далеком четырнадцатом веке, — Хоб предательски шмыгает носом и Морфей тут же тыкается носом в его щеку, обнимая крепче.       — Кстати, — тихо, пока те голубки о своем, — вашей маме зять не нужен? — хлопает ресницами Страсть, становясь впритык.       — Моей маме, — Коринфянин косится на Морфея, — нужен психотерапевт, а еще лучше — психиатр.       — Я все слышу! — громкий шепот Морфея.       — Не слышишь! — Кошмар огрызается и поправляет очки, средним пальцем.       — По губам читаю, — Сон стоит на своем, пока утешенный Хоб не утаскивает его за грудки в темный угол.       Коринфянин смотрит вслед, хмурится, его перемыкает и он врубает все без разбора — начиная от Симфонии №5 Бетховена (Морфей балдеет, отрывается от жаркого языка и запыханно просит сделать погромче), приправляя этот музыкальный коктейль Майклом Джексоном, Элтоном Джоном, Мэнсоном (тем, который Мэрилин), темой Воланда Корнелюка, потом еще уймой другого настолько разножанрового, как бульдог и чихуахуа, и заканчивая все "Despacito".       — Вот и скатились в банальность, котик, — подытоживает Страсть, при этом держа в руке очередную «Кровавую Мэри», качая бедрами в такт, виляя задницей, совсем не смущаясь того, что Коринфянин откровенно недоволен и негодующе подтанцовывает к его заднице своими бедрами.       — Меня называли как угодно, но только не банальным!       — Тебя не оскорбили, просто сделали мерзкий комплимент. Имей наглость признать поражение, — воркует Страсть, посасывая коктейль.       — Ну это уже беспредел! — Кошмар шипит, вплотную пристроившись сзади и хватает того за горло: — К тебе или ко мне?       — Эй, ребят, я нашла офигенное караоке! — восторгается громко Смерть, отрываясь от экрана плазмы.       — О черт! Идем, пока я гадостей не наделаю и не уйду с гордо поднятым хреном.       — Ты отвратителен, — фыркает Страсть. — Хочу на крыше.       В общем, вечер заканчивается лучше, чем ожидалось.       Страсть и Коринфянин уходят все же с концами — по-английски, в своем репертуаре; Смерть довольно машет Виаго и По на прощанье, на своей волне, немного еще пьяненько хихикая «до скорой встречи!» (Хоб все же надеется на нескорую, задним числом вспоминая, кто она на самом деле); Мэттью чопорно и высокоинтеллектуально откланивается, довольствуется тихим Морфеевым иканием в кулак («прошу прощения»), и улетает к себе на стремянку.       — Ну, что, позовем их как-нибудь еще? — устало, но без недовольства (даже Кошмаром, «он ведь любя») спрашивает Хоб.       Морфей немного выпадает.       — Тебе мало? Они чуть не спалили дом.       — Ну, родственники суженого всегда с приветом, — Хоб хохочет его реакции и проводит пальцем по точеной скуле.       — Не забивай себе голову, — Морфей отмахивается. — Наконец они свалили, идем причащаться, — сон у Сна рукой сняло, и он тянет Гэдлинга в спальню.