Городская сумасшедшая

Сколько прошло с того момента, как я вдохнула эфир? Полгода? Год? Не знаю, даже и не хочу знать. Тут время идёт словно в пять раз медленнее. Как там говорится? Год за пять? Вот и тут так же. Этот дом давит на меня, мне страшно. Люди, призраки, голос из динамиков. Всё смешалась в моём сознании, всё завертелось вокруг маленькой хрупкой девушки. Сколько мне сейчас? Восемнадцать? Двадцать? Я не помню, я уже не понимаю, что за стенами этого поместья. Что там, на этой свободе? Я спрашиваю снова и снова, но меня не понимают. Я в Англии. Я знаю только родной, русский язык. Меня никто, никто не понимает! Я не понимаю их, я схожу с ума, английская речь серной кислотой разъедает меня. Ни одного русского слова, кроме как заученный текст от Кукловода. Ничего, кроме указаний. Абсолютно ничего. С Доком ещё кое-как, жестами и пантомимой можно объясниться. Но только, если это касается лекарств. Я всё реже захожу к Дженни на кухню. По началу я долго сидела по вечерам с ней, рассказывала ей всё, зная, что она ничерта не поймёт. А может, именно поэтому и говорила, захлёбываясь собственными словами и слезами. Тэн молчит. Понимающе смотрит на меня, ласково гладит по спутанным тёмным волосам и грустно улыбается. От этого ещё хуже на душе. Я начинаю говорить сама с собой, пою песни, надрывая голос. Всё для того, чтобы слышать родную речь. Я дышу этим, я схожу из-за этого с ума. Вот и сейчас сижу в библиотеке и, болезненно кривя губы в улыбке, прижимая к груди окровавленные руки, исступленно шепчу слова полузабытой песни, уставившись в стену: — Свобода, свобода… Так много, так мало… Ты нам рассказала, какого мы рода… Прикрываю устало глаза, истерично рассмеявшись в пустоту. Что, Кукловод, ценю ли я свободу? Скажи мне, ценю?! Не понимаешь, даже ты, «учитель», не понимаешь меня. Почему, почему именно так? Почему… Почему это оказалась я, Кукловод! — Моя свобода — это радиоприёмник… «Я свободен, словно птица в небесах! Я свободен, я забыл, что значит страх! ..» — пою всё громче, через боль от содранного горла, через слёзы, застилающие глаза. Пою о том, чему нас здесь учат и о том, чего лишили. Я пою о так нужной мне свободе! Услышьте меня, марионетки этого дома! Пойми меня, хоть ты пойми, ветхая развалина, ставшая театром маньяка! Услышьте меня, стены, призраки и воспоминания! Слушайте сумасшедшую русскую девчонку, запертую вдали от родной земли! Мои слова эхом отражаются от стен. Эхом, слышимым лишь мне. Сколько мне сейчас? Восемнадцать? Двадцать? Я не помню, я уже не желаю этого знать. Десять ключей, слышишь, Джон? Я их собрала, понимаешь?! Только мне не нужна больше твоя проклятая свобода, Джон! Не нужна, слышишь? Слышишь меня? .. Рука безвольно разжимается, выпуская столь желанную свободу, заключённую в серебряном ключе. В своей отчаянной борьбе я потеряла что-то очень важное. Намного важнее столь желанной раньше свободы. Я потеряла себя. Я не смогу отсюда уйти, ведь слишком привязалась к своей тюрьме. — И, до самого края доведши, почему-то оставили там. Любо мне, городской сумасшедшей, по предсмертным бродить площадям.