***
Холод. Пульсация. Боль. Гон медленно приходит в себя. Его пальцы подергиваются, и он чувствует, что касается гладкой шелковой ткани. Он открывает глаза и обнаруживает, что лежит на длинном диване с золотисто-бронзовой обивкой. Роскошной, дорогой. Он поднимает взгляд и видит, что находится в огромной мансарде, где полно массивной вычурной мебели и произведений искусства — скульптур, стеклянных ваз, статуэток из проволоки. Наклонный потолок сделан из стекла, представляет собой огромное окно, через которое сейчас видно ночное небо, луну высоко над головой. Гон не знает, сколько он был без сознания, но явно долго. Он смотрит на свою ногу — он всё ещё в джинсах, но они заляпаны засохшей кровью. Вокруг ноющей раны от пули — тугая белая повязка. Его немного мутит при взгляде на неё, тошнота подкрадывается к желудку и оседает в нем, словно какой-то тяжелый металл, прижимаясь к слизистой оболочке органа. У него болит голова, и его знобит. Кровопотеря. В углу комнаты в мягком кресле с широкой спинкой сидит мужчина с длинными черными волосами. Он читает «Нью-Йорк таймс», изящно закинув ногу на ногу, одна туфля небрежно свисает с носка. Через пару секунд он складывает газету и бросает её на пол рядом с собой. — Итак, — начинает он. Его голос низкий, спокойный. Не из-за доброжелательности, а от безразличия, думает Гон. — Ты Гон. Гон сглатывает и приподнимается. Ногу мгновенно пронзает острая волна агонии, и он прикусывает губу, опираясь на подлокотник. Он не связан, но понимает, что сделает примерно три шага, прежде чем боль лишит его сил. Картинка перед глазами немного мутная, мир странно искажен по краям. — Я не врал. Хисоки здесь нет, — говорит он. Мужчина кивает. — Я знаю. Я ему позвонил. — Он берет телефон с вычурного приставного столика рядом с креслом; на корпусе виднеется наклейка с лягушкой. Телефон Гона. — Он скоро прибудет. Гон шумно вдыхает, его охватывает тревога. — Что ты от него хочешь? — Я хочу, чтобы он перестал вмешиваться в мой бизнес, — отвечает мужчина с черными волосами. Он опускает взгляд на свою тунику, такую длинную, что она больше похожа на платье, с разрезами по бокам. Он снимает с неё невидимый волос. — Убийство — это искусство, точнее, должно им быть. Хисока словно слон в посудной лавке. И его нелепые цены, откровенно говоря, сказываются на моем доходе. Гон снова оглядывает мансарду и её содержимое. Экстравагантные произведения искусства и огромная превосходная мебель. Это выходит за рамки любой суммы, которую он только может представить. Он опускает взгляд на свою ногу; кровь протекла на дорогущую орнаментную обивку дивана. — Да, — говорит мужчина, будто читает его мысли, — ты испортил целое состояние, пока просто лежал здесь. Так что веди себя тихо и больше не делай глупостей. Ты выполнил свою задачу, и если Хисока пойдет навстречу, ты сможешь вернуться к своей жалкой студенческой жизни. — Я не собираюсь оставаться здесь в качестве приманки для него, — возражает Гон. Он рывком приподнимается, перекидывая ноги через край дивана. Мир вокруг тревожно покачивается, голова пульсирует в тандеме с бедром. Мужчина с черными волосами слегка приподнимает брови, выражение его лица по-прежнему совершенно безразличное. — Попробуешь встать и сделаешь два шага. Может быть три. А дальше что? Если ты хоть немного соображаешь, то останешься на месте и будешь ждать, когда тебя заберут. Гон опускает ноги на пол и поднимается с места. Боль пронзает его тело, словно молния, опаляющая, раздирающая. Он прикусывает язык, подавляя крик, и делает шаг. Его тело словно налито свинцом, неповоротливое, безмерно тяжелое. Комната кружится, в ушах гудит. Он шагает вперед, чувствуя, как всё тело трясется. Ногу просто разрывает от боли, мышцы сводит судорогой. С титаническим усилием он снова делает шаг, на лбу выступает испарина, пот холодными каплями стекает по спине. Он дрожит, трясется, как лист на ветру. Такой слабый, абсолютно жалкий. Он делает четыре шага, прежде чем ногу сводит, конечности отказывают, и он валится на пол. Падение выбивает из него дух, и он лежит, свернувшись в клубок от боли и стыда, холодный, потный и задыхающийся. Мужчина не двигается с кресла — даже ни разу не пошевелился. Он щёлкает пальцами, и из угла появляется кто-то, кого Гон не заметил до этого. Это девушка в деловом костюме. Она пересекает комнату быстрым шагом, поднимает газету и протягивает её мужчине в кресле. Тот открывает нужную страницу и возвращается к чтению. Гон лежит на полу, крепко сжимая горящее бедро, и пытается дышать.***
Время тянется чередой ударов сердца. Десять, сто, тысяча. Больше, чем он может сосчитать. Но Гон осознает каждый из них, пока они пульсируют в нем, непрестанное напоминание о его легкомыслии. Тишина в комнате прерывается лишь шелестом газеты; мужчина с черными волосами чрезмерно аккуратно подцепляет уголки и переворачивает страницы, бумага такая хрустящая, будто её прогладили утюгом. В любую минуту Хисоку силой затащат через эту дверь, приставят пистолет к его виску, а затем… что? Переговоры? Расстрел? Этот мужчина, кем бы он ни был, точно понятия не имеет о жалости. Единственное, что сбивает Гона с толку — это то, почему он ещё жив. Убийцам не нужны заложники, их не укладывают на диваны с пятизначной стоимостью, чтобы испортить обивку. Особенно когда цель — оставить предупреждение. Гон закрывает глаза, обливаясь холодным потом. Хисока — сама случайность, в своём роде хаотическая сила. В то время как этот мужчина — воплощение абсолютного первозданного контроля. Гон переживает, что знает, чем всё закончится, если они столкнутся лицом к лицу. С другой стороны комнаты доносится звук уведомления на телефоне. Мужчина берет его в руку, глядя на экран. Затем он складывает газету и убирает её на приставной столик. Секунду спустя раздается стук в дверь. Она распахивается, заходит ещё один громила в костюме, не похожий на того, кому Гон сломал ребра. Он ведет Хисоку, держа его на прицеле пистолета. Хисока выглядит так, будто только что вышел из ванной, а не из самолета после восьмичасового полета. Его волосы уложены, одежда броская, яркая и удачно сочетающаяся, макияж идеален. Его взгляд скользит по комнате, задерживаясь на Гоне, на мужчине в кресле, оценивая широкое помещение, высокие окна и стеклянный потолок. Он неспешно переступает порог, засунув руки в карманы, его ботинки стучат по паркету. — Иллуми, — говорит он, — какая встреча. — Это не было для тебя сюрпризом, — отвечает мужчина с черными волосами — очевидно, Иллуми. Он щёлкает пальцами, и сопровождающий Хисоку человек исчезает, закрыв за собой дверь. — Не было, — соглашается Хисока. Он подходит к Гону и наклоняется, опускаясь на одно колено рядом с ним. Руками он отодвигает ладони Гона, чтобы посмотреть на окровавленную повязку, опоясывающую его бедро. — Знаешь, я думаю, что могу пересчитать по пальцам одной руки количество ошибок, которые ты совершил при мне, — говорит он. Его руки двигаются аккуратно, плавно, когда он слегка поворачивает ногу Гона, чтобы оценить рану. — Хисока, — едва слышно шипит Гон. Хисока мимолетно сжимает его ладонь в своей, затем убирает руки. На противоположной стороне комнаты хмурится Иллуми. — Не делай вид, что мой протест против твоего нелепого вторжения на мою территорию — ошибка. Хисока поднимает взгляд, его пальцы в крови, ногти блестят красным. — Не это, — говорит он низким, едким и горючим как нефть голосом, — А это, — он указывает на Гона. — Твой питомец? — Иллуми приподнимает уголки губ. — Такие существа лишь расходный материал. Их легко можно заменить. Хисока встает, подносит руку ко рту и слизывает кровь с кончиков пальцев. Он медленно направляется к Иллуми, покачивая бедрами. — Правда? — мурлычет он. — Тогда почему ты его пощадил? Такого опасного и неудобного свидетеля. Не похоже на тебя. Иллуми вздыхает и убирает ногу с ноги, одним движением поднимаясь бескостной массой. Гон с ужасом смотрит на него, лежа на полу и прижимаясь щекой к паркету, его сердце пропускает удар. — Испугался меня? Приятная мысль, но не думаю, что правдивая, — продолжает Хисока, пока они с Иллуми подходят друг к другу и встают лицом к лицу. Хисока несколько выше, но только потому, что он на каблуках. — Излишне говорить, что я не в восторге, Иллуми. — Тебе следовало держать своего питомца на более коротком поводке. Его несчастье — непосредственный результат твоих ошибок. Если ты хочешь, чтобы он выбрался отсюда хотя бы на одной здоровой ноге, я рекомендую тебе согласиться с моими требованиями. Хисока без предупреждения наносит правый хук. Иллуми отклоняется назад так, словно у него нет позвоночника, уходя от удара со взмахом черных шелковистых волос. Он использует инерцию движения, чтобы развернуться и ожесточенно пнуть Хисоку в бедро. Тот парирует его выпад собственным, бьет Иллуми по голени и пытается опрокинуть его на землю. Иллуми делает колесо назад спиной — его туника развевается как флаг, — разводит руки в стороны и идеально ровно приземляется. Они оба замирают, пригибаясь, готовые атаковать. Они двигались так быстро, что Гон едва заметил — гораздо быстрее, чем в матчах по дзюдо национального уровня, в которых он участвует. Каждый удар уверенный, отточенный и достаточно сильный, чтобы раздробить кости, если вовремя не уклониться. Гон приподнимается на локте, ломая голову в поисках чего-нибудь, что могло бы положить конец этой драке. Иллуми достает оружие, настолько тонкое, что оно похоже на длинную иглу с бесконечно острым концом. Хисока взмахивает руками, и в каждой из ниоткуда появляется по маленькому складному ножу с зазубренным лезвием. Гон смотрит в оцепенении. Оба оружия способны убить, но в то же время их удобнее использовать, чтобы вывести противника из строя. Хисока с Иллуми быстро наносят удары, словно выполняют китайское упражнение тяни-толкай, каждый отбивает чужую руку — и оружие — прежде, чем оно попадет в цель, одновременно уклоняясь от ударов. Их движения беспрерывные, плавные, больше напоминают танец, чем покушение на убийство. Хисока оставляет длинный порез на груди Иллуми, ткань зеленой туники рвется, проливается кровь. Иллуми изворачивается и вонзает иглу в левый бицепс Хисоки; его рука безвольно обвисает, нож со стуком падает на пол и отлетает в сторону Гона. Теперь он видит, что оружие Иллуми больше похоже на булавки с толстыми головками, которые позволяют легче удерживать и управлять ими. — Ты всегда был быстрым, Иллуми, — Хисока растягивает губы в яростном оскале. Он не отступает, только вытаскивает булавку из тела. Отбросив её, он разворачивается другой стороной, закрывая поврежденную руку. — Ты имеешь в виду, что я всегда был быстрее тебя, — отвечает Иллуми. Он достает ещё одну булавку и выпрямляется. — Тебе не обязательно идти на самоубийство. Ты ведь понимаешь это. Хисока поднимает голову выше, его зубы сверкают. — Договориться, да? Заключить сделку с русской мафией? Конечно, вы же известны тем, что держите свои обещания. Что-то щёлкает на задворках сознания, но Гон слишком истощен и измучен, чтобы понять, в чем дело. Он переворачивается на живот и медленно ползет вперёд, к ножу на полу. — Речь идет не о моем синдикате. Речь идет обо мне. — Иллуми стоит неподвижно, наблюдает за Хисокой бездонными глазами. — И, если уж на то пошло, о тебе. Не такому человеку, как ты, осуждать кого-либо, когда дело касается надежности. — Мне нравится бороться со скукой. — И именно поэтому мы сейчас здесь, — говорит Иллуми. Он отводит руку назад и вялым движением смахивает волосы за плечо. Хисока поднимает нож, его золотые глаза отражаются на гладкой поверхности. — Нет, мы здесь, потому что ты зашел на мою территорию и прострелил Гону ногу. Достаточно было просто оставить записку. Достаточно было отправить сообщение. Ты же знаешь, как мне нравится проводить с тобой время, Иллу. Но не когда ты делаешь всё возможное, чтобы нанести вред тому, что принадлежит мне. — Тогда, вероятно, ты можешь представить, что я чувствую, — отвечает Иллуми. Хисока фыркает. — Давай не будем делать вид, что у тебя есть чувства. У тебя есть приказы, задания и ожидаемые результаты. Значит, моя деятельность отражается на твоем доходе? Знаешь что? Это твоя деятельность отражается на моем доходе. — Его голос низкий, тягучий, угрожающий, как бурное течение. Гон подползает ближе к ножу, протягивая к нему пальцы. Теперь он на расстоянии вытянутой руки, за разговором никто не заметил его. Хисока без предупреждения метает нож, Иллуми легко отбивает маленькое лезвие в воздухе, но Хисока продолжает движение вторым ножом, который словно появился из воздуха, целясь в шею Иллуми. Тот отступает, наклоняясь назад под опасным углом, когда Хисока пролетает мимо него, и затем он с поистине невероятным контролем над телом заносит правую ногу для мощного удара, полностью перенеся вес на левую ногу, стоящую почти перпендикулярно. Он целится в бедро, но промазывает — попадает по колену, и Хисока двигается слишком быстро, чтобы заблокировать удар. Его ноги подкашиваются, он заваливается и с силой ударяется о пол, в комнате эхом раздается звук его падения. Проходит мгновение, и Иллуми оказывается на нем, как гончая на олене, одной рукой хватая густые волосы Хисоки, другой — прижимая булавку под затылком. Через секунду Гон оказывается позади него, приставляя выроненный Хисокой нож к горлу Иллуми. — Хватит, — хрипло говорит он, слова вырываются из него, как неотёсанный сланец. По его спине льется пот, ноги дрожат. Это предел его сил, но он держит руку абсолютно неподвижно. — Пожалуйста. Прекрати. Лежа на полу, Хисока слегка поворачивает голову, смотрит вверх золотым глазом. — Иллу, если ты его тронешь, я тебя убью, — обещает он, и его тон звучит таким ровным и обыденным, что Гон понимает — Хисока говорит правду. Он чувствует, как по спине пробегают мурашки, ещё одно ощущение в теле, и без того измученном болью, тошнотой и слабостью. Он тихо стонет, и левая рука Хисоки дергается, царапая ногтями пол. — Отпусти его, Иллу. Мы можем решить всё мирно, если ты хочешь этого. Иллуми не двигается, но Гон чувствует его ярость, поглощающую тьму, которая окутывает его. Возможно, из-за потери крови или боли, но Гону кажется, что он почти видит эту ауру — беспорядочный клубок отростков, которые жадно дергаются вокруг Иллуми, готовые поглотить любого, кто хотя бы на мгновение проявит слабость. Стоит ему моргнуть, стоит ему пошелохнуться, и Иллуми убьет его. — Хисока, — шепчет Гон, и на секунду перед глазами темнеет. Этого более чем достаточно для Иллуми, чтобы ударить Гона локтем в трахею и развернуться, хватая его за горло и впечатывая в пол. Гон видит, как Хисока двигается, вспышка золотого и красного, но рука Иллуми уже на его шее, и это конец, и… — ИЛЛУМИ! И мир замирает. Гон широко распахивает глаза, хватая ртом воздух, вокруг мерцают огни, когда Иллуми ослабляет хватку. В углу комнаты, на пороге открытой двери стоит Киллуа. И он выглядит разъяренным. — Отпусти его, — рычит Киллуа, бросаясь к ним через всю комнату. Иллуми встает, разжимая руку, и стряхивает пыль со своей одежды. Он небрежно ставит одну ногу в туфле на грудь Гона, вполне способный в любой момент проломить ему грудину. — Киллу, — говорит он без интонации. — Сейчас не лучшее время. — Ещё бы, блять. — Киллуа подбегает к Гону и отпихивает Иллуми, вставая между ними. Иллуми, к невероятному удивлению, позволяет ему. Гон просто наблюдает за этим в шоке. Киллуа здесь. Почему? Как? Он слишком занят попыткой отдышаться, его голова кружится, он ничего не понимает. — Что ж, — мурлычет Хисока, неспешно забирая нож из руки Гона и проводя пальцем по гладкой ручке. Один взмах ладонью — и нож исчезает, словно его и не было. Булавка Иллуми уже испарилась. Внезапно оказывается, что следов угрозы уже не осталось. — Теперь это семейные разборки? Гон хмурится. — Ты, — рявкает Киллуа, указывая пальцем на Хисоку, — заткнись. Иллуми — он не имеет к этому никакого отношения. И если ты попытаешься втянуть его в это, я встану у тебя на пути. Хисока совершенно игнорирует приказ. Он наклоняется и подхватывает Гона на руки — Киллуа громко протестует, — чтобы отнести его обратно на диван и уложить на подушки. У Гона кружится голова, и он чувствует себя совершенно вымотанным, мир внезапно становится слишком сложным, чтобы за ним можно было уследить. Он смотрит мутным взглядом на Хисоку, чьи очертания расплываются, но его золотые глаза такие яркие, такие четкие. — …сока, — бормочет он, пытаясь дотянуться до них. Хисока перехватывает его ладонь и сжимает ее, лишь раз, а затем опускает её на диван. — Тебе нужно держаться подальше от неприятностей, — говорит он. Развернувшись, он возвращается к Киллуа и Иллуми, которые разговаривают вполголоса. — Самое время вызвать скорую. Киллуа прерывает свою речь и бросает на них обоих свирепый взгляд, а затем срывается с места. — Гон! Гон, ты только держись. Я сейчас позвоню в 911. — Он достает телефон, глядя на перевязанную пулевую рану. Гон улыбается ему. — …рад тебя видеть, Киллуа, — тихо говорит он. — Хреновый из меня продавец чая. — Гон? Гон? Всё темнеет.