***
Балкон, что довольно-таки странно, не застеклённый. Снег сыпется не переставая. Кашин назвал бы это метелью, но ему уже не особо важно, что на улице. Он бы и без крыши стоял и курил, ведь ему сейчас надо. Снежинки залетали к нему и застревали то в ресницах, то в волосах. Они быстро таяли, оставляя микроскопический след на Кашине. Как слова, мимолетно кинутые то Русланом, то еще кем-то из корешей о том, что рыжий заёбывает со своей заботой. Выдыхая, сигаретный дым смешивается с тёплым паром изо рта. Он заебался. По-настоящему заебался. И он бы отдохнул, но каждый раз, когда он отходит от компьютера, в голове появляется белый шум. Противные мысли не дают покоя, назойливыми мошками не отлипая от Данилы.«Ты тратишь время впустую, бездарь.»
«Альбом не дописан, а ты прохлаждаешься.»
«Иди хоть сними шуточное видео.»
«Музыкант ты бездарный. Но вот клоун… Превосходный.»
Каждый блядский раз, когда Кашин делал перерыв между работой, он мучался от этих нападков паранойи. Он не знает как отдыхать, когда в каждую пустую минуту лезет мысль о ненужности его существования, о глупых шутках и потребности повеселить. Клоун развлекает всех без разбору, не обращая внимания на разношёрстность своей публики. Но когда клоун стоит у зеркала и видит напротив себя красный накладной нос, дурацкий грим и яркий костюм, лицо уже не кажется веселым или забавляющим. Улыбка ни в силах вернуться на физиономию этого придурка, который решил, что способен изо дня в день зарабатывать на хлеб кривляниями. Да, точно. Вот они, два отличия между Даней и обычным клоуном. Второй носит накладной нос и получает за это хоть какие-то копейки. А первый - просто идиот, которому не хватает внимания и одобрения. Вдруг за спиной раздаётся громкий, глухой стук. Кашин вздрагивает, матернувшись и чуть не выронив сигарету из пальцев. Оборачивается, и перед ним растелается такая прекрасная картина: рассерженный и угрюмый Руся грозно опирается о стеклянную дверь на балкон, дёргает ручку, но та всё никак не поддаётся. Отпечаток от ладони виден на прозрачном стекле. — Кашин, выходи! — Всё равно дёргает ручку вниз, давая понять, что настрой у него серьёзный, — без тебя скучно. Этот пидор не затыкается! Данила шокированный в ступоре с открытым ртом стоит. Как это понимать? Они же совсем недавно препирались, говорили друг-другу неприятности, ковыряли раны. Ему даже выдохнуть не дали. Сколько он выпил, раз так себя ведёт? Какого черта выпячивает наружу свою инфантильность? Резким движением выкидывает окурок за пределы балкона и дергает ручку двери. Тушенцов, что не был к этому готов, теряет равновесие, ведь вся точка опоры приходилась на эту ужасно несчастную дверь. Темноволосый бы там так и упал, ударяясь лицом о кафель, «получая тем самым по заслугам», — как считает на самом деле Даня. Но он слишком любезный и не позволяет парню поцеловаться с полом. Рыжий подхватывает Руслана и ставит на ноги. Приближается к лицу напротив и пальцами правой руки расширяет веки, чтобы было легче рассмотреть глазное яблоко. На него с недоумением смотрели зрачки, обрамленные карией радужкой. Глаза красивые конечно, спорить он не станет. Захватывающие, притягивающие, приятные, тёплые и родные, но, сука, зрачки эти расширенные. И радужки этой карией почти не ведать. — Ты обещал. — Ты обещал не ебать мозги, — специально нагибается и смотрит наверх, на Данечку. Улыбается так хитро и гадко. Как ребёнок, наделавший гадостей, но знающий, что ему ничего не сделают. Хлопок от пощёчины раздаётся там, у входа на балкон. Нет, у них не абьюзивн***
В помещении всё так же шумно, чей-то хохот звуковыми волнами отпрыгивает от стен и перемещается по всей квартире. Даня уже не так подвижен и активен. Усталость даёт о себе знать. Голова болит всё сильнее, кашлял он уже чаще, да и глаза слипаться начнут минут через пятнадцать. А тем более как тут двигаться, когда на твоих коленках ещё чуть-чуть и заснёт твой лучший друг? Буквально минут десять назад на ноги ему взвалилось тело Тушенцова, который неразборчиво бормотал то ли извинения, то ли претензии, а руками сжимал чужие бедра, желая удобнее пристроиться. И какой бы фейерверк ахуя от подобных действий не взрывался в Кашине, виду он не подавал. Всё с такой же улыбкой разговаривал с девушкой, что захотела познакомиться. Одной рукой рыжий держит стакан с колой и льдом, а второй ерошит волосы каштановые. Да, действительно, не стоило бы этого делать при всех, но ситуации страннее Даня представить не мог. Единственное, что им осталось — это потрахаться. Прямо здесь, прямо сейчас и прямо при всех. Кашин зажмурился. К нему сейчас клеится какая-то барышня, а он думает о сексе с лучшим другом, что уснул у него на коленях. Прекрасно. Превосходно, Дань. Рыжий, заметив, что сам в основном молчит, никто его особо не слушает и все просто болтают и пьют, решает, что так дальше дело не пойдёт. Надо уходить отсюда.***
Слава Перуну, Аиду, Зевсу и всем остальным за то, что Кашин трезвый. Он укладывает Руслана на задние сидения, садится за руль и уже прикидывает, что может послушать по пути. Нужно что-то без жесткого баса, что-то тихое и аккуратное. Найдя во вконтакте рандомный плейлист, Данила перед нажатием на газ, смотрит на зеркало заднего вида. Руслан позади чуть ли не слюни пускает, мычит и бормочет что-то да брови свои хмурит.***
Время позднее, дороги не сильно загружены, но время на светофорах идёт мучительно медленно. Сбоку, по тротуару идёт компания молодых людей. Все весёлые, все смеются, в руках у них бутылки, а на лицах улыбки. Вдруг взгляд цепляется за паренька, чуть ли не скачет перед всеми. Кучерявый, высокий, вроде счастливый. Хотя единственный не смеётся. Мальчик больше улыбки ничего на лицо натянуть не может. А Кашин понять не может: ему завидно от того, что им весело, или же он парню этому сочувствует. Сразу вспоминаются одна за одной вечеринки, где Данила в кругу внимания, улыбается, но сил на смех просто не хватает. Настроение стало еще хуже. Хотелось, если честно, нажраться. Забыться, снять напряжение и дать волю разуму. Для Кашина алкоголь сейчас — билет на совершение шалостей. Как будто к нему приходила мама и успокаивающе говорила, что сегодня наконец-то можно побаловаться. В пальцах идёт дрожь, а руки сжимают руль сильнее. Воздуха вдруг стало не хватать. Хочется спать, рыжий слишком утомлён. Хочется отдохнуть. Хочется узнать как это делать. Тринадцать секунд до зелёного, заветного света, дорога до первого поворота направо и вот он уже дома. Ну и Руслан в гостях. С задних сидений послышалось копошение, что вытащило Даню из мечт о бутылочке Джэк Дэниэлс. Мычание, что приходится ещё расслышать, звучит сзади. — Да ла-а-адно… было весело. — Семь секунд. — Не смешно же… — Три секунды, желтый свет. — Зае… бал уже. — Зелёный. Оцепенение. По сути уже можно жать на газ, но тело разума не слушается. Громкий гудок машины позади заставляет вздрогнуть, вспомнить «куда?», «что?» и «зачем?», наконец продолжая поездку. В каком смысле? Он зря тратит силы на клоунизм этот ужасный? Заебал? Почему тогда все смеются как в первый раз? Почему его не смерили презрительным взглядом и не послали куда подальше? Ещё немного и морщина на переносице и лбу от нахмуренных бровей останется у него навсегда.***
— Ты уж прости, Русь, но давай вставай, — пытается растормошить тело, что явно не хотело менять своё расположение. Сидения Даниного эскалейда сейчас для него — райская ложа. Зачем ему оттуда уходить? — Я тебя, кабана такого, дотащить до квартиры не смогу. Парковочных мест рядом с его домом не оказалось. Везде всё заставлено машинами. Пришлость припарковаться за три пизды и кочки. И до квартиры он точно Тушенцова не дотащит… Проблема в том, что и до парадной они могут вместе не дойти. Даня кое-как вытаскивает друга из салона, закрывает дверь и, перекидывая Русланову руку через своё плечо, удерживает кисть на чужой талии. Дошагав до скамейки было решено сделать перекур, отдохнуть и приготовиться к марш-броску до лифта. Пока темноволосый сидит на скамейке и пытается не заснуть, Кашин достаёт пачку сигарет и вглядывается в небо. Облака закрывают синеву, а разрывы между ними показывают мелкие звезды. Их совсем мало, сосчитать будет легко, если конечно появится желание. А его как раз нет. Поэтому парень затягивается, подавляя желание заорать во всю глотку, о том как ему всё осточертело. В чем смысл его стараний? На кой черт ему отдаваться с головой куда-то, понимая, что должной отдачи не будет? Смысл его существования, если даже развлекать людей у него плохо получается? А как избавиться от привычки? А как научиться думать о себе? А как дать отдых мозгу? А как ему жить? Отчаяние перекрывает все края и уже выливается наружу. Мысли о том, что всё и вся в этой вселенной — бессмысленно, мысли о том, что он не хочет ничего, мысли о том, что кроме отвращения и паники он уже ничего не ощущает. Они все дают о себе знать дрожащими пальцами, дёргающимся глазом и неудачными попытками зажечь зажигалку. Пара минут прошла, а решение было принято — сегодня его место на твердом стуле на балконе. Небо затягивает, так же как и Кашин затягивается сигаретой. Может, сегодня ночью он что-нибудь надумает? Может, он наберётся сил и скажет себе «нет»? «Нет», тебе не надо веселить. «Нет», это не твое дело. «Нет», сами справятся. «Нет», ты не заслужил внимания. Рыжий задирает голову наверх, подставляя лицо под холодные и колкие снежинки.«Да», я помогу.
— Ты видел, как птица низко пролетела сейчас? — Низкий голос в который раз вырывает из раздумий. Что это только что было? Кто кому поможет? Он бредит? — Хочу летать так же, — продолжает, мечтательно разглядывая то же небо. Смотрят в одну и ту же сторону, а видят разное. Странно, не так ли? — Передоз словишь — тогда и полетаешь. — А Кашин уже собранный. Без бычка в руке, без мыслей, надоевших своей бессмысленностью. Поднимает Руслана со скамейки, направляясь к домофону, параллельно умоляя друга не блевануть в лифте.***
Кое-как преодолев преграду в виде двери в квартиру, кое-как стянув кеды, кое-как усадив Тушенцова на диван, хозяин квартиры выдохнул. Отправился на поиски минералки и обезбола на утро. Заодно заглянул в свой мини-бар. Там его дожидалась прекрасная, манящая бутылка виски. Пообещав себе вернуться за ней, парень пошёл обратно в комнату к Руслану. Тот сидел неподвижно и смотрел в одну точку. Подобное часто случалось и в трезвом состоянии, а рыжему всегда было интересно: что у того сейчас в голове? Какие думы кроятся там, почему они заставляют быть тело неподвижным и забирают всю энергию организма на обдумывание этих самых мыслей? Или, быть может, речь идёт о совсем глупых и простых вещах? О которых даже заморачиваться не хочется. Парень в который раз понимает, что думать об этом — смысла нет. Разброс мыслей в этой башке слишком большой, поэтому он кладёт бутылку с водой и блистер обезболивающего на журнальный столик и, уже отвернувшись, собирается уйти, но чужая рука цепляет за рукав, а Кашин замирает. Оборачивается. Его тянут обратно, смотрят снизу вверх так непонятно и вскакивают. — Дань, ты в порядке? — Ладони Тушенцова, что наполовину прикрыты длинными рукавами, держут за щёки веснушчатые. — Да… С чего ты взял, что я не в норме? — Недопонимание в голове и голосе рыжего всё возрастало и возрастало. Он разве давал поводы беспокоиться? — Ты же плачешь. Дыхание оборвалось, как оборвался трос с грузом, который с грохотом упал на сердце, превращая его в лепёшку. «Не может быть такого.» Светлые брови поднялись вверх, а рот остался в приоткрытом состоянии. Когда последний раз плакал — он в душе не ебал. В прошлом месяце или в прошлом году? Да откуда он знает? Нет у него ни времени, ни сил на это действо. О каких слезах идёт речь сейчас? Что за бред? Как можно плакать, не зная об этом? Неужели он докатился до того состояния, что организм его игнорирует и делает, что хочет? «Не верю.» Брови резко опускаются и хмурятся, губы смыкаются в тонкой полосе. Глубокий вдох. Забитые руки сорвались с чужого лица, хотя казалось, что они там мёртвой хваткой лежали. А Кашин уходит прочь. Спустя несколько секунд из кухни раздаётся грохот. Дверцы от шкафчиков, дверца холодильника, звон стекла, шебуршение упаковкой. Но Руслан стоит на месте. Он был пьяным и увидел блеск на щеках. Он же волнуется за друга. Он был пьяным, но, увидев в миг разгоревшийся огонь в глазах, что горит злым, угрожающим планемем, протрезвел. Ступор охватил темноволосого. Неужели Руслану удалось задеть за живое? Неужели Дане удалось напугать друга за долю секунды одним лишь взглядом? — Да, блять! — Вдруг крик раскатывается по всей квартире. — Да, меня заебало! Скачу, как умалишённый, развлекаю всех, сука, получше клоуна. Забочусь о всех как мамаша ёбаная. Но всем же поебать! Им же больше нравится, когда я всех развлекаю. Да, Русь?! — Звон разбитого стекла как битой по голове ударил темноволосого, и он уже направляется на кухню. Там Кашин еле стоит, упирается одной рукой на столешницу позади него, а другой — держит бутылку, на половину наполненную виски. Перед ним осколки валяются, а он оторвать взгляд от них не может. Все сильнее цепляется за поверхность, уже не видя ничего. На костяшках кровь, а дверца шкафчика со стеклянной вставкой потрескалась характерным узором. Рыжий глубоко и часто вдыхает, губы его уже припухли и налились кровью, а дорожки от слез блестят на кухонном свету. — Дань… — Я вот одного не пойму: я же стараюсь. Много стараюсь, усердно. И ничего не получается. — Голос уже хриплый. Головой парень поворачивает в сторону Тушенцова, хотя взглядом остается где-то у себя. — Все вроде смеются, а дальше этого не идёт. Они думают это легко. А я же устал. — Теперь глаза в глаза. Зелёные в карие. Заплаканные в напуганные. Надолго его не хватает. Данила поднимает свою рыжую макушку вверх, к потолку. Смотрит жалобно. Жмурится сильно-сильно. Хрип срывается на шёпот. — Вас всех и ебать не должно. Как же надоело… Уже навзрыд плачет. Уже не чувствует как его обнимают, как гладят по голове, шепча слова поддержки на ухо. Чужое худи намокает в районе левого плеча, всхлип, уже пятый по счету, эхом отдаётся по всей квартире.***
— Ты почему не спишь? На балконе холодно. Стоять долго, смотреть на рассвет, курить, думать о том, что он ублюдок, раз сорвался — холодно. Время шесть утра, солнце потихоньку встаёт, давая сигнал о том, что день начался. Что надо просыпаться, завтракать, спешить на работу или учёбу, продолжать жить. Снег уже красиво поблескивает на свету, отзеркаливая лучи солнца. Дворники с утра пораньше расчищают дороги от сугробов. Кашину удалось успокоиться спустя час. Тушенцов заботливо обработал рану, уложил его спать и принялся за уборку кухни. Стекло уже лежало в мусорке, пол любезно был помыт, а ту бутылку виски он решил спрятать от греха подальше. Позже парень аккуратно лёг рядом с другом и в момент заснул.***
Клоуны надвигаются в сторону парня. Его руки все в крови, чья она — неизвестно. Страшный грим у аниматоров уже смазался, костюмы одеты на перекосяк, а своими мерзкими голосами они говорят страшное:«Ты не спра-а-авился»
«Ты зачем ему рассказал?»
«Никому не-ин-те-рес-но»
«Придурок!»
«Безнадежный!»
«Идиот!»
Вокруг только противные возгласы и отвратительный хохот. Куда ни глянь — везде они. Подходят всё ближе и ближе. Зажимают в своём кругу, не давая и шанса выбраться. Голос будто пропал. Закричать и попросить о помощи у него не выходит. Вспышка. Темнота. Вдруг становится пусто. Впереди, в середине зала включается тусклая лампочка. Под ней сидит ребёнок, тоже одетый в костюм клоуна. Опять? Да сколько их тут? Пацан сидит, согнувшись в три погибели, горько плачет. Синий парик сползает с каждым всхлипом, показывая рыжие волосы мальчика, а красный накладной нос валяется на полу. Кашин подходит ближе. Плачущий не вызывает страха. Ему хочется помочь. На ярком костюме видны следы от ботинок, а на оголённых участках тела — синяки. Когда пацан убирает руки от лица, под носом, на губах и подбородке видна засохшая кровь. Он смотрит наверх, на Данилу и говорит так жалобно, что сердце сжимается до микроскопических размеров. — О-они сказали плакать нельзя. А мне… Мне же больно! — Звучит по-детски. Звучит безумно обидно, а в сердце эта обида отзывается ноющей болью. В детстве, в Казани, в крутых компаниях плакс избивали. Терпеть не могли за слёзы, представляете? Гнобили всячески, называли слабаками, отправляли под мамкину юбку поныть. Делали всё, чтобы дать понять, слёзы — это слабость. — Потом показали на тебя! — Голос ребёнка стал громче и неприятней. — Сказали, что из-за тебя я слабый! Мальчик резко вскакивает на ноги, в правой руке блестит лезвие ножа. Резким движением оно оказывается в животе. Таким же резким движением оно оттуда пропадает и проникает в плоть уже в другом месте. Так несколько раз. Глаза расширяются, а руки сразу ухватываются за рукоятку ножа, что мальчик оставил в покое на четвёртый раз. Почему? — Без тебя у меня не будет проблем! — Мальчик истерично кричит, пытаясь ударить Кашина. Парень уже сидит на коленях, считая секунды до своей смерти. — Ты мешаешь! Его нос веснушчатый, красный, но уже не клоунский. Глаза с радужкой цвета изумруда тоже красные и зарёванные. Мальчику страшно, его губы дрожат, так же как и пальцы. Данила не понимает: чем же он так насолил этому пацану? И почему он всё ещё не умер? Его несколько раз пырнули ножом, он давным-давно истекает кровью, но остаётся в живых. Ему адски больно, но он жив. Парадокс. В голове слышен голос: «а разве не он нам мешает?» Голос низкий и родной, с небольшой хрипотцой и знакомой интонацией. Мысль о том, что этот шкет порядком надоедает, разрастается с геометрической прогрессией. Одна ладонь накрывает чужой рот, а другая удерживает маленькую голову за затылок. Шума не становится меньше. Крики превратились в звонкое мычание, мальчик стал барахтаться ещё активнее. Дальше ладонь противно кусают. Больно. «Убери его, он надоел», — голос в голове довольно раздражённый захватывает разум. Кашина нет. Есть только внутренняя гниль, которая управляет телом. Руки отстают от мальчика и тянутся к рукоятке ножа. Пацан стоит в ступоре, пошевелиться не может. Какой-то огромный дядька смотрит на него грозно, пугающе молчит и громко дышит. Резким рывком вытаскивает нож, кладёт левую руку на ближайшее плечо мальчишки, а другой перехватывает рукоятку. — Отстань! Отстань! Отстань! Отстань! — Неистовый вопль бьёт по ушам, Кашин морщится от противного звука. Подносит острый край к глотке. Глубокий вдох. Размашистое движение руки. Вспышка. — Да не спится, — шёпотом спокойным отвечает и сильно затягивается в очередной раз. — Дань, послушаешь меня? — Большие тёмные глаза смотрят с жалостью и мольбой. Обеспокоенные и усталые. Руслану бы сейчас опохмелиться, а не с Даней разговаривать на философские темы. Кивает кратко, не уводя взгляда от многоэтажных домов рядом. Вон там, в окне видна бабушка, что готовит блинчики. Наверняка хочет порадовать своих близких вкусным завтраком. В другом окне, выше и левее, молодая мамочка держит на руках младенца, что скорее всего только-только проснулся. А вот сквозь стекло и решетку на первом этаже видно сладкую парочку. Девушки походу танцуют, наслаждаясь моментом и друг другом. Вокруг него живут сотни людей. У каждого свои проблемы, свои радости и несчастья. У каждого своя жизнь. И никого из них Кашин не знает. Непонятно: есть ли кто-то, кого он знает в принципе? — Тебе не нужно всех развлекать, понимаешь? Ты же не клоун ебливый. Это не твоя обязанность. А если ты стараешься, но люди это не оценивают, то пошли их на хуй. Смысла стараний твоих не будет. Пожалуйста, подумай о себе. И если я наговорил хуйни вчера — ты прости меня. Я в стельку пьян был, ты же меня знаешь. — Расставляет руки широко и подходит ближе. Кашин выкидывает окурок и так же тянется руками. Сейчас всё хорошо. Сейчас тепло. Для себя принял решение, что отпускает эту затею под названием «обязательно быть в центре внимания». Будь как будет. — Люблю тебя на самом деле. Ты же такой прекрасный. — Руслановое тёплое дыхание опаляет покрасневшее ухо. Рыжие волосы взъерошивают пальцы с различными татуировками, по телу разливается тепло.***
Двадцать девятое февраля. Данила Кашин перед зеркалом отмечает день смерти маленького мальчика. Рядом с кадыком и на животе после той ночи появились веснушки. Немеренное их количество расположено в виде линий. Они напоминают о мальчишке, об окровавленном ноже и тусклой лампе.Нахуй мне это не надо.
Не должен.
Не буду.
Не стану.