Вопросы мироздания

      В запертой изнутри комнате было тихо. У ее дверей снаружи примостился молодой семьянин, неудавшийся монах Алексей Федорович. Он сидел прямо на полу, прислонившись спиной к двери. Солнце закатывалось за горизонт; на улице всё еще было слышно городскую возню: стук колес о дорогу, топот копыт, топот каблуков, разговоры и оклики. В доме были закрыты все окна и двери, поэтому отзвуки улицы приглушенно доносились снаружи.       Алексей Федорович следил, как по стене медленно скользит оранжевый солнечный луч, и с тревогой прислушивался к чему-то. Лицо его было задумчиво и грустно. Казалось, что из красивых серых глаз вот-вот хлынут слезы.       Звук шагов вывел Алешу из задумчивости: подошла служанка Марфа.       — Алексей Федорович, Катерина Ивановна прислала звать вас к ужину.       — Я не голоден, — с короткой улыбкой ответил Алексей. — Пусть не беспокоится… — он осёкся и опустил голову, закрыв лицо руками.       Марфа ушла, и возобновилась тишина с глухими, еле слышными голосами с улицы.       — Иван, — сказал Алеша, опустив руки. — Иван, выходи, ты нужен Катерине Ивановне.       Ответом была тишина, но Алеша почувствовал, что брат всё-таки скажет пару слов, пусть и не относящихся к просьбе.       — Мира Божьего не принимаю, — еле слышно ответил Иван. — И принять не хочу. Отныне даже думать об этом перестану. И ты мне, Алеша, не напоминай о Нем никогда. Понял? Ненавижу Божьих посланцев, Алеша. Ваши уловки, переиначивание фраз. Ты тогда поймал меня на слове пару раз, помнишь? В том трактире, где мы с тобой познакомились поближе. Там я полюбил тебя, не смотря на то, что ты посланник Божий. Если не хочешь порвать со мной, больше никогда не говори мне о Боге.       Сжимающая боль в груди Ивана Федоровича была вызвана не болезнью, и слезы душили его горло. Он снова опустился лицом в подушку. В комнате были задернуты шторы, мало что можно было различить в сумерках, но Ивану Федоровичу не нужно было ничего видеть. Он не хотел, чтобы и его тоже кто-нибудь видел.       Дело было не в небритых щеках, нерасчесанных волосах и усталом, бледном от слез лице. Ненависть и тоска от утраты мучили его душу и сердце. Маленькая надежда стать отцом грела его душу последние пару лет в браке с Катериной Ивановной. Долгое время не было результатов, один раз, по словам доктора, Катя выкинула на очень раннем сроке, но молодая пара тогда даже не вполне осознала свою утрату. И все же потом случилось долгожданное чудо.       Катерина Ивановна расцветала от радости с каждым днём, хотя ее настроение периодами омрачалось невозможностью влезть в любимое платье и еще, пожалуй, тем, что сон никак не шел в нелюбимом положении лёжа на спине. Однако первые дни свободы от тошноты она провела в праздничном расположении духа. Когда ребенок впервые пошевелился, она до того испугалась и обрадовалась одновременно, что тут же послала за женой Алексея Федоровича, чтобы та пришла и по своему опыту растолковала, все ли вовремя и правильно случилось.       Иван же Федорович не находил себе ни места, ни покоя. Первые недели для него прошли особенно тяжело, потому что изнуренная тошнотой жена была бледнее обычного и всегда то и дело плакала то от недовольства, то от радости. Когда он привык к переменам ее настроения, особенно сильно стали проявляться прихоти и истерики, буквально выгонявшие из дома уставшего, только пришедшего с работы мужа. В такие дни Иван находил успокоение в своем младшем брате Алеше, который всегда принимал его с теплотой и любовью, успокаивал все его тревоги, внушая уверенность своим опытом.       Разговоры братьев иногда сводились к глобальным темам мироздания и Божьей воли. Пораженный счастьем Иван Федорович даже стал крепко задумываться о том, чтобы изменить своему убежденному несогласию с Богом.       Утро одного ноябрьского дня началось с боли для Катерины Ивановны, а для Ивана Федоровича и вовсе шоком, он даже хотел остаться дома, чтобы хоть чем-то помочь своей страдающей жене, но доктор настоял, чтобы он всё-таки ушел, убеждая, что он ничем помочь не в силе, и процесс будет длиться так долго, что Иван Федорович успеет вернуться с работы и ничего не пропустит. Караулить состояние роженицы осталась Марфа, готовая бежать за акушеркой в нужный момент, признаки которого описал доктор.       Когда Иван вернулся, то застал только что пришедшую акушерку. Женщина она была бойкая, с характером, поэтому никакие уговоры не расположили ее к тому, чтобы дать Ивану Федоровичу увидеться с женой хотя бы на миг.       Всё проходило крайне тревожно и мучительно медленно. Иван ходил по всему дому, не находя себе покоя, посылал Марфу за Алешей каждые пятнадцать минут, а того все не оказывалось дома снова и снова. Наконец пришла жена Алёши, но мало чем она была способна утешить Ивана, хоть и надеялась на лучшее.       Иван Федорович был готов лезть на стену, закрывал уши и даже пару раз выходил из дома, зарекаясь не входить обратно, пока ужасные, заставляющие холодеть от страха крики не кончатся, но всякий раз возвращался, и снова внутри него била мелкая дрожь. Он перебивал свои мысли о жене мыслями об Алеше, который все не приходил. Марфа устала ходить к Алеше и стала посылать сторожа.       В девятом часу Алеша по пути домой встретил сторожа и тут же, не зайдя домой, направился к Ивану. Однако было поздно, и Алешу встретила лишь его жена, радостно сообщив о только что родившемся мальчике.       Акушерка и Марфа прибрали в комнате, и Марфа уже была послана, чтобы позвать новоиспечённого отца, но тот, придя, застал ребенка уже мертвым.       — Прошу тебя, прости меня, — со слезами в голосе заговорил Алеша, прижимаясь к запертой двери. — Если бы я знал, если бы пришли за мной в храм, я бы тут же все бросил и прибежал к тебе, Иван… Выйди, — сказал он после некоторого молчания.       — Ответь мне, мой праведный брат, — отозвался Иван из потемок комнаты, — почему это случилось? И тогда я выйду.       Алеша проводил взглядом скрывшийся луч солнца. В доме заметно потемнело; с улицы послышался звон колоколов.       — Ну?! — с вызовом и надрывом в голосе крикнул Иван.       Алеша молчал.       — Стало быть, — с издёвкой продолжал Иван, немного помолчав, — «нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием», «мы страдаем за свои грехи», «должно переносить страдания как добрый воин Христа?»       Ответ не последовал.       — О! А быть может «Богу так было угодно?» Вы ведь так любите эту фразу. Кто-то потерял сумму денег? Так было угодно Богу! Ваш сын долгое время не пишет вам, уехав на войну? Так угодно Богу! Родной человек стал калекой? Так было угодно Богу! Умер только что вдохнувший ребенок? Вы знаете ответ, дамы и господа!       Пока Иван говорил, шаги его были слышны из разных мест в комнате. После последних слов звякнула разбившаяся стекляшка. Алеша подумал о чашечке из сервиза, который они с женой подарили Ивану и Кате в день их венчания.       Вновь наступила тишина, и, когда Алеша был почти уверен, что Иван стоит где-нибудь в комнате, голос его зазвучал прямо под дверью, на уровне Алешиного лица.       — Ты здесь?       — Здесь.       Они молчали и, сами не подозревая такого единомыслия, вспоминали один и тот же эпизод из детства.       Алеше тогда было четыре года, он стремительно познавал мир, чаще бегом, чем пешком. Однажды Алёшка споткнулся о что-то твердое, что лежало на тропинке, ведущей к дому. В первую очередь он посмотрел на свою расцарапанную коленку и уже хотел расплакаться и бежать к Ивану, но взгляд его пал на то, обо что он споткнулся: мертвый котенок. Боль в коленке сразу забылась, Алешу охватил ужас, он вскочил и побежал к Ивану что есть мочи и притянул его за руку к трупику котенка.       «Почему, Ваня, почему?» — плакал Алеша, дёргая старшего брата за руку, требуя ответить.       Иван внимательно смотрел на трупик, думая о Смердякове, которого уже замечал за подобными преступлениями. Потом он взял Алешу за вторую руку, присел на корточки и посмотрел в заплаканное лицо братика.       «Я не знаю, Алёшик… Но я знаю, что такое случается, я сам уже видел такое».       «Ты испугался?» — округлил глаза Алеша, забывая про котенка.       «Нет, конечно», — гордо ответил Ваня, встал и увел увлеченного брата в противоположную сторону.       — Я соврал, Алеша, — прошептал вдруг Иван за дверью. — Я испугался трупов кошек, о которых рассказал тебе в детстве.       Потом он прибавил с иронией и лёгкой измученной улыбкой:       — Ты не разочарован во мне?       — Нет, Ваня, не разочарован, — попытался улыбнуться Алеша. — Ты для меня всегда был и будешь самым смелым и сильным.       — Но это ведь не так, — с горечью простонал Иван.       — Это так, потому что ты придешь в себя и выйдешь к нам…       Алеша закрыл глаза, прислушиваясь и расслабляясь; ему вдруг очень захотелось спать. Показалось, времени прошло много, но Алеша его попросту перестал ощущать, как и свое неудобное сидячее положение на полу.       Из дрёмы его резко вывел щелкнувший дверной замок.