My sweet prince

Дверь за ним закрывается с тихим скрипом расшатанных петель и излишне громким щелчком замка. Глазам после света требуется лишь несколько секунд, чтобы привыкнуть к полумраку комнаты. Единственное, что это помещение освещаяет — множество включенных мониторов и тусклый свет от капсулы, в которой мирно спит Комаэда Нагито. Но, даже если бы и не было этой пародии на освещение Изуру и с закрытыми глазами здесь смог бы ориентироваться — запомнить расположение каждой капсулы, каждого шнура и монитора, чтобы не глядя спокойной по помещению вальсировать было слишком просто. Воздух в герметичной комнате затхлый и холодный, поступающий только через вентиляцию, без возможности войти через окна или двери. В воздухе, голубоватыми от освещения хлопьями, невесомо кружат клубы пыли. Изуру не было всего несколько часов. Четыре часа двадцать восемь минут и сорок семь секунд или шестнадцать тысяч и восемьдесят три секунды, если быть точным. За это время может произойти, что угодно. Что угодно вне его контроля. Но, к сожалению или к счастью, ничего не изменилось. Застой, что ведёт к стагнации, а затем и к гибели, удручает. Не то, чтобы он последнее допустит. Изуру пиджак снимает аккуратно на стул его повесив, расслабляет душащую ткань галстука. Альтер Эго пустым, не мигающим взглядом смотрит на него, в ожидании указаний, молчаливый, до пор пока с ним не заговорят первым. — Как его состояние? ИИ отвечает незамедлительно тем же монохромным, монотонным голосом, что и у самого Изуру. Чуть более искаженным правда, как сломанный телефон. — Он стабилен. Психодрайв номер тринадцать провалился. Мне начать новую попытку? Скучные глаза Разрушителя Мира во лбу Изуру дыру практически сверлят. — Приступай незамедлительно. ИИ послушно исчезает с экрана, оставляя только их двоих. Прочие осколки отчаяние никогда не горели желанием Комаэду навещать, даже после того, как Изуру здесь, рядом с его капсулой, практически прописался. Ожидаемо. Свойственно людям искать козла отпущения, для проецирования на него собственных недостатков, страхов и ошибок. Нагито никогда не сопротивлялся, как счастливейший в мире агнец идущий на убой. Капсулы для двоих не предназначены. В капсулах двое с трудом помещаются. Изуру все равно на это. Комаэда не жалуется. Не, то чтобы он мог в самом деле. Изуру чужую челку поправляет, убирая цепляющиеся за белые ресницы светлые пряди. Нежное лицо Комаэды, на памяти Камукуры, только во сне такое спокойное. Почти невинное, непорочное даже, без клубящегося в глубине туманной зелени глаз грязной смеси надежды и отчаяния. Не улыбающееся. Даже если та улыбка фальшива, как ясное небо в симуляции. Он холодный, и дыхание у него слабое и поверхностное. Тихое. Умиротворяющее. От этого Изуру сам себя чувствует сонным. Только сон сейчас — лишь пустая трата драгоценного времени. Изуру за талию его обнимает, к себе ближе прижимая, лицо прячет в изгибе тонкой шеи. Светлые волосы лоб приятно щекочут. Он холодный, но его сердце под трепетной рукой Изуру все ещё мирно бьётся, так же как и грудная клетка слабо вздымается. Если Камукура ухо чуть сильнее к изгибу чужого плеча прижмёт, то бешенный стук крови по сосудам услышит. Все что их разделяет — одежда Изуру и тонкое одеяльце, которым Нагито укрыт. Полностью беззащитно. Даже так, Камукура вреда ему причинять не намерен. Чужие волосы всегда мягкие на ощупь. Чужая кожа под пальцами гладкая и бархатистая, немного плотная в местах, где остались не до конца зажившие шрамы. Изуру запомнил их расположение, как карту чужого тела, как не рассказанную историю чужой жизни. Комаэда, даже спящий, всегда чувствительный и восприимчивый, под его прикосновением дрожит. Это приятная, желательная реакция чужого тела. — Тебе должно быть снится очень сладкий сон, раз ты так упрямо не хочешь просыпаться, верно, Нагито? Нагито не говорит ничего в ответ. В этом нет необходимости. Даже если Изуру хочет услышать его голос. Он на бок переворачивается, голову рукой подпирая, светлые локоны за маленькую раковину уха заправляет. Пальцы останавливаются на виске, где артерия бешенно пульс отбивает. — Мирная, спокойная жизнь без надежды и отчаяния. Без удачи и невезения. Утопия, которой невозможно достичь, но из которой самому не сбежать и не хочется даже пытаться, да, Нагито? Я понимаю. Людям, в конце концов невозможно сопротивляться своим потаенным желаниям. Желаниям и потребностям, в которых они себе не отдают, не хотят отдавать, отчёта. В конце концов люди очень слабы. Изуру щекой трется об алебастровую кожу, своим теплым дыханием ее до ряда мурашек раздражает. Нагито во сне что-то неразборчиво бормочет и морщится недовольно, немного напрягаясь под хваткой Камукуры. По-видимому, Разрушитель Мира приступил к исполнению программы. Хорошо. — Счастлив ли ты в своем маленьком рае, получаешь ли наконец достаточно любви? Или даже в твоей личной утопии, ты не считаешь себя достойным этого чувства? Боишься его, не смотря на сковывающую тебя потребность в чужом признании? Это так скучно и просто для такого сложного человека, как ты, Нагито. Изуру контур чужого лица большим пальцем обводит от нежных скул до тонкого изгиба щеки к полуоткрытым дрожащим губам. Они шершавые и пересохшие немного, но под подушечкой большого пальца все ещё мягкие. Светлые ресницы, трепещущие в неоновом свете мониторов, на щеки длинные темные тени отбрасывают. — Но ничего не изменить. Ты же всегда грезил о подобном. Есть ли в этом мире место для меня, или же сам факт моего присутствия заставит его рассыпаться как карточный домик, а, Нагито? Пульс на запястье Нагито спокойный, когда он чужие костяшки целует, без привычного возбуждения, испытываемого им только рядом с Изуру, все же ускоряется немного от близости. Комаэда Камукуру Богом считал. Можно ли тогда Изуру в ответ считать его своим драгоценным Серафимом? Он не против всегда держать его рядом. Можно даже ещё ближе. Так что не сбежать и не скрыться. — Эскапизм тебе не к лицу, Нагито. Изуру обнимает его крепко, не давая шанса выпутаться из объятий, даже если Комаэда, все ещё безвольно спящий, не сопротивляется и не отвечает. Губы над чужой острой ключицей обещанием замирают. — Я не дам тебе уйти.