aridae flores

Пламя прекращает обжигать его руки совершенно неожиданно. Это приводит к неконтролируемому смеху, чтоб сразу до слёз от подступающей истерики. Он прыгает от радости некоторое время, точно зная — дома никого, а потом приходит отдача. Пальцы немеют, конечности трусит от тупой боли, а на открытых участках расцветают алые пятна. Расплываются кляксами по чистой коже и то ли чешутся, то ли невыносимо болят. Тойя не уверен, просто выдавливает тюбик с обеззараживающим кремом до конца и растирает новые ожоги. Пахнет мятой и напоминает о лете, когда всей семьёй уезжали к бабушке. Она тогда же ему всё и рассказала обо всём, потрепала по таким же белым волосам и выдохнула проклятия в сторону отца. Он так и не определился, что почувствовал от этого откровения. — Твоя мать, моя дочь, постоянно забывает выбрасывать цветы, потому прошу тебя следить за этим дома, — она слишком суеверна. Дотошна до ужаса и печальна. Но при этом помогала лечить травмы в тайне от родителей. Научила изворачиваться от провокационных вопросов и даже лгать. Всего-то потребовалось дать обещание — следить за растениями в доме. Тойя выбирается из комнаты под вечер. Дома тишина мертвецкая и потому можно было обойти поместье в поисках неполитых цветов. Горечавки в вазе высыхают постоянно, но матушке они нравятся именно в таком виде. Когда голубые цветы теряют свой цвет, начинают шуршать от прикосновений и превращаться в россыпь сухоцветия. Их трогать нельзя, пока мама не сгребёт их в руки и не превратит в ледовую крошку. Он часто наблюдал за ней в эти моменты, с её стороны была немая истерика и совсем тихо доносились обрывки фраз «ненавижу»… И казалось, что обращается она к нему, что невидимо сидит недалеко от лестницы, возможно надеясь на её помощь. Он заглядывает в домашний мини-сад и там засиживается допоздна. Вот она прелесть домашнего обучения: переиграть в Скайрим, выпросить разрешение на совершенно несочетаемые увлечения и мучать сомнительными знаниями сестрёнку. С Нацу ещё можно было поиграть, но уже не так интересно, как трепать себе нервы тренировкой пламени. Нифига не получается, но и хуже не становится. Будто остановился в развитии всем телом. Перестал расти так и пламя, словно назло ему, оставалось одной температуры. Ни в плюс, ни в минус. Ни-ку-да. Слишком часто остаётся дома в одиночестве, что почти каждодневно воет от скуки. Прохождение котом-оборотнем только забавляет и воет он не в одиночку. Стук по клавиатуре заглушает неприятные мысли, заставляет задумываться о том, где взять эти чёртовы камни Барензии, чтоб её… И он же пропускает половину нужной информации, не вслушивается в контекст и пропускает диалоги быстрым нажатием мыши. Зачем только в Солитьюд подался, кто знает? Теперь застрял на Королеве-Волчице и ждёт, когда здоровье восстановится. Одни мысли на другие сменяются… В игре сухих цветов не бывает, собираешь всё от чертополоха до лаванды, лишь бы навык алхимии прокачать, а там и другие умения. Легко. Слишком легко. Тойя стягивает наушники с головы с тяжёлым выдохом, на часах три сорок семь и где-то слышен шорох. Скорее мышинный топот ног… Пламя в игре жжёт слабо. И это остаётся на подкорке. Выйти из своей мини-камеры и пройтись по поместью. Слух после вроде как пятичасовой зарубки подводит, слышится тихая музыка, вой ветра и тресканье пламени. Ему становится теплее от вида спины отца… Вот только он не должен был так рано уходить полностью готовым к боевым действиям, что даже важный чемоданчик с документами остаётся на своём законном месте. Он протирает глаза ещё раз, пламя ему не мерещится как и геройский костюм… — Куда ты? — Для шестнадцати лет его голос всё ещё детский, как и небольшой рост. Шоточка внаглую догоняет его, а ему ведь восемь… Папины гены играют и все вокруг радуются… Отец почти не поворачивается в его сторону. Знает, что из ранних птах только они, остальные будут спать как минимум до семи. — Срочный вызов, — на нервное перетоптывание ногами мужчина обращает внимание, тоже знает, лучше бы объяснить и разъяснить по полочкам, но времени нет. — У тебя пламя горит с перебоями. Что-то серьёзное? Его вопрос лишь должен успокоить внутреннего нервнячка, но делает хуже. Старатель серьёзнее становится, а лицо грубеет. — Всего лишь вызов, ложись спать. Деревянная дверь захлопывается с треском. Тойя топчется босыми ногами, поздно вспоминая, что он забывает выполнять обязанности. Он застывает взглядом на младшем брате и криво улыбается. — Спросил бы ты, он точно всё рассказать смог… Ожог на его левой половине светится в ночи, красиво и болезненно, не так, как многочисленные шрамы на его теле. Они лишь темнеют и почти не болят, хотя со временем кажутся проблемными. Слова Шото застревают в голове, повторяются из раза в раз. «Он не вернётся сегодня.» Четыре утра и Тойя находит в своей комнате засохшие горечавки. Они покрыты ледовой корочкой, не тают и не рассыпаются. Проделки мелкого, не иначе. Матушка из комнаты не выходит, там слышен треск и шорох цветов. Очередная тихая истерика переходит в горький плач. Решиться войти к ней слишком трудно, но он переступает порог, хочет знать «в порядке ли она?»… Лёд прорезает щеку глубоко, а горячая кровь расстекается яркой лужей на сверкающей холодностью корочке льда. «Зачем ты выжил?» — делает больно, режет раскалённым лезвием по незаживающему. Её беззвучное «исчезни» добивает.