по тонкому льду

      В такой колотун она сидела в заглушенной машине. Понятно, в принципе, что ей не холодно даже в моднявом пальтишке. Но как-то стрёмно понимать, что она торчала так, пока бригадиры набухивались с новостей про Фила.       Карельский легонько стукнул по водительскому стеклу. Оля вздрогнула, как спросонья и открыла дверь.       — Давай я поведу, — предложил он, запахивая плотнее своё пальто.       Она глянула на него, на окна больнички и с горькой усмешкой бросила:       — До сих пор я как-то справлялась.       — Оль, правда, не сейчас.       Запала спорить или доказывать, что всё нормально, у неё, по всей видимости, уже не осталось; молча отодвинула водительское сиденье назад, вышла из машины и пересела на переднее пассажирское.       Макс стукнул по покрышкам ногой — сбить налипший снег с ботинок — и сел за руль.       — Домой? — не поворачиваясь спросил он и повернул ключ зажигания.       В ответ она тихо вздохнула и прислонилась головой к холодному стеклу.       Тупой вопрос конечно был. Куда ещё нахрен она могла намылиться после такого срача с Белым? Точно не в дом филармонии и не за тряпками по магазинам. Идиот…       — Как ты с этим справляешься? — внезапно спросила она, как только Тойота выехала за территорию больницы.       Карельский мельком глянул на неё и включил дворники.       — С чем?       — Со всем. Ты всегда такой непробиваемый, как будто ничего ненормального не происходит вокруг.       Он усмехнулся, пожал плечами и снова повернулся к ней: выглядела Оля прям откровенно хреново. Не в ахере, не в истерике, но так, как обычно выглядят те, кто через минуту сотворит полную дичь — как будто за неправильный ответ она прострелит ему обе коленки.       — Это нормально, Оль, — абсолютно спокойно сказал он. — В нашей с пацанами жизни — это нормально. У нас другого нет.       — Потому и нет, — засмеялась она, — что вы даже не пытаетесь по-другому.       По-другому, мать её… Не пытаетесь… Стала бы она так складно петь, если б сидела не в шмотках от кутюр да в иномарке, а в болоневой куртке в ссаном трамвае? Как бы заговорила Ольга Евгеньевна, если б жила не на широку ногу, а на нищеёбскую зарплату училки по музыке?       Но тут она заговорила тихо и серьёзно:       — Думаешь, я с жиру бешусь, права качаю?       Да.       — Нет, — Макс коротко кашлянул, спалившись с потрохами, и повернулся к ней. — Нет, Оль, я не думаю, что ты права качаешь.       — Как же… Знаешь каково, когда каждый день просыпаешься и не понимаешь, чего ждать? Когда молоко в кофе льёшь, и думаешь: его застрелят сегодня? или завтра? или прикопают где-нибудь в лесополосе? А я так и останусь с Ванькой ждать, пока не вызовут на опознание. Я устала бояться, Максим. Я устала ходить по улицам, ездить в машине и постоянно оборачиваться.       Зелёный свет на перекрёстке впереди замигал, но Карельский не прибавил газу: торопиться сейчас некуда. Да и дорога мокрая — нахер ещё сверх случившегося проблем.       — Я устала думать, когда ты перестанешь приезжать. Что потом сыну сказать…       Машина остановилась у зебры, по которой гуськом поплелись прохожие.       — Засыпаю и думаю, — она бесцельно смотрела сквозь эту полусонную толпу и падающие хлопья снега. — Произойдёт что-то страшное? Или нет…       Произойдёт. Это только вопрос времени, Оля. Ты живёшь, гадая «да» или «нет», а мы… Сука, у нас один вопрос — «когда».       — Ты это… о таком не думай, — он подмигнул ей с улыбкой. — У Белого с братвой всё на мази.       — У Белого с братвой, — ухмыльнулась она, отворачиваясь. — Я у них как… Как… Как пятая нога у собаки. Да и Белому есть, с кем не скучать.       Сучка-актриса щенячьей радости у Карельского тоже не вызывала — ему было просто похую на неё. Как и на то, какие там у них мутки с Белым. Стрёмно стало только когда Оля узнала про это. И увидела. Но конкретно заочковал Макс сегодня: когда Оля позвонила этой подстилке и поехала за камерой. Навряд ли Барби вогнала бы ей перо под ребро, но ведь бабы… Они ж ёбнутые. У них не работает ни логика, ни здравый смысл. Оставалось только сидеть на лютой измене в машине у подъезда и надеяться, что всё пройдёт как лом через говно. И попеременно перебирать варианты того, как объяснить Белому, почему его белобрысая шкура валяется в квартире с простреленной башкой — на случай, если бы всё таки та залупнулась на Олю.       — Оль…       — Не возвращалась бы — никто б не заметил даже. Что там, что здесь, что замужем, что без мужа, всё равно — одна.       Карельский вновь прибавил газу, и она замолчала. В такой тишине ехали несколько минут, пока с Полуярславской он не свернул на Земляной вал. Только теперь она оживилась, оглядываясь, и настороженно заговорила:       — Максим, мы… Ты не туда свернул.       — Да.       — Куда мы едем?       — Недалеко. Увидишь, — но ответ её не успокоил, и он добавил: — Да не нервничай, хорошо всё.       — Там Ваня…       — Он же не один. Не боись, мимо меня мышь не проскочит.       — Боялась бы я лучше мышей.       Всю дорогу она напряжённо смотрела по сторонам. И только на подъезде удивлённо захлопала глазами:       — Сокольники? Мы что, в парк приехали?       Карельский заглушил двигатель, вышел из машины, открыл пассажирскую дверь и протянул Оле руку.       — Пойдём.       Она усмехнулась и накинула на плечо ремень сумки.       — Это сюрприз был, как я понимаю?       — Пока ещё не «был».       — Надеюсь, других не будет, — улыбка её больше сошла бы одолжение.       — Больше никаких. Всё под контролем, — Макс отогнул пальто, кивнув на кобуру на плече.       Аллеи парка были почти пустыми — от силы полтора землекопа встретились по пути. Она шла медленно, глядя в основном только себе под ноги. И молчала. Хлопья снега падали на её пальто, на волосы… Наверное они промокнут. Как-то по-тупому всё таки время выбрал: так она точно пар не выпустит, а то ещё до кучи накрутит в голове всякой херни — молча повтыкать она могла и дома, не рискуя на утро свалиться с соплями.       Это тебе не грушу до потери пульса пиздить, Максим. Это женщина.       — Погоди, — остановил он её, снял свою шапку, отряхнул снег с неё, с волос Оли и напялил ей на голову. — Чё-то я не подумал…       — Это не новость.       Она засмеялась, сдвигая шапку с бровей повыше. Но теперь хотя бы не с кирпичной миной как на расстрел шагала.       — Спасибо, Максим. Знаешь… Хорошо, что ты не подумал.       Карельский внимательно посмотрел на неё, пытаясь понять, упрёк это или она действительно чему-то там рада.       — Не люблю приносить домой негатив.       Впереди засмеялась парочка студентов в дутых куртках; пацан держал девчонку за руку, а она, повизгивая, скользила вдоль заледеневшей дорожки у скамеек. Оля проводила их коротким взглядом.       — Ты про сегодняшний головняк?       — Про этот. Про все остальные. Видеть его больше не хочу. Хочется всё чаще так же, — она кивнула в им след. — Переживать за стипендию, экзамены, пельмени в морозилке. И по льду вот так — с разбегу.       Ты ещё с гаражей в сугроб не лётала — вот, где самый ништяк! Сейчас бы тоже очковать только за то, что джинсы из ГДР, дядькой привезённые, разорвал к херам. А не вот это всё…       Но в отличие от Оли, Карельский с детства знал, что легко нихрена не будет. И особых перспектив тоже. Ему не улыбалось стать всесоюзным светилом, когда учился в технаре на сварщика — разве только на хороший калым мог рассчитывать. А по «выслуге лет» — на проблемы со зрением и лёгкими. Что до Афгана… Там вообще только два пути было: назад и назад двухсотым. Не привыкать было к хорошей жизни — «не жили, нехуй и начинать», как говорится.       А по ней видно — с самого первого дня видно было, — что она не в своей тарелке. Не её это всё.       — Ну, так о чём базар? — посмотрел он на поблёскивавшую полоску льда.       Оля нахмурилась и снова настороженно заозиралась.       — Ты про что?       — Дерзай, — он подхватил её за руку и броневиком попёр вперёд.       Она едва поспевала за ним на каблуках, попискивая то «Нет!», то «Максим, ты что?!». И смеялась. Первый раз с того момента, как вернулась из-за бугра.       Перед самой раскаткой Макс подтолкнул: она с визгом, размахивая руками, быстро заскользила, а он пробежал в конец дорожки и поймал буквально за миг до того, как она бы опрокинулась. Шапка снова съехала ей на глаза, но поправлять её Оля не торопилась — вся запыханная она еле стояла на дрожащих, запутавшихся в полах длинного пальто ногах, вцепившись в его плечи.       — Ты… Ты…       — Придурок? — оперативно подобрал он нужный вариант.       — Ещё какой! — захохотала она и бросила на скамейку свою сумку. — Давай ещё раз?       Он сдвинул шапку чуть выше, отпустил её, и возвращаясь к началу «катка» крикнул:       — Всё, страх потеряла?       — Даже искать не буду!       И снова лёд заскрипел под её сапогами. И снова Карельский поймал её, не дав упасть.       Ей ведь совсем не много требовалось, чтобы в её глазах мелькнуло что-то живое. Что-то ебанутое, но такое красивое, что не оторваться. Не было на лице мрачного непрошибаемого забрала, с каким она ходила почти каждый грёбаный день. Такой хотелось видеть её всегда.       — Смотри, там ещё! — она ткнула пальцем куда-то вдаль и уже сама потащила его к новой, более широкой наледи. — Давай со мной!       Детство в жопе как по щелчку заиграло; Карельский обогнал её, проехавшись по льду почти до самого конца, но Оля разогналась с такой скоростью, что влетела в него как шальная боеголовка. Секунда — оба рухнули. От удара спиной дыхание на миг перебило. Но главное башкой не сильно припечатался…       — Твою ж мать, — выдохнул он, поднимаясь, и повернулся на Олю: она по-прежнему лежала на льду, смеясь. — Цела?       — Даже почти невредима.       — Давай руку…       — Не хочу!       Карельский усмехнулся и присел рядом на корточки.       — Чё, прям здесь заночуешь? Не козырная вписка так-то.       Она посмотрела на него, улыбнулась, и ткнула в чернеющее небо:       — Смотри.       Макс задрал голову вверх, но нихрена интересного не заметил. Тогда он просто лёг рядом, заложив руки в кожаных перчатках под голову, и уставился в бесконечную высь.       Из абсолютной темноты медленно выплывали крохотные бледные пятна. Опускаясь ниже, они становились белее, крупнее, а в жёлтом свете фонарей начинали золотиться и поблескивать. Макс закрыл глаза. Холодные невесомые комочки касались кожи лица и тут же сбегали по щекам быстрыми каплями.       Так охуенно и спокойно ему не было очень давно. На несколько минут, пока спина не начала мёрзнуть, он даже забыл обо всём дерьме, которое происходило последние часы. И последние годы в целом. Оказывается, ему тоже не дохрена надо было, чтобы расслабиться.       Но всё хорошее рано или поздно заканчивается. А в его случае — моментально; в кармане пальто зазвонил мобильник. Матерясь сквозь зубы, Максим вытащил его, не глядя, кто звонит взял трубку.       — Да. Нет. Нет, всё тип-топ. Домой едем, да. Понял. Отзвонюсь в восемь, на связи.       Оля зашуршала рядом, догадываясь, кто это был. Лицо её снова помрачнело, хоть в глазах ещё теплились игривые искорки.       — Едем? — обречённо спросила она, поднимаясь.       — Пора бы уже.       Он помог ей отряхнуться, забрал со скамейки брошенную сумку, и привычным быстрым шагом они направились к машине.       Всю дорогу до Кательнической набережной она молчала. Только когда машина остановилась у дома Оля посмотрела на погасшие окна высотки и сказала что-то типа «спят все».       Он открыл ей дверь, проводил до подъезда, но не успела она переступить порог, как Макс неожиданно для себя самого спросил:       — Почему ты думала, что я перестану приезжать?       Она застыла, как будто за руку пойманная и тут же на чём-то прогоревшая. Взгляд её метнулся на машину, на него, под ноги, куда-то в темноту двора… Но в следующую секунду натянула улыбку:       — А ты бессмертный?       — Круче Кощея, — на полном серьёзе ответил он.       Но шутки Оля явно не заценила: отвернулась и принялась искать в сумке ключи.       — Оль, тебе… Короче не поздно ещё заднюю включить.       Она подняла глаза, и Карельский почувствовал, что спиздонул непозволительно лишнее — напоминать ей о семейных тёрках сейчас было не лучшим завершением этого дня. Но вместо того, чтобы осадить его или послать надолго да подальше, она кивнула:       — Я подумаю.       И пока с языка не слетела очередная бесконтрольная херабора, Макс зашагал к машине.       — Максим…       Голос её прозвучал тихо и неуверенно. Карельский всерьёз засомневался, что не сильно ударился головой — уже мерещится. Но когда она окликнула его второй раз — чуть громче — он обернулся.       Оля подбежала, сняла с себя его шапку, протянула в руки и виновато посмотрела на него.       — Спасибо.       Он собрался что-то ответить, но она шагнула ближе и коснулась его губ своими.       Шапка упала в снег.       Оля отстранилась, коротко выдохнув, и он заметил: она дрожит. Не от холода. И не от страха тоже. Что-то другое настолько перекрыло её, что она аж берега попутала…       Белый уроет его лично. Гарантия, что он будет мечтать поскорее сдохнуть — стопроцентная. Одно хорошо: мозги Белый ему уже не вышибет — их вышибло тут, сейчас. В эту самую минуту. Она вышибла. Как девяти миллиметровый калибр — раскидала ошмётками по припорошенной снегом улице. Тогда хрена ему терять?..       Она уже шагнула назад, когда Карельский притянул её к себе и поцеловал.       А она ответила. Как будто только этого и ждала, пока голодала от одиночества. Макс сам готов был сожрать её прямо здесь — пульс с пулемётной скоростью выстреливал в венах, а линия связи с реальностью оборвалась.       — Максим, — прошептала Оля. — Мне нужно идти.       Он закивал, но его потряхивающие от напряжения руки продолжали удерживать её.       — Приезжай завтра, — её короткий поцелуй снова обжёг его губы. — Пожалуйста.       Карельский отступил от неё на шаг — на то безопасное расстояние, что давало ей единственный шанс ретироваться. Хотя смысла в такой стратегии не было уже никакого: они перешли роковую черту. Но включать заднюю… — не про него.       Будь, что будет.       — Как скажешь…